Пройди по воздуху ночному,
Коснись сияющих вершин,
Отдай долги всему земному
И с божеством побудь один.

Не бойся дать душе свободу,
Позволь заполнить плоть и кровь,
Миров духовную природу
Познай, как познают любовь.

Лети – границы нет стремленью,
Что слышит музыку светил,
Побыть попробуй полутенью
Иль легким дымом от кадил.

Целительную нежность полусвета
Прими в себя, отдай другим.
Найди исток прохлады лета,
Реши загадку теплых зим.

Вернись к прозрачному истоку,
Качни надежды колыбель.
Здесь нет следов несчастий рока,
Но есть ключи к твоей судьбе.

Дыхание почувствуй чуда
И у порога вечности склонись,
Испей из древнего сосуда –
В нем красота, и свет, и жизнь.

Не бойся отдавать и верить,
Для каждой раны – свой бальзам.
В святилище всегда открыты двери,
И лучшее всегда доступно вам.

Две легенды о счастье

На большом тяжелом троне, хмуро подперев рукой щеку, сидел скучающий император. То и дело к нему входили приближенные, каждый с каким-то своим делом, и говорили ему о том, что засуха грозит погубить весь урожай и нужно собрать людей для строительства ирригационной системы; что необходимо вмешаться в давний спор глав двух кланов, грозящий междоусобицей. Другие говорили, что народ желает чаще видеть своего императора, что он не может служить и быть верен тому, кого почти не знает. Его просили позаботиться о безопасности людей вне кланов, ведь в последнее время значительно участились случаи загадочных смертей на лесных дорогах. Едва ли услышав хоть что-то из того, что до него пытались донести люди, которых он не мог считать ни друзьями, ни слугами, император все же, наконец, поднял взгляд.
- Оставьте меня!- сказал он властно.
Полурастерянные, полурассерженные его слуги-друзья удалились. Оставшись один, император зашагал по залу, едва ли не вслух выговаривая слова раздражения и досады.
- Всем от меня что-то нужно. Я должен и то, и другое, и третье. Меня замкнули в кругу вечного долга и обязанностей, а я не хочу ни слышать, ни видеть всего этого больше. Я не могу думать обо всем и всех сразу.
Через три часа взмыленный конь императора уже стоял у стен Белого Храма и чувствовал заботливые руки Эдеры, ученицы Утра. Сам же император сидел напротив служительницы Утра Ивеллы.
- Я ведь человек, мне надоело быть только правителем, - продолжал император свой монолог, - У меня есть иные мысли и желания. Почему я должен всегда жертвовать ими?
- Ты слишком растревожен, властитель, - промолвила Ивелла, - я помогу тебе. Однако, ты видишь – солнце входит в зенит, кончается мое время. Но я продлю его для тебя, ведь ты не взял у этого утра духовные силы, не прислушался к нему и не узнал верной дороги, которую указывает Утро. Ты еще не готов вступить в день – время для действий. Поэтому иди за мной.
Дарительница поднялась и быстрыми, легкими шагами вышла из Храма. Чуть недовольный, император последовал за ней. Сделав на ходу знак Эдере, служительница повела императора к реке. Еще какое-то время ее летящие шаги скользили вдоль берега и вот, наконец, оба оказались у тенистой заводи. Войдя в шатер ивовых ветвей, служительница села и взглянула на императора. В его лице она прочла намерение продолжить исчисление своих повседневных мук и, не теряя мгновения, спросила:
- Я поняла тебя, чего же ты хочешь?
Император с упоением стал описывать жизнь свободную от принуждений, налагаемых высокой ответственностью, жизнь по собственной воле, спокойную и радостную.
- А ты не думал, что возможность заботиться о своем народе, беречь его от бед тоже может быть наградой и счастьем? Ты только взгляни на это по-другому. Это не бремя, это твоя величайшая привилегия. Это твой святой долг, исполнение которого должно быть радостным, исполнение которого делает тебя первым среди детей твоего народа. Пойми, суть не в том, что вокруг тебя, суть то, что в тебе. Измени в себе то, что мешает тебе быть счастливым, и мир вокруг тебя изменится сам.
Ничего не изменилось в лице императора – он слышал и не слышал ее. Его слишком сильно занимала мысль о том, как он устал и как ему все надоело. Заметив это, Ивелла сказала:
- Хорошо, будь по-твоему. Тебе будет дано то, чего ты хочешь. Несчастным людям действительно трудно быть мудрыми и сильными. Хотя если бы ты смог перешагнуть порог, своих нынешних мыслей, ты бы уже не был несчастен. Я спою тебе песню, слушай.
Она запела, и император потерялся в неуловимых звуках. Когда мелодия стихла, он вдруг понял, что находится на площади перед дворцом, что на нем бедная крестьянская одежда и что он стоит в густой толпе людей, с нетерпением чего-то ожидающих. На прекрасном коне на площадь въехал император. Величие его облика и слов, с которыми он обратился к народу, покоряло и приковывало к нему все взгляды, все сердца. Люди чествовали своего мудрого и доброго правителя.
- Как?! Это же я! Вернее, это должен быть я! Почему же я в толпе? Эта слава, эти подвиги и почести мои, мои по праву! Ведь это Я – первый среди живущих. Видеть каждый день только землю, простой дом и одни и те же лица, когда вся эта сверкающая жизнь должна быть моей! У императора есть власть для сиятельных свершений, а что может незаметный крестьянин? О если бы я мог, все вернуть!
- Проснись, император!- сказала Ивелла.
И император очнулся. Но открыв глаза, он тут же оборвал золотую путеводную нить, которую подарил ему сон. Он тут же вернулся в свой прежний мир ничуть не измененный ни внутри, ни снаружи. Не чувствуя себя более уютно в присутствии жрицы, чей испытующий взгляд он чувствовал, император нахмурился и быстро встал.
- Постой,- попросила Ивелла, - порадуйся хотя бы этому короткому мигу, этой водяной лилии или этой мягкой тени.
Не принимая того, что говорила жрица, и в то же время смущаясь своего упрямства, император быстро пошел прочь.
На большом тяжелом троне, хмуро подперев рукой щеку, сидел скучающий император.

