Мой друг Стасик Муттерперл был сыном заслуженной актрисы нашей республики, которую я, на правах друга Стасика, звал просто, тетя Саша. Поэтому ничего удивительного в том нет, что Стас подрабатывал в театре осветителем. Понятное дело, что кроме осветительской, он занимался и другой деятельностью - чернорабочий, рабочий сцены, электрик - всего понемножку.
Я любил приходить к нему на работу. Тогда я уже считал себя подающим надежды молодым актером и полагал, что мое место на сцене, ну, или рядом с ней, Стас же только искал свой путь в жизни. Сколько было при этом выпито пива в подсобке у Стаса, не пересчитать.
далее

В последнем классе школы и затем вплоть до поступления в ЯГУ я занимался в театральной студии "Зеркало" при местном русском драматическом театре. Мы ставили свои спектакли, преимущественно, детско-юношеской направленности; время от времени нас использовали в массовках постановок наших старших братьев. Наша студия представляла из себя не только творческий коллектив, это был клуб по интересам, собрание интересных друг другу людей. Некоторых из них я нашел на одноклассниках, правда, сам на этот сайт практически не захожу. Некоторых наверняка забыл и не узнаю при встрече. Но воспоминания о тех временах самые радужные.
Однажды мы в очередной раз мы поехали принимать участие в каком-то очередном марафоне мира. Тогда, в самом начале 90-х, эта мода была на пике популярности и марафоны проводили все и везде. Тот марафон, о котором я сейчас вспомнил, проходил в один день, но по нескольким районам Якутии. Якутия и сама-то находится хрен знает где. А мы ехали в районы, которые хрен знает где находятся в Якутии. Для этих мест не подходило определение "глубинка". Дыра, вот более или менее точное определение для пункта назначения, в который поперся наш коллектив, дабы сеять разумное, доброе и вечное.
дальше

Вообще с теплым чувством вспоминаются сборы дружины и пионерство. Я уже писал, в каком помещении все это происходило. Чтобы понять комизм ситуации, нужно обязательно представить себе: маленькое помещение площадью от силы 100 квадратных метров, с бревенчатыми стенами, с отвалившейся штукатуркой, скрипучими полами, набитое под завязку пионерами. Ужасная теснота, а в конце весны еще и духота. Из-за этого периодически отдельные страдалицы-пионерки падают в обморок. Специально обученные комсомольцы тут же выхватывают пионерок и выносят из зала, при этом само действо (чтение стихов за мир, отчет о собранном пищевом мусоре для соседней скотофермы и прочие радости советского коллективизма) не останавливается ни на секунду.
А как забыть доклады о результатах какого-нибудь конкурса, например, кто больше всех соберет пищевых отходов (читай – мусора из помойных ведер) для расположенной рядом скотофермы?
- Пионер четвертого отряда из 6-го «б» класса Евгений Жеболаев собрал больше всех пищевых отходов! За достигнутый результат он награждается … и далее следует награждение книжкой какого-нибудь писателя Пупкина под названием «Пионер – звучит гордо!»
И ведь все знают, что чтобы победить, все дети поселка, как одержимые, чистят картошку, снимая толстенные слои, такая же участь ждет морковку, а на собранные от завтраков пару рублей закупается хлеб, который тоже крошится и идет в мусор.

