Она уже близко и вся жизнь, сколько есть во мне, начинает раскрываться ей навстречу. И снова просыпаются желания: говорить - словом и движением, видеть - глазами и всеми чувствами, быть - искать, менять форму и двигаться вперёд. Это пробуждение повторяется из года в год, но потом порыв куда-то растрачивается, теряется и ни к чему не приводит. Но с новой весной опять верится, что вот теперь я смогу. Может быть, какое-то движение есть, но совершенно незначительное по сравнению с тем, куда надо дойти. Ещё бы знать куда. Есть только общее направление. А чтобы понять, нужно проговорить, оттолкнуться от собственных слов и размотать клубок мыслей, которые, может, от того и путаются, что им выхода нет. Поэтому снова здравствуй, мой дневник. Мы с тобой не виделись лет десять. Но ты мне снова нужен. Можно, я пока не буду объяснять зачем. Месяц назад я с этого начала и так и не сделала шага навстречу. Теперь я здесь. Дальше видно будет зачем.

Трагичная история о душевно больных людях из разных времен - не безумных совершенно, вполне способных мыслить здраво, но с язвой в душе, которая не дает им радоваться жизни. Лейтмотив - жизнь Вирджинии Вульф и ее роман "Миссис Дэллоуэй". В разных временах повторяется история внешнего благополучия при внутреннем надломе, приводящем некоторых к самоубийству. В одной из параллелей умерла не сама душевно больная героиня, но выпила жизни всех прочих членов семьи.
Фильм интересный, хотя солидарности с прозвучавшей в конце максимой Вирджинии Вульф он во мне не вызвал - "Всегда смотреть жизни в лицо, видеть ее такой, какая она есть, любить ее такой, какая она есть, а потом - закончить ее". Может, замысел двуплановый, потому что одна из параллельных линий - как раз линия Мерилл Стрип - все же уходит в будущее и даже с улыбкой.
Наиболее сильное мое ощущение от фильма кроме восхищения актерами, среди которых очень понравилась Николь Кидман в роли Вирджинии Вульф - это благодарность небу за то, что во мне нет этой черной дыры, в которую может вылететь жизнь человека. Когда человек неспособен с радостью встретить рассвет, почувствовать счастье от простых и доступных вещей - красоты природы, тепла близких - это страшно тяжело, это болезнь. Еще возникла мысль, что от людей, не желающих жить, лучше держаться подальше - они тянут за собой и в лучшем случае выпивают порядком чужих сил.
Есть в фильме и гомосексуальная тема, но не особо навязчивая и в основном заслоняемая главной линией. Поэтому этот момент во мне особого раздражения не вызвал и фильм понравился.

Еще один фильм с Мэрилл Стрип. Говорят, книга лучше, но и фильм мне очень понравился в той части, которая была сыграна Мэрилл. Второй главный герой в исполнении Клинта Иствуда на ее фоне смотрелся очень уж блекло. А она потрясающе передала отчаянную любовь романтичной души, запертой в рамках очень уж обычного семейного быта. Любовь ее героини - как отдушина, как глоток буйства жизни, после которого можно снова вернуться в привычный круг и до смерти хранить ее, как заветную тропу в мир, где душа свободна летать. Любовь зрелой женщины, недораскрывшейся в сложившихся условиях жизни, недоисчерпавшей своей страсти, недобравшей чувств и ощущений, которых ждала. Любовь, не разрушившая сложившейся канвы, но ставшая духовной связью двух далеких людей, пронесенной ими до гроба и дальше, сказочной былью, восхититься которой смогли даже ее дети.

В прошлую субботу я первый раз за последние три или четыре года попала в театр. Малышка подросла - могу себе позволить )
Вошла как будто в дом к старому другу, которого давно не видела. В Охлопкова всегда особенная атмосфера. Я себя там чувствую своей и на своем месте. И еще этот дух вдумчивой, несуетной старины. Мне там хорошо. Душа разворачивается и светятся глаза.
Почему мы зачастую забываем те несложные вещи, что наполняют нас счастьем и дают силы? Когда чувствуешь все это рядом, думаешь - вот же оно, нужно только время от времени приходить сюда, чего проще. А потом закрутит, и бежишь, запинаешься, падаешь, терпишь, сжав зубы, и отбиваешься от сотни срочностей, а нужно лишь прийти туда, где тебе хорошо, и все ссадины заживут куда легче, и вдохновение появится.

Спектакль был хороший. "Ретро". Про одинокую старость, мудрую знанием простых вещей и любовью к делу, и задерганную, невнимательную современную молодость. Были грустные и веселые моменты. Актеры - замечательные. Ощущение - светлое.

Все-таки в театре есть какая-то магия. Эти живые эмоции - от человека к человеку, не через экран - они очень сильны и осязаемы. Хочу снова там оказаться. Может, вскоре увидимся, друг.

Невероятный фильм, который даже не знаю с чем сравнить. Поразительная эмоциональная насыщенность почти при полном отсутствии сюжета. Это история о том, как два человека влюбляются день ото дня и никто из двоих не может противостоять нарастающей лавине чувств, хотя у каждого своя семья. Смотришь и будто чувствуешь встревоженную пульсацию новой любви, от которой сердце то замирает и холодеют руки, то бешенно гонит кровь и горит лицо. Не верилось, что такое вообще можно снять, и что фильм американский. Пожалуй, лучший фильм про любовь, который я видела. Однозначно заслуживает постоянного места в личном киноархиве.