А в Храме Эдера спрашивала Ивеллу:
- Значит, ты не смогла ничего ему подарить? Значит, мы не всегда можем украсить человеческую жизнь? Не всегда можем помочь?
- Никто не может заставить человека принять дар. Он сам берет его или нет. И никто на свете не может помешать человеку быть несчастным.


***

Даже ее родители считали ее рождение дурным знаком. До поры мать скрывала знак, которым была отмечена ее дочь. На прекрасном чистом лбу девушки темнело родимое пятно, имеющее четкую форму звезды.
Однажды веселая маленькая девочка, не понимавшая, зачем мать заставляет ее все время носить на голове платок, нечаянно сорвала его, увлеченная игрой. С тех пор люди стали сторониться ее. С ней мало говорили. У нее не было друзей. Но прогнать ее никто не решался. За всю свою жизнь девушка никому не причинила зла, никого не оскорбила, никогда не отказывалась от работы. Все смутно боялись того, что ее рождение могло значить для клана, но никто не решался открыто выступить против нее. Ее попрекали по мелочам, от нее отворачивались на улице, но никто не высказывал свой страх вслух, разве что шепотом в беседе с соседом. У нее больше не было прежнего имени, которое быстро забылось. Все звали ее Черной Звездой.
Пока была маленькой, она очень страдала своим крохотным сердечком, не понимая отчуждения людей. Когда же – довольно рано – ей открылась истинная причина, она легко и с радостью простила их, стала вновь смеяться и петь. Она их понимала и никогда больше не обижалась. Конечно, ей очень хотелось быть среди них. «Но нет, так нет, - говорила она себе, - я буду рядом». Сама она не ощущала ничего рокового в своем знаке. Он даже особо украшал ее.
Она постоянно занималась какой-то работой, чтобы не слишком бросаться в глаза, а вечером уходила в поле или на реку, слушала соловьев или собирала травы. Она встречала каждый рассвет и провожала каждый закат. И в лице ее всегда светилось счастье. Когда она изредка поднимала от работы это сияющее лицо, люди поражались и даже на минуту забывали свой страх. Иногда они неосознанно даже начинали улыбаться ей в ответ, но опомнившись, скорее отходили. А она хранила в себе их улыбку еще долго, долго.
Она была красива. Она прекрасно пела и танцевала, только об этом никто не знал, ведь на общих праздниках ее старались не замечать. Однажды в отчаянье ее мать сказала: «О, если бы ты родилась с жемчужиной в чаше! Твой знак сочли бы предназначением служению Ночи, символом таинственной красоты! А здесь, в клане ты – темное предзнаменование, и никто не знает, что за ним стоит. В далеком Храме тебе бы поклонялись, здесь ты – страшная загадка». Девушка стала спрашивать о Храме, и мать рассказала ей все, что знала, надеясь, что, может, дочь уйдет туда, и дарительницы примут ее даже без жемчужины – знака жрицы Храма. Но девушка вовсе не собиралась покидать клан, свой дом, своих родных и всех знакомых и дорогих с детства людей.
И вот наступил день ее второго совершеннолетия. Перед хранительницами встал выбор: либо допустить ее к совершению общего ритуала, либо отвергнуть раз и навсегда. Хоть и с опаской, они решили, что Черная Звезда будет участвовать. И вот вечер, и она в горшочке несет огонь к священному очагу. И вдруг, словно след падающей звезды, только здесь среди людей. Яркая короткая черта и нет огня. Черепки и угли на земле, среди них – растерянная девушка с темной звездой на лбу. На минуту все онемели. Первой очнулась ее мать. Испугавшись за участь дочери в такой момент, она выдернула ее из круга и быстро повела домой.
Девушка проплакала всю ночь, досадуя, что не выдержала столь простого испытания, которое вновь могло вернуть ее в круг людей. Утром же, вытерев слезы, она как всегда умылась у реки, причесала волосы и села за работу. Вскоре к ней вошла мать.
- Я была у главной Хранительницы. Она сказала, что больше не хочет видеть тебя в клане. Тебе лучше уйти куда-нибудь на время, пока все забудут. У меня есть троюродная сестра в клане Хризантемы. Закрой лицо и иди туда.
- Раз уж мне надо куда-то идти, то я пойду в Храм. Хорошо, мама? Я ведь все равно хотела его когда-нибудь увидеть. Значит, теперь настало время.
- Но дорога очень далека и безлюдна, - испугалась мать, но, подумав, добавила, - Впрочем, ступай.
Сборы были недолгими. Дорога и в солнце, и в дождь дарила ей новые впечатления, никогда не виданные чудесные картины, неизвестные запахи и звуки. С восторгом девушка впитывала их, радуясь природе и своему движению, и цели, что впереди, и дому, что позади.
Ивелла, служительница Утра, первой заметила хрупкую фигурку, приближающуюся к Храму. Широко распахнутые прекрасные глаза и ровный, отмеченный звездой лоб сказали ей многое. Они встретились взглядами и без слов поняли друг друга. Здесь были и восторг, и восхищение, и приветствие, и благодарность, и осознание духовного родства. Ивелла попросила свою ученицу позвать всех жриц Храма. «У нас необычная гостья,» - сказала она. Через несколько минут в Зале Вечера, ведь солнце уже клонилось к горизонту, сидели девять женщин, одетых в белое. Жрица Вечера Суэлла, по праву старшей в это время суток, сказала:
- Черная Звезда, ты – дарительница и жрица Храма по сути своей, но ты предназначена в первую очередь не ему, а людям. Именно поэтому в твоей чаше не оказалось жемчужины. Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, но мы знаем, что ты уйдешь, оставаясь верной своему пути. Твое рождение – дар Храма людям в это непростое время.
- Можешь передать людям кланов наши слова, - сказала жрица Ночи. – Когда тьма сгустится вокруг них, светить им станет Черная Звезда!
- Нет, ты не уходи, - вдруг воскликнула Эдера, ученица Утра. – Там ты вновь окажешься одна под косыми взглядами, вновь среди упреков и отчуждения. Тебе не дадут возможности принести дары, на которые ты способна.
Девушка вопросительно посмотрела на Дарительниц и тихо произнесла: «Нет, я пойду». Ивелла поймала этот взгляд и погасила тревогу в нем.
- Ты все знаешь сама, - сказала она. – Никто не сможет помешать тебе делать то, что ты делаешь. Этому невозможно помешать.
Прощание без слов. Разговор глаз, соприкосновение сердец. И вот от Храма удаляется девушка в сверкающем белом платье. Вьется на ветру короткий легкий шлейф.
- Но ведь там она будет несчастна, - тихо произнесла Эдера.
- Нет, - ответила Ивелла. – Ее счастье – в ней самой, в том мире, который она видит и творит вокруг себя. Суть в том, что в тебе самом, помни это. Никто не может помешать человеку быть счастливым!