Как-то раз появилась у нас очередная пионервожатая дружины, не помню ее имя. Была она якуткой (это не недостаток в данном случае) и очень исполнительной по натуре. Настолько исполнительной, что часто сама исполняла данные пионерам поручения. Ну, и доисполнялась. Проходит очередной сход дружины. А эти сходы всегда проводили в спортивном зале школы. Так как сама школа была приземисто-одноэтажной и из бревен, то и спорт-зал был маленьким настолько, что 200 человек дружины там помещались впритык друг к другу. И вот группа чтецов-декламаторов (и я в том числе, так как к тому времени уже засадил навершием знамени в притолоку) начинает читать советские мантры о мире. Сам маразм ситуации поражает меня до сих пор и по прошествии почти 20-ти лет: дремучая тайга на задворках Советского Союза, полуразвалившаяся бревенчатая школа и двести детей, сыпящих в стихотворной форме проклятия на голову американских империалистов… Так вот, В тексте стихов есть часто повторяющаяся фраза «Ядерному взрыву – нет! нет! нет! Солнечному миру – ДА! Да! Да!» В какой-то момент пионервожатая, видимо проникнувшись пафосом ситуации, начинает сама повторять речитатив и вот когда мы снова подходим к этой присказке она, перебивая солирующего пионера, четко и звонко и практически без акцента выкрикивает «Ядерному миру – Нет! Нет! Нет! Солнечному взрыву – Да! да! да!» И все двести глоток также звонко и чисто выкрикивают это пожелание в мир. После чего наступает гробовая тишина и только счастливчики с задних рядов (их сразу не увидишь) начинают ржать.
Новая пионервожатая появилась у нас уже в следующем месяце. Куда делась старая, этот массовик-затейник с замашками провокатора, так никто и не узнал.

Поначалу я был хорошим пионером. Честным и готовым Помогать старушкам переходить улицы. Так как я был длинным и хорошо учился, в пионерской дружине мне доверили быть знаменосцем, как потом выяснилось, зря. Очень достойная должность по пионерским меркам: никаких слов учить не дают, выступать с дурацкими стишками про мир не нужно, знай себе, с пафосом вноси и выноси знамя в сопровождении двух помощниц. Ляпота! Но тут я облажался. При очередном сходе дружины я вносил знамя в спортзал, где стояла дружина, и воткнул навершие в притолоку. Паника охватила меня и ледяные пальцы стыда сдавили сердце. Не понимая, что делаю, я попытался выдернуть навершие, и оно предательски соскочило с древка… Нет, меня не расстреляли (хотя это конечно же порадовало многих правозащитников того времени). Просто я стал выступать с дурацкими стишками про мир.