Когда такое смотришь, вспоминаешь свою историю - только самые теплые и нежные моменты, и плачешь, и улыбаешься. О них не всегда помнишь в суете дней. А тут не только воспоминания - тут ощущения как наяву. И еще я подумала: какое счастье любить собственного мужа )

В главных ролях Мерилл Стрип и Роберт де Ниро. Оба великолепны, но она - просто несравненна. С этого фильма я заинтересовалась Мерилл Стрип. Раньше видела ее только в "Мама миа!", но там акцент не на ней, и я ее не рассмотрела. Теперь вот подбираю киноколлекцию с ней. Есть еще фильм, который уже посмотрела и о котором расскажу, но другой раз.

Найденная по совету знакомых мелодрама понравилась новой нотой традиционного любовного сюжета - любовь через границу жизни и смерти без мистики. Покойный муж помогает любимой жене найти себя и стать счастливой через письма и подарки-подсказки, которые он, умирая от рака, подготовил на долгое время вперед. И все получается. Она переживает потерю и готова снова дышать полной грудью. Фильм слезный и светлый, хотя, может, и не все в нем бесспорно. Кроме эмоциональной стороны, меня зацепила тема обретения своего дела, которое он ей помогает найти, напоминая, к чему она когда-то стремилась. А она хотела творить: "каждый человек должен создать что-то свое в этом мире - творить что угодно, хоть носки расписывать, но это должно быть что-то свое". Мне эта мысль сейчас близка. И если подлинное творчество не всем доступно в равной мере, то созидание как таковое никому не закрыто. Создавать, а не манипулировать чем-то готовым - сейчас в работе хочется этого. Пока есть лишь отчасти, но, думаю, будет больше, если я этого хочу.
И еще одна тема, которая задела, пожалуй, больше всего - это его забота о ней. Фантастическая сказка, если сравнивать с жизненным опытом. Почему-то мне чем дальше, тем больше обидно: зачем столько сюжетов, столько сказок, где он ее понимает, ценит и бережет, если в жизни можно в лучшем случае найти лишь слабую тень такой преданности. Раньше казалось, что где-то оно есть - вот такое, пусть не у меня, и не близко, но где-то есть. Теперь я в этом сильно сомневаюсь. Может быть, конечно, но что-то не похоже. И хочется сказать юным девочкам, читающим романы: ваши мысли и чувства по большей части так и не станут никому нужны, они - только для вас самих. Но что-то есть неправильное и напрасное в том, чтобы так говорить. Наверное, потому что я сама скоро включу очередной фильм про беззаветную любовь и буду наслаждаться тем, чего не бывает, ведь момент ощущения все-таки есть. К тому же, чего только не бывает на свете (хотя бы раз в сто лет).

У Макаренко в "Книге для родителей" есть много ценного. Меня особенно зацепила одна фраза, касающаяся не только воспитания. Это можно и к самому себе применить. Что касается меня - так прямо в точку.
Смысл такой: чтобы все было в порядке, нужно "ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ПРОКЛЯТОЙ МАНЕРЫ УГОРЕЛОЙ КОШКИ ВСЮДУ БЕЖАТЬ И ВЕЗДЕ ОПАЗДЫВАТЬ". Это точно. Только я, видно, от этой манеры все никак не могу избавиться. Проваленный экзамен по вождению еще одно тому подтверждение.

Пройди по воздуху ночному,
Коснись сияющих вершин,
Отдай долги всему земному
И с божеством побудь один.

Не бойся дать душе свободу,
Позволь заполнить плоть и кровь,
Миров духовную природу
Познай, как познают любовь.

Лети – границы нет стремленью,
Что слышит музыку светил,
Побыть попробуй полутенью
Иль легким дымом от кадил.

Целительную нежность полусвета
Прими в себя, отдай другим.
Найди исток прохлады лета,
Реши загадку теплых зим.

Вернись к прозрачному истоку,
Качни надежды колыбель.
Здесь нет следов несчастий рока,
Но есть ключи к твоей судьбе.

Дыхание почувствуй чуда
И у порога вечности склонись,
Испей из древнего сосуда –
В нем красота, и свет, и жизнь.

Не бойся отдавать и верить,
Для каждой раны – свой бальзам.
В святилище всегда открыты двери,
И лучшее всегда доступно вам.