Тем вечером облака клочьями покрывали небо, закрывая от Земли лицо любимого ею светила. Солнце завершало свой дневной путь – торопливо нетерпеливо, стремясь скорее склонить голову на грудь Земли. Но облака сгущались немилосердно, грозя похитить чудесный миг. Земля и Солнце переглядывались сквозь просветы на небе, и на их лицах то возникала, то таяла улыбка. Вечер имел легкий привкус тоски. Ветер колыхал верхушки деревьев и крупной рябью пробегал по морю. С крутого берега сосны смотрелись в воду, но зыбкий образ то и дело разбивала набегавшая волна. К берегу подходил корабль.
Одномачтовое судно явно не было создано для того, чтобы бороздить необозримые просторы и покорять русалок красотой и величием. Его предназначением было: держаться на воде, плыть, куда ведут, и получать по возможности меньше пробоин в шторм. Все это он исполнял с завидной выносливостью, но без особого интереса. В море он любил только летающих рыб, дождливый штиль и дикие берега – такие, к какому он сейчас подходил.
Встав на якорь, но больше желая ткнуться носом в прибрежный булыжник, корабль остановился. У борта появились три фигуры. Ветер срывал с их губ слова и уносил прочь, путая и растворяя вдали обрывки чуть хмурого, невыразительного разговора. Договорившись о чем-то, они разошлись. Двое спустились в трюм, а третий, бросив быстрый и недоверчивый взгляд на берег – этот взгляд молниеносно выцеплял самые мелкие детали – прыгнул в воду. Он легко доплыл до берега и ступил на узкую полосу булыжника, отделявшую утес от моря. Поправив за поясом небольшой топор, слегка отжав серый балахон и спутанные, отросшие до плеч волосы, человек начал карабкаться по крутому склону. Зло и крепко хватаясь за осыпающиеся выступы, он поднялся наверх, весь в песке и глине, впрочем, его это мало волновало. Широкими, уверенными шагами человек направился в лес и вскоре скрылся за деревьями.