Для меня школа – это одноэтажное приземистое здание, сложенное из бревен в далеких 30-х годах. Маленький тамбур, зимой превращающийся в ледяной грот. Школьный автобус, который возит нас, когда на улице начинаются морозы от 30 градусов. Утренний подъем и надежда, с которой слушаешь сводку погоды по району (1-е классы не шли в школу при минус 50); туман, окутывающий весь мир. На уроках физкультуры кроссы (летом) и лыжи (зимой). Я ненавижу лыжи! Ну почему, когда они идут, как обязательная школьная программа, я всегда прихожу последний, замерший, с вывернутыми креплениями ботинок и гнутыми палками?!
Учителя – отдельная песня. Чего стоил Костыль, он же Петр Андреевич Птаховский! Стал моим классным руководиелем в 4-м классе и оставался им до 9-го (я тогда уже уехал жить в Якутск). Славился ужасающей худобой и, чему были свидетели из поселковой бани, выдающимися мужскими достоинствами. У девчонок в классе эти достоинства класса до пятого вызывали девчячий смех, после пятого – девичье желание убедиться в истинности легенды. Но! Это был советский учитель самой высокой пробы! Правда, псих, мог со злости и склянку с кислотой со стола смахнуть (он химиком был). Про наш класс выражался следующим образом – «куча говна, в которой иногда можно найти бриллиант». Класс дружно хихикал, наверняка каждый считал себя этим бриллиантом, а соседа – говном. Но я-то знал, что бриллиантом был я.
К сожалению, многие в школе с этим не соглашались. Единственным аргументом для многих в таких спорах были кулаки, которыми они активно доказывали свою правоту. Я из-за своего роста, очков и во многом благодаря тому, что утерял сокровенные знания о каратэ, довольно часто бывал бит. Причем особенно меня «любили» старшеклассники, а одноклассники вроде как даже уважали. Это продолжалось класса до 5-го, когда я вступил в единственную спортивную секцию в поселке. Секция оказалась универсальной: мы тренировались в диапазоне от легкой атлетики до гирь. Легче всего мне давались баскетбол и бег. Не в том плане, что я показывал выдающиеся результаты, а в том, что мне они нравились.
Вступив в секцию, я окончательно осознал главный принцип советского образа жизни – коллективизм, и его положительные стороны. Потому что когда на меня в следующий раз наехали, на мою защиту встали те, с кем я в секции перебрасывался мячом и гирей.
В качестве отступления: принципы коллективизма и индивидуализма четко прослеживаются даже в природе, где коммунизму соответствуют всякие пчелиные рои да оленьи стада, а капитализму - индивидуализм безжалостных хищников-одиночек вроде тигров. При этом львиный прайд это не коллективное образование – всем заправляет вожак стаи, этакий отец-основатель корпорации.
С тех пор на меня никто не наезжал. Надо отдать должное моему благородству – я не изменился, и сам ни на кого в ответ наезжать не стал и даже с кем-то из обидчиков подружился. Так я, кроме принципа коллективизма познал и принцип политизма – сегодняшний враг – это потенциальный завтрашний друг.
Учился я хорошо. Из-за этого страдал и был участником всяких районных олимпиад. И даже этим гордился, но лишь до тех пор, пока не принял участие в олимпиаде по литературе. Представьте себе – районная олимпиада по русской литературе в Якутии. В районе, где всего один поселок (мой) – полностью «русский», а все остальные поселки – преимущественно из якутов. И я занимаю второе место… среди русскоговорящих школ! Вот ведь бля, по другому не скажешь. В общем списке меня не было даже в 10-ке. Призом стал сборник так и умершего в безвестности автора «Белые росы». Или по другому книжка называлась? Не помню, автор-то безвестный.
Так я осознал принцип российского федерализма на местах: пусть русские все сделают, а потом мы объявим приоритет национальных кадров.
окончательный гвоздь в мое уважение к олимпиадам вбила олимпиада по ботанике. когда я в буквальном смысле чуть не обоссался. Олимпиада проходила в новом здании школы райцентра, где я оказался впервые. В самом начале олимпиады, получив на руки листы с вопросами, я вдруг ощутил свой мочевой пузырь. И попросился у учителя выйти. Учитель, с плохо скрываемым злорадством отказал, заявив, что выходят только после сдачи ответов. Я свой мочевой пузырь знаю, он бы не стал так долго ждать... В-общем, я вписал ответы от фонаря и уже через 10 минут выбежал. так как школа была новой, и я нигде не мог найти волшебные буковки "м" и "ж". Выбежал на улицу и кинулся под здание школы. Но пока бежал по 40градусному морозу, пальцы замерзли и потеряли чувствительность, так что пришлось рвать ширинку с пуговицами, так как расстегнуть их я не мог. Потом я долго стоял в позе мыслителя у гардероба, повернувшись к окну, скрывая несчастную разорванную ширинку и проклиная все олимпиады, какие то лько могут быть на свете.

3. Первые годы.
Первые два-три года моей жизни прошли необычайно бурно. Настолько бурно, что я мало что помню. Так что сразу перейдем сразу же к периоду с 4 до 7 года.