Две легенды о счастье

На большом тяжелом троне, хмуро подперев рукой щеку, сидел скучающий император. То и дело к нему входили приближенные, каждый с каким-то своим делом, и говорили ему о том, что засуха грозит погубить весь урожай и нужно собрать людей для строительства ирригационной системы; что необходимо вмешаться в давний спор глав двух кланов, грозящий междоусобицей. Другие говорили, что народ желает чаще видеть своего императора, что он не может служить и быть верен тому, кого почти не знает. Его просили позаботиться о безопасности людей вне кланов, ведь в последнее время значительно участились случаи загадочных смертей на лесных дорогах. Едва ли услышав хоть что-то из того, что до него пытались донести люди, которых он не мог считать ни друзьями, ни слугами, император все же, наконец, поднял взгляд.
- Оставьте меня!- сказал он властно.
Полурастерянные, полурассерженные его слуги-друзья удалились. Оставшись один, император зашагал по залу, едва ли не вслух выговаривая слова раздражения и досады.
- Всем от меня что-то нужно. Я должен и то, и другое, и третье. Меня замкнули в кругу вечного долга и обязанностей, а я не хочу ни слышать, ни видеть всего этого больше. Я не могу думать обо всем и всех сразу.
Через три часа взмыленный конь императора уже стоял у стен Белого Храма и чувствовал заботливые руки Эдеры, ученицы Утра. Сам же император сидел напротив служительницы Утра Ивеллы.
- Я ведь человек, мне надоело быть только правителем, - продолжал император свой монолог, - У меня есть иные мысли и желания. Почему я должен всегда жертвовать ими?
- Ты слишком растревожен, властитель, - промолвила Ивелла, - я помогу тебе. Однако, ты видишь – солнце входит в зенит, кончается мое время. Но я продлю его для тебя, ведь ты не взял у этого утра духовные силы, не прислушался к нему и не узнал верной дороги, которую указывает Утро. Ты еще не готов вступить в день – время для действий. Поэтому иди за мной.
Дарительница поднялась и быстрыми, легкими шагами вышла из Храма. Чуть недовольный, император последовал за ней. Сделав на ходу знак Эдере, служительница повела императора к реке. Еще какое-то время ее летящие шаги скользили вдоль берега и вот, наконец, оба оказались у тенистой заводи. Войдя в шатер ивовых ветвей, служительница села и взглянула на императора. В его лице она прочла намерение продолжить исчисление своих повседневных мук и, не теряя мгновения, спросила:
- Я поняла тебя, чего же ты хочешь?
Император с упоением стал описывать жизнь свободную от принуждений, налагаемых высокой ответственностью, жизнь по собственной воле, спокойную и радостную.
- А ты не думал, что возможность заботиться о своем народе, беречь его от бед тоже может быть наградой и счастьем? Ты только взгляни на это по-другому. Это не бремя, это твоя величайшая привилегия. Это твой святой долг, исполнение которого должно быть радостным, исполнение которого делает тебя первым среди детей твоего народа. Пойми, суть не в том, что вокруг тебя, суть то, что в тебе. Измени в себе то, что мешает тебе быть счастливым, и мир вокруг тебя изменится сам.
Ничего не изменилось в лице императора – он слышал и не слышал ее. Его слишком сильно занимала мысль о том, как он устал и как ему все надоело. Заметив это, Ивелла сказала:
- Хорошо, будь по-твоему. Тебе будет дано то, чего ты хочешь. Несчастным людям действительно трудно быть мудрыми и сильными. Хотя если бы ты смог перешагнуть порог, своих нынешних мыслей, ты бы уже не был несчастен. Я спою тебе песню, слушай.
Она запела, и император потерялся в неуловимых звуках. Когда мелодия стихла, он вдруг понял, что находится на площади перед дворцом, что на нем бедная крестьянская одежда и что он стоит в густой толпе людей, с нетерпением чего-то ожидающих. На прекрасном коне на площадь въехал император. Величие его облика и слов, с которыми он обратился к народу, покоряло и приковывало к нему все взгляды, все сердца. Люди чествовали своего мудрого и доброго правителя.
- Как?! Это же я! Вернее, это должен быть я! Почему же я в толпе? Эта слава, эти подвиги и почести мои, мои по праву! Ведь это Я – первый среди живущих. Видеть каждый день только землю, простой дом и одни и те же лица, когда вся эта сверкающая жизнь должна быть моей! У императора есть власть для сиятельных свершений, а что может незаметный крестьянин? О если бы я мог, все вернуть!
- Проснись, император!- сказала Ивелла.
И император очнулся. Но открыв глаза, он тут же оборвал золотую путеводную нить, которую подарил ему сон. Он тут же вернулся в свой прежний мир ничуть не измененный ни внутри, ни снаружи. Не чувствуя себя более уютно в присутствии жрицы, чей испытующий взгляд он чувствовал, император нахмурился и быстро встал.
- Постой,- попросила Ивелла, - порадуйся хотя бы этому короткому мигу, этой водяной лилии или этой мягкой тени.
Не принимая того, что говорила жрица, и в то же время смущаясь своего упрямства, император быстро пошел прочь.
На большом тяжелом троне, хмуро подперев рукой щеку, сидел скучающий император.

А в Храме Эдера спрашивала Ивеллу:
- Значит, ты не смогла ничего ему подарить? Значит, мы не всегда можем украсить человеческую жизнь? Не всегда можем помочь?
- Никто не может заставить человека принять дар. Он сам берет его или нет. И никто на свете не может помешать человеку быть несчастным.