День был теплым и ласковым. Доносившееся издалека дыхание моря разгоняло жару. Эста сидела у порога Храма. Она только что завершила полуденный обряд и передала жезл верховной жрицы служительнице Дня. Звонкий бубен подруги еще звучал в ее ушах, и сама она еще не успела отдышаться после веселого, буйного танца. Но самозабвенную улыбку на ее лице уже начала сменять задумчивость. К ней вновь вернулось то неуловимое, и в то же время настойчивое ощущение, которое впервые посетило ее тем утром во время праздника Зари: тогда ее сердце вдруг пронзило теплое и терпкое, как подогретое вино, предчувствие чего-то очень важного и очень близкого. Это чувство пришло в тот самый миг, когда самый яркий луч Рассвета пронзил наполненную водой хрустальную чашу. Ей еще показалось, что она слышит слова: «Сегодня, до конца дня». Она взглянула на восходящее Солнце, она склонилась к Земле, и те повторили ей: «Сегодня, до конца дня». Сейчас Эста сидела у порога Храма и вспоминала Время этого Утра, минуту за минутой, думая, не пропустила ли она то особенное, что ждет ее сегодня. Но нет, она знала, что мимо этого нельзя было пройти, даже …… если захотеть. Неизвестно откуда в ее голове всплывало слово «предназначение», вырываясь из общего хода мыслей. Продолжая перебирать их цепочку, Эста встала и пошла по тропинке в лес.
Дойдя до родника, она склонилась и умыла лицо холодной водой. В тени деревьев села она на землю и будто замерла. Она думала о всех тех людях, которые когда-либо приходили к ней; о том, что она говорила им; о том, с чем каждый из них приходил и с чем уходил от нее. Она вспоминала свою растерянность, когда не знала, что дать человеку – и как потом из неоткуда находились и слова и волшебные дары. Она вспоминала лица, которые видела только раз, но которые стали дороги ей, ведь она вкладывала в них нечто, прошедшее через ее душу – это связывало, давало ощущение причастности. К некоторым она старалась приблизиться со всем тем, что у нее есть. От других отдалялась, заставляя через усилие дойти до того, что она им предназначила. Они и Храм, и красивый, таинственный Мир – вот была ее жизнь. Она вспоминала Рассветы, которые праздновала песней и обрядом, танцем или стихотворной строкой. Она возвращала в сердце радость Утра. Она думала о том, насколько сумела передать это сокровище людям – ведь столько уже отдано, и столько еще остается только в ней, не зная путей в Мир. «Предназначение ….. предназначение? …» Она была предназначена Храму, служению гармонии, была предназначена Утру. Откуда же этот новый таинственный смысл привычного слова? Эста опустила руки в маленький прозрачный бассейн, созданный родником, и вдруг тихо произнесла: «Мое предназначение – вынести из себя все, воплощенное и зарождающееся, отдать источник себя Миру. Только тогда я смогу с ним слиться и уйти в Рассвет.» Как неожиданно и просто к ней пришла разгадка тайны «ухода» служительницы Белого Храма. Она вздрогнула от внезапности этой мысли и слов, показавшейся ей чужими, сказанными не ею. Она даже оглянулась, желая увидеть того, кто произнес их – лес тихо шумел, пропуская сквозь высокие кроны тонкие солнечные лучи и наполняя воздух ароматом трав. Залюбовавшись им, Эста благодарила деревья, цветы, небо, родник, землю, воздух и весь Мир за все, что видит и чувствует. Она знала, что этот Дар – высший, что все дары Служительниц – лишь солнечные зайчики в сравнении с Солнцем этого Дара. Когда жрицы уходили, зайчики соединялись с Солнцем. Только сейчас она осознала это. Ей вдруг стало так хорошо и радостно, что даже захотелось смеяться. Хорошо – от бесконечности красоты и жизни, от бесконечности счастья и обновлений вечности. Но … «до конца дня» ?! … Как успеет она исполнить свое предназначение до конца дня? На этот раз ответа не было.
Чуть взволнованная, но овеянная нежной радостью, Эста вернулась в Храм и вошла в Зал Северного Алтаря. Опустившись на пол, она прислонилась виском к алтарю. Она улыбалась и ждала, мимо нее мелькали неясные светлые образы. Очнулась она от внезапного резкого звука.
Взглянув в окно, она поняла, что уже вечер. Из соседнего Зала слышался ровный и ласковый голос Мирры, жрицы вечера, она говорила с кем-то; значит, наступил час ее дара. Какой-то посторонний шум доносился с другой стороны – из Зала Утра, чьей дарительницей была она - Эста. Переступив порог, она увидела человека: темный, неясного цвета плащ до пола, четкий, даже жесткий, профиль, спутанные длинные волосы. Грязные следы сапог на белом полу Храма. У его ног – осколки хрустальной чаши, в его руках – ожерелье из молодого рубина, которое она надевала во время служения. Почувствовав ее присутствие, человек быстро нашел что-то у пояса под плащом и развернулся.
Она увидела странника, воина, убийцу и вора. Глаза – темное стекло, за стеклом – сталь. Она увидела человека через многое прошедшего, прошедшего мимо; страдавшего, но не чувствовавшего своих страданий; бравшего плоды жизни, но не наслаждавшегося ими. Она видела сильный инстинкт, быстроту движения и мысли, которые, однако, не заходили далее служения «бытию» своего обладателя. Этот человек не жил, но и не находился в инертном состоянии существования. Он выживал. Специально ставил себя в условия, в которых нужно было выживать, и когда ему это удавалось, иногда улыбался темной, надменной улыбкой. В этом для него был какой-то смысл. Что еще имело для него значение, она не могла увидеть. Она не видела его души – хранилища всего, что человек ценит и любит, чем дорожит, к чему стремится; сокровищницы всех надежд и грез, добрых чувств и знаний, всего самого лучшего в человеке. Она ее не видела. Его душа была либо наглухо закрыта, либо …
Она увидела гордость и злобность, вдруг сменившиеся легкой насмешкой. Потому что Он - увидел женщину, не способную ничем ему помешать. Он не увидел щедрого сердца, не увидел высокого творчества, из которого рождались волшебные дары, раздававшиеся людям; не увидел доброй и светлой мудрости; не увидел красоты ослепительной в своей чистоте жрицы. Он увидел слабую женщину в белом платье, на которую можно было не обращать внимания, пока она вот так молча стояла и ничего не делала.
Он отвернулся, бросил ожерелье в сумку у пояса и сорвал прозрачный розовый полог, укрывавший столик с маленькими статуэтками, серебряными сосудами, свитками и ритуальными принадлежностями. Эста тихо сказала: «Стой!» Он развернулся и шагнул к ней. На его лице она прочла: «Я терпел тебя, пока ты молчала. Лишнего шума мне не надо». Она хотела сказать ему, что для нее ничего не значат эти мелочи, что она легко рассталась бы с ними; что Храм создан для того, чтобы дарить, и потому нет нужды здесь воровать. Она хотела ему сказать, что не может дать ему уйти с этим только потому, что тогда он совершит новое преступление, вновь оскорбит святое, даже не задумавшись, даже ничего не почувствовав. Но она ничего не сказала. Она знала, что он не услышит ее слов. Она знала, что любое ее движение будет напрасно. В его руке она увидела нож, в его глазах – приговор. Вдруг, как луч сквозь темные тучи, ее коснулась мысль: «Вот оно, предназначение! Да!» Она улыбнулась, опустила голову, вновь подняла глаза и сказала: «Я не дам тебе взять на себя еще один грех. Отныне все будет по-другому. А ты получишь свой дар». На руку, готовую к удару, упала только легкая белая ткань. В тот же миг другие Дарительницы Храма услышали дикий крик немыслимой боли. Кто-то из них видел человека, изо всех сил бежавшего прочь от Храма. Войдя в Зал Утра, они нашли только разбросанные предметы и на полу – браслет Эсты, с которого исчезла жемчужина.
На следующее утро ученица Эсты Феанвэлл была посвящена в жрицы и приняла служение. Эста ушла. Куда? – дарительницы не знали. Не в Рассвет, не в Природу, иначе они бы указали место ее нынешнего присутствия. Куда же? В голову приходил только человек, убегавший из Храма.