По словам достоверного источника я знаю, что в возрасте трех с половиной лет меня настигла тяжелая болезнь, начавшаяся как ангина. Эта самая ангина плавно перетекла в нечто гораздо более опасное для моего хрупкого организма, нечто такое, что было совершенно несовместимо с суровым якутским климатом.
Позволю сделать отступление (которых дальше будет еще много). Люди необычайно гордятся своими болезнями и травмами. Это подметил еще Антон Палыч Чехов, кто читал, тот вспомнит. Людская натура не сильно изменилась, и нет для мальчишки большего кайфа, чем хвастаться перед другими мальчишками своими шрамами и болезнями, даже если эти болезни называются так несерьезно, как например свинка (я ни на что не намекаю!).
Итак, сердобольные родители, которым я был дорог, отправили меня в более мягкий климат – в Карелию, в город Петрозаводск к моим бабушке и дедушке.
Мой дедушка – воплощение всего лучшего, что могло быть в советском мужчине. Родившийся в нищей семье в деревне Купели (где-то на Украине), вместе со своими братьями, в годы Советской власти он, как и миллионы других, родившихся в нищих семьях, получил высшее образование – он стал врачом. И не простым, а специалистом по ушам, горлышкам и носикам, плюс лицевая хирургия. Но начинал он с работы на сталелитейном заводе (кажется, это был Днепроперовск), где он бросал уголь в доменные печи. Уже будучи студентом, стал мастером спорта по альпинизму; потом – депутатом горсовета. Потом судьба направила его врачом в погранвойска. Ему довелось повоевать и с немцами, и с японцами, но хуже всего, по его словам, пришлось на западной Украине восстанавливать мирную жизнь, лечить тамошних вольных и гордых западенцев.
Бабушка тоже оказалась врачом, терапевтом, и тоже военным. Правда, бабушка не очень соответствовала канону советской женщины – имела прислугу (даже в 60-е годы), постоянно моталась по всесоюзным здравницам (часто без дедушки, который всего себя отдавал ушам, носам и глоткам советских граждан) и была в курсе зарубежной моды.
И вот я попадаю в такую среду советских интеллигентов; дедушка водит меня по Петрозаводску, катает на санках, водит на хоккейные матчи, где договаривается с игроками и те дают мне настоящий шлем вратаря, возит меня на дачу на самой прекрасной в мире машине – ярко-красных жигулях; бабушка же в свободное от дедушки время активно учит меня читать и писать. Результатом этого препровождения стало то, что в свой якутский поселок я вернулся, переполненный под завязку всякими знаниями, недоступными моим сверстникам. Среди этих знаний было даже каратэ, с которым я сразу стал всех знакомить в своей детсадовской группе. Среди тех, с кем я поделился этим знанием были и два брата хулигана Константиновых. Поразительно, но уже в детском садике за ними закрепилась дурная репутация, что не помешало мне их по очереди отдубасить. Этот триумф к сожалению никак не отразился в их пустых якутских головах и уже через несколько лет, в начальных классах они поколачивали меня почем зря.
Что еще было занимательного в то время? Представьте себе поселок, затерянный в тайге, расположенный на берегу реки Лена (третьей по величине и первой по чистоте своих вод в мире). С октября по май зима со снегом, с мая до июня весна, в июле и до середины августа жаркое (до +35 кстати градусов!) пыльное лето, потом короткая осень. Казалось бы, что там делать? А делать можно было много чего! Ледовый каток (взрослые расчищали нам огромный кусок прибрежного льда на самой реке или на близлежащем озерке непонятного происхождения), снежные крепости (представьте себе сугробы величиной под полтора-два метра!); с середины мая – близлежащие таежные сопки, где можно было играть в почти НАСТОЯЩИХ советских солдат и фашистов, ковбоев и индейцев, где мы варили из листьев брусники себе чай и готовили украденные из холодильников тушки советских синих цыплят, выдавая их за куропаток или, если воображение позволяло, за кабанов, рыли землянки и учились метать ножи и топоры; с середины июня уже можно было купаться в Лене, с верховьев сплавляли лес и у нас на берегу была перевалочная база. Между гигантскими плотами из гигантских сосен образовывались замечательные бассейны с практически стоячей водой. Еще у нас велось строительство. Для незнающих: строительство в условиях вечной мерзлолы всегда подразумевает разведение костров для согревания почвы. Затем в почве роются или ямы для свай, или траншеи для укладки коммуникаций. Поэтому, когда нам надоедало например играть в бадминтон или в футбол (на песке! у нас уже тогда был пляжный футбол!!) или надоедал каток и ледяные горки (зимой), мы шли играть или на стройку (сколько сломанных рук и ног, не передать), или в траншеи - в великую отечественную войну.
Но это уже история из школьных годов.