***

Даже ее родители считали ее рождение дурным знаком. До поры мать скрывала знак, которым была отмечена ее дочь. На прекрасном чистом лбу девушки темнело родимое пятно, имеющее четкую форму звезды.
Однажды веселая маленькая девочка, не понимавшая, зачем мать заставляет ее все время носить на голове платок, нечаянно сорвала его, увлеченная игрой. С тех пор люди стали сторониться ее. С ней мало говорили. У нее не было друзей. Но прогнать ее никто не решался. За всю свою жизнь девушка никому не причинила зла, никого не оскорбила, никогда не отказывалась от работы. Все смутно боялись того, что ее рождение могло значить для клана, но никто не решался открыто выступить против нее. Ее попрекали по мелочам, от нее отворачивались на улице, но никто не высказывал свой страх вслух, разве что шепотом в беседе с соседом. У нее больше не было прежнего имени, которое быстро забылось. Все звали ее Черной Звездой.
Пока была маленькой, она очень страдала своим крохотным сердечком, не понимая отчуждения людей. Когда же – довольно рано – ей открылась истинная причина, она легко и с радостью простила их, стала вновь смеяться и петь. Она их понимала и никогда больше не обижалась. Конечно, ей очень хотелось быть среди них. «Но нет, так нет, - говорила она себе, - я буду рядом». Сама она не ощущала ничего рокового в своем знаке. Он даже особо украшал ее.
Она постоянно занималась какой-то работой, чтобы не слишком бросаться в глаза, а вечером уходила в поле или на реку, слушала соловьев или собирала травы. Она встречала каждый рассвет и провожала каждый закат. И в лице ее всегда светилось счастье. Когда она изредка поднимала от работы это сияющее лицо, люди поражались и даже на минуту забывали свой страх. Иногда они неосознанно даже начинали улыбаться ей в ответ, но опомнившись, скорее отходили. А она хранила в себе их улыбку еще долго, долго.
Она была красива. Она прекрасно пела и танцевала, только об этом никто не знал, ведь на общих праздниках ее старались не замечать. Однажды в отчаянье ее мать сказала: «О, если бы ты родилась с жемчужиной в чаше! Твой знак сочли бы предназначением служению Ночи, символом таинственной красоты! А здесь, в клане ты – темное предзнаменование, и никто не знает, что за ним стоит. В далеком Храме тебе бы поклонялись, здесь ты – страшная загадка». Девушка стала спрашивать о Храме, и мать рассказала ей все, что знала, надеясь, что, может, дочь уйдет туда, и дарительницы примут ее даже без жемчужины – знака жрицы Храма. Но девушка вовсе не собиралась покидать клан, свой дом, своих родных и всех знакомых и дорогих с детства людей.
И вот наступил день ее второго совершеннолетия. Перед хранительницами встал выбор: либо допустить ее к совершению общего ритуала, либо отвергнуть раз и навсегда. Хоть и с опаской, они решили, что Черная Звезда будет участвовать. И вот вечер, и она в горшочке несет огонь к священному очагу. И вдруг, словно след падающей звезды, только здесь среди людей. Яркая короткая черта и нет огня. Черепки и угли на земле, среди них – растерянная девушка с темной звездой на лбу. На минуту все онемели. Первой очнулась ее мать. Испугавшись за участь дочери в такой момент, она выдернула ее из круга и быстро повела домой.
Девушка проплакала всю ночь, досадуя, что не выдержала столь простого испытания, которое вновь могло вернуть ее в круг людей. Утром же, вытерев слезы, она как всегда умылась у реки, причесала волосы и села за работу. Вскоре к ней вошла мать.
- Я была у главной Хранительницы. Она сказала, что больше не хочет видеть тебя в клане. Тебе лучше уйти куда-нибудь на время, пока все забудут. У меня есть троюродная сестра в клане Хризантемы. Закрой лицо и иди туда.
- Раз уж мне надо куда-то идти, то я пойду в Храм. Хорошо, мама? Я ведь все равно хотела его когда-нибудь увидеть. Значит, теперь настало время.
- Но дорога очень далека и безлюдна, - испугалась мать, но, подумав, добавила, - Впрочем, ступай.
Сборы были недолгими. Дорога и в солнце, и в дождь дарила ей новые впечатления, никогда не виданные чудесные картины, неизвестные запахи и звуки. С восторгом девушка впитывала их, радуясь природе и своему движению, и цели, что впереди, и дому, что позади.
Ивелла, служительница Утра, первой заметила хрупкую фигурку, приближающуюся к Храму. Широко распахнутые прекрасные глаза и ровный, отмеченный звездой лоб сказали ей многое. Они встретились взглядами и без слов поняли друг друга. Здесь были и восторг, и восхищение, и приветствие, и благодарность, и осознание духовного родства. Ивелла попросила свою ученицу позвать всех жриц Храма. «У нас необычная гостья,» - сказала она. Через несколько минут в Зале Вечера, ведь солнце уже клонилось к горизонту, сидели девять женщин, одетых в белое. Жрица Вечера Суэлла, по праву старшей в это время суток, сказала:
- Черная Звезда, ты – дарительница и жрица Храма по сути своей, но ты предназначена в первую очередь не ему, а людям. Именно поэтому в твоей чаше не оказалось жемчужины. Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, но мы знаем, что ты уйдешь, оставаясь верной своему пути. Твое рождение – дар Храма людям в это непростое время.
- Можешь передать людям кланов наши слова, - сказала жрица Ночи. – Когда тьма сгустится вокруг них, светить им станет Черная Звезда!
- Нет, ты не уходи, - вдруг воскликнула Эдера, ученица Утра. – Там ты вновь окажешься одна под косыми взглядами, вновь среди упреков и отчуждения. Тебе не дадут возможности принести дары, на которые ты способна.
Девушка вопросительно посмотрела на Дарительниц и тихо произнесла: «Нет, я пойду». Ивелла поймала этот взгляд и погасила тревогу в нем.
- Ты все знаешь сама, - сказала она. – Никто не сможет помешать тебе делать то, что ты делаешь. Этому невозможно помешать.
Прощание без слов. Разговор глаз, соприкосновение сердец. И вот от Храма удаляется девушка в сверкающем белом платье. Вьется на ветру короткий легкий шлейф.
- Но ведь там она будет несчастна, - тихо произнесла Эдера.
- Нет, - ответила Ивелла. – Ее счастье – в ней самой, в том мире, который она видит и творит вокруг себя. Суть в том, что в тебе самом, помни это. Никто не может помешать человеку быть счастливым!