Я – Феанвэлл, ученица Эсты. Уже много лет прошло с тех пор, как я стала дарительницей Утра. Я уже успела воспитать собственную ученицу. И вот вчера утром ко мне пришел человек – седой, но еще сильный мужчина с красивыми, глубокими глазами, в которых были и грусть, и доброта, и жесткость, и тихая радость. Почему-то в его присутствии я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой еще только предстоит брать уроки прекрасного.
Человек подошел и положил на мои колени тяжелый свиток, и сказал: «Она стала моей душой, она изменила мою жизнь и мир вокруг меня. В этом свитке – повесть моей души. Сейчас она велит мне благодарить, и я благодарю – всё!» Он ушел, а я еще долго сидела, не двигаясь. Так неожиданно мне открылся еще один путь.

Легенда хрустальных слез

Только сто семнадцать дней прошло с тех пор, как из звездного света на небе был выткан первый млечный путь. Только сто семнадцать дней уносили в прошлое тот миг, когда рассыпанные по Земле частички красоты и гармонии, повинуясь тайной силе притяжения, собрались воедино, породив Белый Храм. Только сто семнадцать дней Мир с восхищением, удивлением и смущением смотрел на него, ещё не понимая тех путей, которые привели их друг к другу.
И много ещё было в Мире уголков, которые не отзывались на голос Храма, не верили ему и не хотели брать его даров. Храм страдал, остро чувствуя эту чужеродность и неприятие. Храм посылал им на крыльях ветра сокровища своей души, но напрасно. Протягиваемая чаша неизъяснимой прелести и тайны оказывалась опрокинута всякий раз.
Но наибольшую боль Храму причиняла каменная Пустыня, жившая, нет, существовавшая в трех днях пути от Храма. Бурые камни бесстрастно и тупо взирали друг на друга. Они морщились от солнца и фыркали, когда ветер доносил до них морские брызги (Пустыня заканчивалась крутым обрывом, у подножия которого бились волны). Когда же рассерженные Силы Природы насылали на них бурю и грозу, они с тем же безразличием на каменных лицах бились друг о друга, раскалывались, размалывали друг друга, покрываясь новым слоем пыли.
Храм знал об этом. Сердцем и кровью чувствуя его скорбь, первые Служительницы прилагали все силы, чтобы найти ответ на вопрос: Как разбудить каменное сердце? Розовая краска Зари не ложилась на каменную пыль. Заносимые семена погибали среди булыжников, в которых не задерживалась даже вода, спеша скорее убежать поглубже в подземные реки. Самые прекрасные и яркие сны были беспомощны: эфемерные создания Ночи не находили приюта в беспросветной каменной сути. И тогда Дарительницы погружались в задумчивость, устремив взор в даль и взывая к самым тайным силам прекрасного.
И вот когда сто семнадцатый рассвет Времени Первого Млечного Пути нежно разбудил сладко дремавшую Землю, первая служительница Утра Эос принесла в ладонях чистую росу и сказала,
- Утро – это всегда новая надежда, и в ней есть сила. Эти камни будут плакать также, как плачут по утрам травы – слезами восхищения и счастья или, может быть, слезами очарованной печали.
- Да, - сказала первая жрица Дня Эола, - я посвящу Солнцу самый жаркий свой танец и призову все лучезарные силы помочь нам.
- Да, - сказала Дейдре, первая дарительница Вечера, - я наполню водную стихию вечерней негой моей самой лучшей, самой тонкой песни. Пусть Вода и Солнце создадут чудесную радугу над Пустыней, такую, какой ещё не видел Мир – целый купол переливающейся радости.
- Да, - сказала Селена, первая жрица Ночи, - а когда Солнце скроется, я зачарую ночное небо самой загадочной из своих баллад и заставлю звездный дождь смывать бесчувственность с серых глыб.
- Да, - сказала Эос, - и у меня есть свой путь.
Никто не задал ей вопроса, потому что все Дарительницы знали, что ее путь – подарить себя глухому камню, подарить и сердце и жизнь. Никто не возразил ей, потому что все Служительницы знали, что это ее истинный путь.
Тогда Эос обратилась к своей ученице, первой ученице Утра Делле,
- У нас есть ещё одни сутки. В них ты должна успеть взять от меня все самое важное и решить, как ты продолжишь наше служение. Завтра утром я уйду. Когда же ты одна проведешь тридцать девятый праздник Встречи нового дня, отправляйся в Пустыню, возьми то, что найдешь, и подари всему миру.
Утром следующего дня она ушла. Служительницы Храма сопровождали ее обещанными чудесами. Она постоянно чувствовала их присутствие. И они тоже, как наяву, видели её, говорящую с камнями, танцующую в лучах Зари на острых краях, шепчущую им свои сказки, изливающую всю свою любовь на немой булыжник и – умирающую с самой нежной улыбкой, которая когда либо украшала её уста. Семена, гибнувшие в мертвой пустыне, она принесла в своем сердце. И когда последний земной вздох слетел с её губ, они проросли из её тела, которое слилось с рожденным ростком. В тот же миг камни, растревоженные красотой небесных переливов и умытые долгими ночными дождями, вдруг заплакали крупными прозрачными слезами, блестевшими на солнце.
Когда Делле, исполнив просьбу прежней жрицы, вернулась из Пустыни в Храм, она принесла с собой тяжелые, чистой воды кристаллы и сказала,
- Каменной Пустыни нет больше – есть Долина Хрустальных Слез. Отныне все камни будут плакать такими слезами, которые я назвала хрусталем, а каждое Время Млечного Пути будет отмечено рождением нового розового дерева, которое сейчас раскинуло свои ветви над Долиной и которое я назвала Эос.