Краткое вступление, поясняющее, почему я решил убить время таким неблагодарным образом.
Каждый конкретный человек себя любит. Скажу больше – никого люди не любят так сильно и так верно, как самих себя. Только себе мы прощаем ошибки и заблуждения, только себя оправдываем за то, за что других предаем анафеме; с собой мы проводим всю свою жизнь от первой до последней секунды. Такая любовь не может не требовать выхода и на выходе принимает самые причудливые формы.
Написание автобиографий в этом смысле оказывается наиболее безболезненным для окружающих способом добиться желаемого и продемонстрировать миру скромное обаяние собственной личности. Кроме безболезненности этот способ еще и позволяет ненавязчиво и недоказуемо приукрасить действительность, показав себя в лучшем свете. Попутно можно отомстить старым врагам (включая годы в детском садике), выставив их так, как тебе захочется. Наконец, в мире, где неграмотность (и глупость) по-прежнему один из бичей цивилизации, автобиография, отпечатанная в виде книги, становится по-настоящему фундаментальным доказательством собственной индивидуальности.
Вот и все вступление, однако.

1.Жанр (или на что же похожа моя жизнь)
Да, сначала надо определиться с жанром. Просто историкоописательная автобиография скучна, и, как правило, умещается на двух страничках А4. Конечно, видные деятели науки, культуры, искусства, политики и прочие известные граждане могут похвастаться большим объемом материала, некоторым хватает на пару, а то и тройку томов собственного жизнеописания, но большинству людей похвастать особенно нечем. Большинство людей войн не развязывало, Америк не открывало и вообще никак себя не проявило (большинство же, что с него взять). Поэтому жанр описательской автобиографии отпадает.
Детектив в моем случае также не подходит. Детектив предполагает наличие страшной криминальной тайны уже в самом факте моего рождения, ну или хотя бы в последующих годах роста и возмужания. Если бы я был потомком вдовствующей императрицы, например, или результатом генного эксперимента на секретной таежной базе военного НИИ, детектив бы вполне подошел. Но, ах и увы, мои родители оказались простыми людьми, никаких кровавых тайн, интриг и поводов для нестабильности на мировых валютных биржах в себе не хранившими.
Боевика из моей жизни тоже не получится. Я конечно играл в детстве в войнушку, в свое время пострелял из автомата Калашникова (аж целых три раза!) и бегал в противогазе, но опять же, на боевик это ну никак не тянет.
Что еще остается? Любовная драма? Черт, я не Казанова, похождения у меня конечно были, но это были слишком стандартные любовные похождения, чтобы ими кого-то заинтересовать; с женой нас никто не разлучал и нашу свадьбу не омрачал никто и ничто, кроме недовольства (мягко говоря) моей матери, но это мелочь и на полновесную автобиографию никак не тянет.
Итак, подводя итог, напрашивается единственный вывод: жизнь моя настолько уникальна, ярка и познавательна, что ее описание невозможно уложить в уже устоявшиеся рамки канонов и литературных жанров. А раз так, то стоит перейти поближе к моменту моего рождения.
2.Девять месяцев, которые потрясли мир.
Не знаю, планировали ли мои родители мое появление именно в конце ноября 1974 года. Может быть, даже и нет, все-таки якутский поселок, да еще зимой, не лучшее место для появления на свет такого славного ребенка, как я. Однако, природа взяла свое и практически точно в положенный срок я нарисовался под Солнцем.
Меня всегда умиляла память людей в том, что касается времени появления на свет Божий. При этом большинство испытывает какую-то патологическую радость от того, что они знают точное, до минут, время своего рождения. «Я родился в 13.45!» - весело кричит новорожденный после пятой рюмки водки, и все вокруг прямо таки взрываются счастливым умилением по этому поводу, лихорадочно вспоминая про себя время собственного появления. Мне в таких случаях всегда хочется поинтересоваться, а в этот момент появилась только головка или тебя уже отрезали от пуповины? Ведь вопрос очень важный, согласитесь. Кто-то может сказать, что я язвительный и злой, но я-то знаю, что я просто любознательный. Возможно, потому, что о себе я такой подробности не помнил и не помню до сих пор. Тем самым, сохраняется настоящая интрига в моем появлении. Скажу больше, Я рад уже самому факту своего рождения, без часов и минут, считая этот момент самым лучшим, нужным и славным моментом в истории планеты Земля. Правда, в силу своей врожденной скромности, я стараюсь не афишировать этого, мне просто приятно это сознавать, вот и все.