Тем вечером облака клочьями покрывали небо, закрывая от Земли лицо любимого ею светила. Солнце завершало свой дневной путь – торопливо нетерпеливо, стремясь скорее склонить голову на грудь Земли. Но облака сгущались немилосердно, грозя похитить чудесный миг. Земля и Солнце переглядывались сквозь просветы на небе, и на их лицах то возникала, то таяла улыбка. Вечер имел легкий привкус тоски. Ветер колыхал верхушки деревьев и крупной рябью пробегал по морю. С крутого берега сосны смотрелись в воду, но зыбкий образ то и дело разбивала набегавшая волна. К берегу подходил корабль.
Одномачтовое судно явно не было создано для того, чтобы бороздить необозримые просторы и покорять русалок красотой и величием. Его предназначением было: держаться на воде, плыть, куда ведут, и получать по возможности меньше пробоин в шторм. Все это он исполнял с завидной выносливостью, но без особого интереса. В море он любил только летающих рыб, дождливый штиль и дикие берега – такие, к какому он сейчас подходил.
Встав на якорь, но больше желая ткнуться носом в прибрежный булыжник, корабль остановился. У борта появились три фигуры. Ветер срывал с их губ слова и уносил прочь, путая и растворяя вдали обрывки чуть хмурого, невыразительного разговора. Договорившись о чем-то, они разошлись. Двое спустились в трюм, а третий, бросив быстрый и недоверчивый взгляд на берег – этот взгляд молниеносно выцеплял самые мелкие детали – прыгнул в воду. Он легко доплыл до берега и ступил на узкую полосу булыжника, отделявшую утес от моря. Поправив за поясом небольшой топор, слегка отжав серый балахон и спутанные, отросшие до плеч волосы, человек начал карабкаться по крутому склону. Зло и крепко хватаясь за осыпающиеся выступы, он поднялся наверх, весь в песке и глине, впрочем, его это мало волновало. Широкими, уверенными шагами человек направился в лес и вскоре скрылся за деревьями.