Утро

Он чуть слышно входит и легко приподнимает звездный балдахин, занавешивающий ее постель. Он невесомо касается ее лица и целует спящую, согревая ее своим теплом Первого Солнечного Луча. Вслед за ним в чуть рассеявшуюся тьму входит его брат. Он берет красавицу Землю за руку и кровь начинает быстрее бежать в ее теле. Но она все еще крепко спит, устав за долгий день, полный трудов. И вот появляется третий, гасит поредевшие и поблекшие звезды. Свет Первых Утренних Лучей пронизывает верхушки деревьев и будит птиц. Откликаясь на призыв их тонких трелей и щебетанья, над Землей встает Заря. На полнеба разворачивает она свои светозарные цвета. Улыбаясь ровно и ласково, излучая надежду, она вдохновенно окрашивает в розовые тона облака и горы, замки и руины, луга и пожарища, заставляя иное окно бедной лачуги вспыхнуть золотом.
Миг в розовом свете. Мир в розовом свете. Этот свет смывает остывшие остатки прошлого дня и дарит новое начало, новую возможность – возможность чего, каждый решает сам. Он освящает путь в новый день. Земля открывает глаза и вбирает в себя этот свет. Она – родящая, кормящая, взращивающая и лелеющая – знает, что «мир в розовом свете» это не глупость и не удел слепца, это дар свыше, это живая вода и источник новых сил, стремлений и веры.
Земля пьёт свежую росу, и на губах ее появляется тихая улыбка. Она собирает в ладони сверкащие прозрачные капли и подносит к лицу. В ее глазах искрится радость. Ее взгляд касается каждого Солнечного Луча. Она знает и любит их всех. Они – вестники Солнца, несущие ей его послания.
Перед ней новый день. Она еще не сделала первый шаг, но уже готова его сделать, и не один. Еще миг и она устремится вперед – легкой, утренней, окрыленной походкой. Ведь день разливается как песня перед тем, кто берет из рук Рассвета свежие силы и частички доброй вечной красоты. Она приняла дар Утра, и ей все подвластно. Может быть, сегодня она научит еще нескольких своих детей тому, что такое Утро, что оно несет и как его нужно встречать.

Идея храма

Идея храма развивалась веками. Возникла она из стремления человека к красоте – это ее родная мать. Отец – все культурно-эстетические традиции человечества, взятые как единое целое. Она была вскормлена осознанием красоты и совершенства этого мира, его природных форм. Идея – живая, она растет, изменяется, впитывает новое, совершенствуется. Ее связи с миром нерушимы, и все же она несколько не от мира сего, если брать его конкретное воплощение в определенном месте и времени. Она берет свои истоки в мире и выкристаллизовывается в форме нигде в мире не встречающейся, поскольку ему чужды абсолютные вещи. Идея храма – это квинтэссенция красоты и эстетики, сам храм – реализация идеи. И все же храм не абсолютное воплощение красоты, скорее, максимальное к нему приближение. Он все-таки часть мира, где нет предела совершенству. В этом же заключена и вечная жизнь храма, по крайней мере, в идее. Стремление подойти к чистым формам прекрасного все ближе и ближе – сердце храма, не позволяющее ему остановиться в своем развитии, а значит поддерживающее в нем жизнь (остановка – смерть, в силу устройства этого мира).
Итак, храм – живой. Его душа – служительницы храма, они несут в себе его идею, прошлое, настоящее и будущее. Без них идея абстрактна, не выражена даже в словах или образах. Они несут идею миру, они – ее дарят в самых различных ее проявлениях, они – дарительницы. В силу того, что им больше дано уже при рождении, их извечное призвание – приумножить это и отдать миру. Дар – высшая цель храма, без нее он – ненужный осколок, не органичный этому миру. Дар чего? Это определяется сутью храма. Дар красоты, которая может быть разной. Именно в разнообразии образов красоты и уровней ее существования состоит широта, и даже необъятность, жизни храма. Красота формы, линии, звука, запаха, движения, мысли, слова, чувства и даже впечатления – все это частички храма, которые он дарит руками своих служительниц тем, кто этого ищет, тем, кто за этим приходит, а также тем, кто об этом даже никогда не думал. Красота многообразна, и каждому человеку находится свой дар. Высшее искусство служительницы, к которому она стремится всю свою жизнь, угадать, какой дар нужен человеку, и суметь его преподнести.

Образ храма

Храм – белый и потому вбирает в себя все радужные цвета, из которых ни один не может быть признан прекраснее другого. К тому же белый цвет извечно был символом высокого и доброго начал (за некоторыми исключениями). И еще он белый – как чистый лист, на котором яснее видны письмена прекрасного. В убранстве храма будут и яркие линии, а преобладание белого придаст им особую значимость, ими будут подчеркнуты лучшие образы, которые взгляд пришедшего не должен обойти. Какими будут эти яркие детали – решать служительницам. Единственное, что в них с необходимостью должно присутствовать – это символизм, может быть глубокий, а может быть и нет.
Всего служительниц четверо. И как все они вместе составляют душу храма, так же руками всех четверых создается его материальный образ. На каждой из служительниц лежит обустройство одного из помещений храма. Они свободны в выборе деталей убранства, которые создают согласно своим предпочтениям в творчестве. Т.е. у каждой есть своя часть, где ее слово решающее. Эта часть станет также ее лептой в создании храма. Соблюдены должны быть только основные принципы, неизменные для всего храма: красота, таинственность, лаконичность и выдержанность стиля. Несмотря на то, что храм может включать лучшие элементы культур всех времен и народов, его эклектичность должна быть гармоничной. Гармония – должна быть во всем: в убранстве храма, в одеждах служительницы (по стилю они должны соответствовать той части храма, которую она представляет), в ее речи и поведении, в ритуалах и празднествах, во взаимоотношениях служительниц (их расхождение гибельно для существования храма).
Итак, за каждой из служительниц – один из залов храма: Зал утра, Зал дня, Зал вечера и Зал ночи. У каждого из них свой характер и свои особенности, то же можно сказать и о служительницах, неразрывно связанных со своей частью храма и со своим временем дня. Свое время служительница выбирает по своим духовным склонностям. Храм не однороден, но его целостность этим только дополняется (день и ночь имеют разный лик, но не нарушают гармонии течения времени в сутках, только оживляют его; однотонность – скучна).
Кроме четырех залов, у храма есть два алтаря – посвященных одному и тому же (красоте), но противоположных по характеру. Они представляют как бы два полюса красоты. Северный алтарь – святилище красоты возвышенной, легкой, изящной, иногда даже едва уловимой, красоты светящейся изнутри, красоты доброй и утешающей, зовущей подняться до вершин и устремиться в небо. Северный алтарь излучает приглушенный чудесный свет, проникающий в душу. Южный алтарь – святилище красоты земной, жизненной, даже несколько животной, очевидной даже слепцу, поражающей, слепящей глаза, красоты гордой и не оказывающей снисхождения слабым или чем-то обделенным, красоты сильной и властной. Два алтаря: небесный свет и соки земли, стремление и жизнь, помощь и покорение. Оба святилища служительницы создают все вместе.