Вчера вечером Егор весь вечер боялся какого-то робота. Софи (добрая душа) решила мне продемонстрировать это и незаметно для Егора постучала по спинке дивана. Егор расплакался, кинулся ей на шею и так и провисел на ней полчаса.
Я в детстве тоже боялся, но темноты. Лет в 8 посмотрел «Всадника без головы» и на след. день не мог войти в собственную квартиру. Пришел со школы (вторая смена), темень в подъезде, превозмогая себя поднялся на четвертый этаж (у нас в поселке были пятиэтажки и поселок гордо именовался поселком городского типа), вставил ключ в замок, посмотрел на свет, выбивавшийся из-под двери (мама предусмотрительно оставила, чтобы я не боялся), и застыл.
Воображение явственно нарисовало мне картинку того, как я вхожу в квартиру, стою в коридорчике, а из моей комнаты, безмолвно и величаво, выходит Всадник без головы… края его пончо слегка колышутся (а ветра никакого нет, от чего еще страшнее), могильный холод растекается по коридорчику и я… одним словом, так я и сидел под дверью квартиры два часа, пока родители не пришли с работы.
Затем мне выводили страх. Есть на Ставрополье такое село Пелагиада, и жила там моя бабушка, Ксения Титовна Золотова. Жила она с дедушкой Борисом, кучей кур, парой драных котов, и периодически менявшимися свиньями, а дети ее, моя мамка и мои дядья и тетки, разлетелись по всем углам великого и могучего. Но раз в два года мои родители, поднакопив северных длинных рублей, ехали на материк, к бабушкам-дедушкам, да на моря. И бабушка повела меня к своей соседке, ее коллеге по цеху левых оздоровителных заработков (моя бабушка специализировалась на костоправстве, вправляла грыжи, ущемления, кости, позвоночные диски и отдельные позвонки). Бабка, к которой привели меня и мою двоюродную сестру Маринку, была мастером всяких заговоров, в том числе и от страха. И мой страх она заговорила с такой же легкостью, как и страхи многих других до меня. Моим страхом оказался некий Человек, живущий в мраке. Что было у сестры, не помню. С того времени страха перед темнотой я уже и не испытывал. Думаю теперь, может зря это? Может, темный человек так и ждет меня, а я, дурак, бояться перестал. Или, еще хуже, теперь он ждет моего сына... тьфу, блин, прямо кинговщина какая-то

анекдот о старом еврее на смертном одре вспомнился. был тот еврей признанным мастером по приготовлению чая. И вот перед смертью собралась вся еврейская общественность вокруг него и просит открыть им секрет его заварки. А никакого секрета и не было, ответил им умирающий, он всего лишь не жалел в заварку чая.//// И вот подумалось, что похоже, в Советском Союзе всем заведовали вот такие старые добрые и нежадные евреи: и в булки больше сахару добавляли, и в столовых мясо хорошее использовали и в котлетах только отборный белый хлеб, и даже в сосиски клали только качественную туалетную бумагу. А потом возьми и наступи время ТУ, а не ГОСТа...