День был теплым и ласковым. Доносившееся издалека дыхание моря разгоняло жару. Эста сидела у порога Храма. Она только что завершила полуденный обряд и передала жезл верховной жрицы служительнице Дня. Звонкий бубен подруги еще звучал в ее ушах, и сама она еще не успела отдышаться после веселого, буйного танца. Но самозабвенную улыбку на ее лице уже начала сменять задумчивость. К ней вновь вернулось то неуловимое, и в то же время настойчивое ощущение, которое впервые посетило ее тем утром во время праздника Зари: тогда ее сердце вдруг пронзило теплое и терпкое, как подогретое вино, предчувствие чего-то очень важного и очень близкого. Это чувство пришло в тот самый миг, когда самый яркий луч Рассвета пронзил наполненную водой хрустальную чашу. Ей еще показалось, что она слышит слова: «Сегодня, до конца дня». Она взглянула на восходящее Солнце, она склонилась к Земле, и те повторили ей: «Сегодня, до конца дня». Сейчас Эста сидела у порога Храма и вспоминала Время этого Утра, минуту за минутой, думая, не пропустила ли она то особенное, что ждет ее сегодня. Но нет, она знала, что мимо этого нельзя было пройти, даже …… если захотеть. Неизвестно откуда в ее голове всплывало слово «предназначение», вырываясь из общего хода мыслей. Продолжая перебирать их цепочку, Эста встала и пошла по тропинке в лес.
Дойдя до родника, она склонилась и умыла лицо холодной водой. В тени деревьев села она на землю и будто замерла. Она думала о всех тех людях, которые когда-либо приходили к ней; о том, что она говорила им; о том, с чем каждый из них приходил и с чем уходил от нее. Она вспоминала свою растерянность, когда не знала, что дать человеку – и как потом из неоткуда находились и слова и волшебные дары. Она вспоминала лица, которые видела только раз, но которые стали дороги ей, ведь она вкладывала в них нечто, прошедшее через ее душу – это связывало, давало ощущение причастности. К некоторым она старалась приблизиться со всем тем, что у нее есть. От других отдалялась, заставляя через усилие дойти до того, что она им предназначила. Они и Храм, и красивый, таинственный Мир – вот была ее жизнь. Она вспоминала Рассветы, которые праздновала песней и обрядом, танцем или стихотворной строкой. Она возвращала в сердце радость Утра. Она думала о том, насколько сумела передать это сокровище людям – ведь столько уже отдано, и столько еще остается только в ней, не зная путей в Мир. «Предназначение ….. предназначение? …» Она была предназначена Храму, служению гармонии, была предназначена Утру. Откуда же этот новый таинственный смысл привычного слова? Эста опустила руки в маленький прозрачный бассейн, созданный родником, и вдруг тихо произнесла: «Мое предназначение – вынести из себя все, воплощенное и зарождающееся, отдать источник себя Миру. Только тогда я смогу с ним слиться и уйти в Рассвет.» Как неожиданно и просто к ней пришла разгадка тайны «ухода» служительницы Белого Храма. Она вздрогнула от внезапности этой мысли и слов, показавшейся ей чужими, сказанными не ею. Она даже оглянулась, желая увидеть того, кто произнес их – лес тихо шумел, пропуская сквозь высокие кроны тонкие солнечные лучи и наполняя воздух ароматом трав. Залюбовавшись им, Эста благодарила деревья, цветы, небо, родник, землю, воздух и весь Мир за все, что видит и чувствует. Она знала, что этот Дар – высший, что все дары Служительниц – лишь солнечные зайчики в сравнении с Солнцем этого Дара. Когда жрицы уходили, зайчики соединялись с Солнцем. Только сейчас она осознала это. Ей вдруг стало так хорошо и радостно, что даже захотелось смеяться. Хорошо – от бесконечности красоты и жизни, от бесконечности счастья и обновлений вечности. Но … «до конца дня» ?! … Как успеет она исполнить свое предназначение до конца дня? На этот раз ответа не было.
Чуть взволнованная, но овеянная нежной радостью, Эста вернулась в Храм и вошла в Зал Северного Алтаря. Опустившись на пол, она прислонилась виском к алтарю. Она улыбалась и ждала, мимо нее мелькали неясные светлые образы. Очнулась она от внезапного резкого звука.
Взглянув в окно, она поняла, что уже вечер. Из соседнего Зала слышался ровный и ласковый голос Мирры, жрицы вечера, она говорила с кем-то; значит, наступил час ее дара. Какой-то посторонний шум доносился с другой стороны – из Зала Утра, чьей дарительницей была она - Эста. Переступив порог, она увидела человека: темный, неясного цвета плащ до пола, четкий, даже жесткий, профиль, спутанные длинные волосы. Грязные следы сапог на белом полу Храма. У его ног – осколки хрустальной чаши, в его руках – ожерелье из молодого рубина, которое она надевала во время служения. Почувствовав ее присутствие, человек быстро нашел что-то у пояса под плащом и развернулся.
Она увидела странника, воина, убийцу и вора. Глаза – темное стекло, за стеклом – сталь. Она увидела человека через многое прошедшего, прошедшего мимо; страдавшего, но не чувствовавшего своих страданий; бравшего плоды жизни, но не наслаждавшегося ими. Она видела сильный инстинкт, быстроту движения и мысли, которые, однако, не заходили далее служения «бытию» своего обладателя. Этот человек не жил, но и не находился в инертном состоянии существования. Он выживал. Специально ставил себя в условия, в которых нужно было выживать, и когда ему это удавалось, иногда улыбался темной, надменной улыбкой. В этом для него был какой-то смысл. Что еще имело для него значение, она не могла увидеть. Она не видела его души – хранилища всего, что человек ценит и любит, чем дорожит, к чему стремится; сокровищницы всех надежд и грез, добрых чувств и знаний, всего самого лучшего в человеке. Она ее не видела. Его душа была либо наглухо закрыта, либо …
Она увидела гордость и злобность, вдруг сменившиеся легкой насмешкой. Потому что Он - увидел женщину, не способную ничем ему помешать. Он не увидел щедрого сердца, не увидел высокого творчества, из которого рождались волшебные дары, раздававшиеся людям; не увидел доброй и светлой мудрости; не увидел красоты ослепительной в своей чистоте жрицы. Он увидел слабую женщину в белом платье, на которую можно было не обращать внимания, пока она вот так молча стояла и ничего не делала.
Он отвернулся, бросил ожерелье в сумку у пояса и сорвал прозрачный розовый полог, укрывавший столик с маленькими статуэтками, серебряными сосудами, свитками и ритуальными принадлежностями. Эста тихо сказала: «Стой!» Он развернулся и шагнул к ней. На его лице она прочла: «Я терпел тебя, пока ты молчала. Лишнего шума мне не надо». Она хотела сказать ему, что для нее ничего не значат эти мелочи, что она легко рассталась бы с ними; что Храм создан для того, чтобы дарить, и потому нет нужды здесь воровать. Она хотела ему сказать, что не может дать ему уйти с этим только потому, что тогда он совершит новое преступление, вновь оскорбит святое, даже не задумавшись, даже ничего не почувствовав. Но она ничего не сказала. Она знала, что он не услышит ее слов. Она знала, что любое ее движение будет напрасно. В его руке она увидела нож, в его глазах – приговор. Вдруг, как луч сквозь темные тучи, ее коснулась мысль: «Вот оно, предназначение! Да!» Она улыбнулась, опустила голову, вновь подняла глаза и сказала: «Я не дам тебе взять на себя еще один грех. Отныне все будет по-другому. А ты получишь свой дар». На руку, готовую к удару, упала только легкая белая ткань. В тот же миг другие Дарительницы Храма услышали дикий крик немыслимой боли. Кто-то из них видел человека, изо всех сил бежавшего прочь от Храма. Войдя в Зал Утра, они нашли только разбросанные предметы и на полу – браслет Эсты, с которого исчезла жемчужина.
На следующее утро ученица Эсты Феанвэлл была посвящена в жрицы и приняла служение. Эста ушла. Куда? – дарительницы не знали. Не в Рассвет, не в Природу, иначе они бы указали место ее нынешнего присутствия. Куда же? В голову приходил только человек, убегавший из Храма.