Служительницы и ученицы.

Служительницы храма – это те, благодаря которым храм существует в этом мире, через которых его идея находит воплощение. Бесплотная идея тоже имеет силу (иначе кем бы были призваны дарительницы, и властью какого чуда в чаше, подаренной девочке, оказалась бы жемчужина). Но чтобы нести свой дар людям, храму нужен материальный образ: вещное – теплее, жизненнее, легче понимается и принимается. Служительницы дают храму земную жизнь. С приходом первой он начинает дышать, второй – открывает глаза, третьей – двигаться, а четвертой – мыслить. Все вместе они дают ему возможность развиваться и концентрировать в себе все больше искусства красоты и дара. Если храм лишится хотя бы одной из них, из его жизни начнут выпадать целые куски, он станет подобен больному человеку (безумцу, инвалиду, слепцу), а с уходом последней прекратит свое мирское бытие. Но идея храма – вечна, и поэтому он может возвращаться вновь и вновь с рождением новых дарительниц. Такое случалось не раз в истории этого мира, не всегда умевшего ценить то, что ему было дано.
Отмеченная идеей, служительница творит храм из себя, пронося через сердце каждую его деталь или элемент уклада его жизни. В своем искусстве служительницы дополняют и продолжают друг друга как ночь, утро, день и вечер. Они связаны общей любовью и стремленьем к тому, что олицетворяет храм. Друг в друге они находят отклик своей душе. Они – родные по духу. Несмотря на разделение по временам дня, их выбор не означает непонимания или неприязни к другому времени суток. Напротив, каждая из них чувствует и любит красоту в ее целостности и, при необходимости даже могла бы даже заменить подругу, но только, наверное, не столь же успешно. Между ними – абсолютная гармония взаимоотношений. Несогласия не возможны даже в предположении.
Посвятив себя храму, служительница принадлежит только ему безраздельно. Но здесь не монастырь. Принуждение отвергается храмом. И если когда-нибудь дарительница решит покинуть его, она вольна это сделать. Единственное, о чем она должна позаботиться, это чтобы ее место тотчас заняла другая служительница (ее бывшая ученица). Иначе это будет считаться предательством, ее имя и лик будут стерты из книги служительниц, а сердцу ее никогда больше не будет покоя. Однако такие случаи исключительно редки (всего дважды за многовековую историю храма). Призвание дарительницы слишком сильно, чтобы она изменила свой путь. Она проводит с ним всю жизнь от совершеннолетия до ухода (это срок в тридцать лет). Как уходят дарительницы, никто не знает. Мертвыми их никто никогда не видел. Они просто исчезают вскоре после того, как их время дня в очередной раз вступит в свои права. Легенды храма гласят, что служительница ночи становится новой звездой, заставляя другую упасть с небосвода и исполнить чье-то заветное желание. Служительница утра превратится в луч зари. Служительница дня взойдет деревом или цветком. Служительница вечера станет песнью ветра или соловьиной трелью.
У храма есть четыре ученицы. Они помогают служительницам и перенимают их искусство, чтобы потом занять их место, дабы жизнь храма не прерывалась. Однако это не значит, что ученица ничему не может научить сама. Может и должна, потому что в ней есть то, чего нет в ее подругах и наставницах, и чего храм еще не получил. Она – младшая, но она уважаема, в ней будущее храма. Ученица по большей части находится при той служительнице, время суток которой она выбрала. Ее совершенствование в искусстве дара будет происходить в действии. Вместе со своей служительницей она будет участвовать в ежедневных празднествах и ритуалах, в создании даров; вместе с ней она будет принимать приходящих в храм, стараясь одарить человека тем, чего у него еще нет. Большей частью ученица действует по слову служительницы, наблюдая и впитывая в себя понятое. Но она также создает и сама, творит и действует от себя, но советуется со служительницей. Сама служительница, хотя и может принимать решения самостоятельно, все-таки чаще советуется со своей ученицей, обращается к ней за поддержкой, поскольку они неразрывно связаны: одна – продолжение другой, которая - ее исток.