Я – Феанвэлл, ученица Эсты. Уже много лет прошло с тех пор, как я стала дарительницей Утра. Я уже успела воспитать собственную ученицу. И вот вчера утром ко мне пришел человек – седой, но еще сильный мужчина с красивыми, глубокими глазами, в которых были и грусть, и доброта, и жесткость, и тихая радость. Почему-то в его присутствии я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой еще только предстоит брать уроки прекрасного.
Человек подошел и положил на мои колени тяжелый свиток, и сказал: «Она стала моей душой, она изменила мою жизнь и мир вокруг меня. В этом свитке – повесть моей души. Сейчас она велит мне благодарить, и я благодарю – всё!» Он ушел, а я еще долго сидела, не двигаясь. Так неожиданно мне открылся еще один путь.

Легенда хрустальных слез

Только сто семнадцать дней прошло с тех пор, как из звездного света на небе был выткан первый млечный путь. Только сто семнадцать дней уносили в прошлое тот миг, когда рассыпанные по Земле частички красоты и гармонии, повинуясь тайной силе притяжения, собрались воедино, породив Белый Храм. Только сто семнадцать дней Мир с восхищением, удивлением и смущением смотрел на него, ещё не понимая тех путей, которые привели их друг к другу.
И много ещё было в Мире уголков, которые не отзывались на голос Храма, не верили ему и не хотели брать его даров. Храм страдал, остро чувствуя эту чужеродность и неприятие. Храм посылал им на крыльях ветра сокровища своей души, но напрасно. Протягиваемая чаша неизъяснимой прелести и тайны оказывалась опрокинута всякий раз.
Но наибольшую боль Храму причиняла каменная Пустыня, жившая, нет, существовавшая в трех днях пути от Храма. Бурые камни бесстрастно и тупо взирали друг на друга. Они морщились от солнца и фыркали, когда ветер доносил до них морские брызги (Пустыня заканчивалась крутым обрывом, у подножия которого бились волны). Когда же рассерженные Силы Природы насылали на них бурю и грозу, они с тем же безразличием на каменных лицах бились друг о друга, раскалывались, размалывали друг друга, покрываясь новым слоем пыли.
Храм знал об этом. Сердцем и кровью чувствуя его скорбь, первые Служительницы прилагали все силы, чтобы найти ответ на вопрос: Как разбудить каменное сердце? Розовая краска Зари не ложилась на каменную пыль. Заносимые семена погибали среди булыжников, в которых не задерживалась даже вода, спеша скорее убежать поглубже в подземные реки. Самые прекрасные и яркие сны были беспомощны: эфемерные создания Ночи не находили приюта в беспросветной каменной сути. И тогда Дарительницы погружались в задумчивость, устремив взор в даль и взывая к самым тайным силам прекрасного.
И вот когда сто семнадцатый рассвет Времени Первого Млечного Пути нежно разбудил сладко дремавшую Землю, первая служительница Утра Эос принесла в ладонях чистую росу и сказала,
- Утро – это всегда новая надежда, и в ней есть сила. Эти камни будут плакать также, как плачут по утрам травы – слезами восхищения и счастья или, может быть, слезами очарованной печали.
- Да, - сказала первая жрица Дня Эола, - я посвящу Солнцу самый жаркий свой танец и призову все лучезарные силы помочь нам.
- Да, - сказала Дейдре, первая дарительница Вечера, - я наполню водную стихию вечерней негой моей самой лучшей, самой тонкой песни. Пусть Вода и Солнце создадут чудесную радугу над Пустыней, такую, какой ещё не видел Мир – целый купол переливающейся радости.
- Да, - сказала Селена, первая жрица Ночи, - а когда Солнце скроется, я зачарую ночное небо самой загадочной из своих баллад и заставлю звездный дождь смывать бесчувственность с серых глыб.
- Да, - сказала Эос, - и у меня есть свой путь.
Никто не задал ей вопроса, потому что все Дарительницы знали, что ее путь – подарить себя глухому камню, подарить и сердце и жизнь. Никто не возразил ей, потому что все Служительницы знали, что это ее истинный путь.
Тогда Эос обратилась к своей ученице, первой ученице Утра Делле,
- У нас есть ещё одни сутки. В них ты должна успеть взять от меня все самое важное и решить, как ты продолжишь наше служение. Завтра утром я уйду. Когда же ты одна проведешь тридцать девятый праздник Встречи нового дня, отправляйся в Пустыню, возьми то, что найдешь, и подари всему миру.
Утром следующего дня она ушла. Служительницы Храма сопровождали ее обещанными чудесами. Она постоянно чувствовала их присутствие. И они тоже, как наяву, видели её, говорящую с камнями, танцующую в лучах Зари на острых краях, шепчущую им свои сказки, изливающую всю свою любовь на немой булыжник и – умирающую с самой нежной улыбкой, которая когда либо украшала её уста. Семена, гибнувшие в мертвой пустыне, она принесла в своем сердце. И когда последний земной вздох слетел с её губ, они проросли из её тела, которое слилось с рожденным ростком. В тот же миг камни, растревоженные красотой небесных переливов и умытые долгими ночными дождями, вдруг заплакали крупными прозрачными слезами, блестевшими на солнце.
Когда Делле, исполнив просьбу прежней жрицы, вернулась из Пустыни в Храм, она принесла с собой тяжелые, чистой воды кристаллы и сказала,
- Каменной Пустыни нет больше – есть Долина Хрустальных Слез. Отныне все камни будут плакать такими слезами, которые я назвала хрусталем, а каждое Время Млечного Пути будет отмечено рождением нового розового дерева, которое сейчас раскинуло свои ветви над Долиной и которое я назвала Эос.