Структура храма и дня


У храма семь опор. Семь – счастливое число.
В храме шесть помещений: зал утра, дня, вечера, ночи, северный и южный алтари. Шесть – цифра жизни пифагорейцев, а в древнеиндийской религии, почитавшей Великую Природу (женское начало) – иначе порождающую силу или Великую Иллюзию – число шесть соответствовало первичным силам, стоящим в таком порядке:
1) Величайшая сила тепла и света, порождающая все на земле.
2) Сила разума или мудрого знания. Она двусторонняя: с одной стороны память – гигантская сила, способная оживлять прежние представления и будущие ожидания, с другой – ясновидение, прозрение во Время, которое едино во всех трех его аспектах (прошедшем, настоящем и будущем) и гораздо сложнее, чем то, какое ощущается человеком по биению своего сердца.
3) Сила воли, напряжение токов внутри тела для выполнения желания.
4) Сила мысли, которая материальна и может производить действия своей энергией.
5) Жизненный принцип всей Природы. Сила эта движется, змеевидно извиваясь, сочетая две великие противоположности притяжения и отталкивания, почему называется еще змеем. Она уравновешивает внутреннее и внешнее в жизни. Поступательное ее движение внутри человека дает силу Камы-Эроса и ведет к перевоплощению.
6) Сила речи и музыки, знаков и букв.
( И.Ефремов «Таис Афинская»)
В структуре храма три квадрата – идеальная форма по средневековым представлениям.
Все помещения храма треугольные. Числу три можно приписать множество значений, в нем много магического, суеверного, иррационального, непонятного (три попытки, три желания, троица …).

Деление суток:
ночи принадлежат часы с полуночи до рассвета (с 00.00 до 6.00),
утру – с рассвета до полудня (с 6.00 до 12.00),
дню – от полудня до захода солнца (с 12.00 до 18.00),
и вечеру – от захода до полуночи (с 18.00 до 00.00).
Таким образом, каждому времени дня, а значит и служительнице, выбравшей его, принадлежит по шесть часов. На это время служительница становится верховной, а ее слово – решающим. Если возникают какие-либо вопросы, касающиеся храма в целом, то служительницы обсуждают их вместе, но решение за верховной служительницей: она может прислушаться к голосу подруг, а может и нет (и в этом нет повода для недовольства, таков порядок вещей). Согласие – стержень взаимоотношений дарительниц, поэтому чужое решение воспринимается и уважается как свое, поскольку направлено к общей цели, а залог его чистоты и правильности в личности самой служительницы (ведь ею становится лишь избранная).
Свое время суток служительница и ее ученица непременно находятся в храме, принимают приходящих, исполняют лежащий на них ритуал. Всего у каждой по одному обязательному ритуалу: полуночный праздник, праздник утренней зари, полуденный праздник и праздник захода солнца. Они зовутся праздниками, потому что в их основе лежит не религия или традиция, а любовь и радость, которые испытывает служительница к своему времени дня. Как они проходят – дело каждой дарительницы и ее ученицы. Они вкладывают в него чувство и искусство, делая его маленькой кульминацией дня. Главными считаются полуденный и полуночный обряды. В них могут принимать участие все женщины храма, но их роли, кроме служительниц дня и ночи, будут второстепенными. Помимо обязательных ритуалов каждая из дарительниц может еще чем-то отметить свое время дня, это решать ей. Когда ее время истекает, чтобы вернуться вновь и вновь, она может покинуть храм или остаться в нем по своему желанию. Служительницам нужен отдых. Обычно она покидает храм для сна или прогулок (связь с природой и миром ей необходима), остальное же время проводит в храме. Если ее нет, а ее помощь понадобилась верховной, она может быть призвана (если только не спит). В миру служительница не появляется, а если да, то очень редко (такое случается не каждый год) и под неузнаваемой «маской». Для учениц правила чаще менее строгие, но своевольно они храм не покидают (только с разрешения или по просьбе их служительниц, а те в свою очередь – если решили – только согласовав с верховной).

Белый Храм – странное дитя этого мира. Он – тоже путь, но не вымощенный кирпичиками долга и традиции, а раз и навсегда указанный вектором полета души.
Храм Пронизанный Светом – он посвящен Красоте и Гармонии. Он призван воплотить их, чтобы затем дарить всякому приходящему. Дар – это смысл существования Храма, а служительниц его зовут Дарительницами.
Храм Прекрасного – свои истоки он берет во всем, что есть в мире красивого: в природе, в творениях рук человеческих, в неуловимых видениях и в душах людей. Именно поэтому пути живущих в этом мире редко обходят Храм. И когда ты придешь к нему, он будет тебя ждать и будет тебе рад. Никто не знает, что человек оставит в Храме и что унесет с собой, но в этой встрече всегда присутствует надежда заполнить еще не занятую часть себя тем лучшим, что есть в этом мире.
Далекий Храм – человеческим будням он не принадлежит, но им принадлежат его дары. Это не место паломничества и не церковь. Это место, куда человек приходит, может, всего раз в жизни, а потом несет сквозь нее то, что сумел взять с собой. Нужно угадать тот момент, когда встреча с Храмом станет необходимой. И чем вернее будет догадка, тем ценнее полученный дар.
Храм Чистой Идеи – его извечная цель – сияние абсолютной Красоты и Гармонии. Он живет и стремится к этому беспредельному идеалу, олицетворяя его настолько, насколько мир здесь и сейчас позволяет ему.
Итак, Храм живет, пьет утреннюю росу, дышит солнечным светом ясного дня, слушает соловьиные трели летних сумерек, разгадывает звездные письмена ночи. Его глаза не смыкаются ни на минуту. Он всегда открыт красоте, он всегда открыт приходящим. Он многолик, вбирая всевозможные радужные частички Красоты и рождая белый цвет, как символ гармоничного их соединения.

Я когда-то играла в ролевые игры. Это прошлое мне очень дорого. Я не погрузилась в них так, как удалось некоторым другим. И только один раз за все годы на этом богатейшем поле для фантазии и творчества я создала что-то свое. Это был Белый Храм. Игра называлась "Неведомые земли". В основе не лежала никакая книга, как зачастую бывает. Миры создавались нами. Мой был "мир пути". И в нем была очень важная часть, заполнить которую выпало мне. Я нашла еще семерых и мы создали наш Белый Храм.
Трудно что-то о нем понять, не зная про мир пути, но я пока хочу рассказать только про него.