Утро

Он чуть слышно входит и легко приподнимает звездный балдахин, занавешивающий ее постель. Он невесомо касается ее лица и целует спящую, согревая ее своим теплом Первого Солнечного Луча. Вслед за ним в чуть рассеявшуюся тьму входит его брат. Он берет красавицу Землю за руку и кровь начинает быстрее бежать в ее теле. Но она все еще крепко спит, устав за долгий день, полный трудов. И вот появляется третий, гасит поредевшие и поблекшие звезды. Свет Первых Утренних Лучей пронизывает верхушки деревьев и будит птиц. Откликаясь на призыв их тонких трелей и щебетанья, над Землей встает Заря. На полнеба разворачивает она свои светозарные цвета. Улыбаясь ровно и ласково, излучая надежду, она вдохновенно окрашивает в розовые тона облака и горы, замки и руины, луга и пожарища, заставляя иное окно бедной лачуги вспыхнуть золотом.
Миг в розовом свете. Мир в розовом свете. Этот свет смывает остывшие остатки прошлого дня и дарит новое начало, новую возможность – возможность чего, каждый решает сам. Он освящает путь в новый день. Земля открывает глаза и вбирает в себя этот свет. Она – родящая, кормящая, взращивающая и лелеющая – знает, что «мир в розовом свете» это не глупость и не удел слепца, это дар свыше, это живая вода и источник новых сил, стремлений и веры.
Земля пьёт свежую росу, и на губах ее появляется тихая улыбка. Она собирает в ладони сверкащие прозрачные капли и подносит к лицу. В ее глазах искрится радость. Ее взгляд касается каждого Солнечного Луча. Она знает и любит их всех. Они – вестники Солнца, несущие ей его послания.
Перед ней новый день. Она еще не сделала первый шаг, но уже готова его сделать, и не один. Еще миг и она устремится вперед – легкой, утренней, окрыленной походкой. Ведь день разливается как песня перед тем, кто берет из рук Рассвета свежие силы и частички доброй вечной красоты. Она приняла дар Утра, и ей все подвластно. Может быть, сегодня она научит еще нескольких своих детей тому, что такое Утро, что оно несет и как его нужно встречать.

Идея храма

Идея храма развивалась веками. Возникла она из стремления человека к красоте – это ее родная мать. Отец – все культурно-эстетические традиции человечества, взятые как единое целое. Она была вскормлена осознанием красоты и совершенства этого мира, его природных форм. Идея – живая, она растет, изменяется, впитывает новое, совершенствуется. Ее связи с миром нерушимы, и все же она несколько не от мира сего, если брать его конкретное воплощение в определенном месте и времени. Она берет свои истоки в мире и выкристаллизовывается в форме нигде в мире не встречающейся, поскольку ему чужды абсолютные вещи. Идея храма – это квинтэссенция красоты и эстетики, сам храм – реализация идеи. И все же храм не абсолютное воплощение красоты, скорее, максимальное к нему приближение. Он все-таки часть мира, где нет предела совершенству. В этом же заключена и вечная жизнь храма, по крайней мере, в идее. Стремление подойти к чистым формам прекрасного все ближе и ближе – сердце храма, не позволяющее ему остановиться в своем развитии, а значит поддерживающее в нем жизнь (остановка – смерть, в силу устройства этого мира).
Итак, храм – живой. Его душа – служительницы храма, они несут в себе его идею, прошлое, настоящее и будущее. Без них идея абстрактна, не выражена даже в словах или образах. Они несут идею миру, они – ее дарят в самых различных ее проявлениях, они – дарительницы. В силу того, что им больше дано уже при рождении, их извечное призвание – приумножить это и отдать миру. Дар – высшая цель храма, без нее он – ненужный осколок, не органичный этому миру. Дар чего? Это определяется сутью храма. Дар красоты, которая может быть разной. Именно в разнообразии образов красоты и уровней ее существования состоит широта, и даже необъятность, жизни храма. Красота формы, линии, звука, запаха, движения, мысли, слова, чувства и даже впечатления – все это частички храма, которые он дарит руками своих служительниц тем, кто этого ищет, тем, кто за этим приходит, а также тем, кто об этом даже никогда не думал. Красота многообразна, и каждому человеку находится свой дар. Высшее искусство служительницы, к которому она стремится всю свою жизнь, угадать, какой дар нужен человеку, и суметь его преподнести.

Образ храма

Храм – белый и потому вбирает в себя все радужные цвета, из которых ни один не может быть признан прекраснее другого. К тому же белый цвет извечно был символом высокого и доброго начал (за некоторыми исключениями). И еще он белый – как чистый лист, на котором яснее видны письмена прекрасного. В убранстве храма будут и яркие линии, а преобладание белого придаст им особую значимость, ими будут подчеркнуты лучшие образы, которые взгляд пришедшего не должен обойти. Какими будут эти яркие детали – решать служительницам. Единственное, что в них с необходимостью должно присутствовать – это символизм, может быть глубокий, а может быть и нет.
Всего служительниц четверо. И как все они вместе составляют душу храма, так же руками всех четверых создается его материальный образ. На каждой из служительниц лежит обустройство одного из помещений храма. Они свободны в выборе деталей убранства, которые создают согласно своим предпочтениям в творчестве. Т.е. у каждой есть своя часть, где ее слово решающее. Эта часть станет также ее лептой в создании храма. Соблюдены должны быть только основные принципы, неизменные для всего храма: красота, таинственность, лаконичность и выдержанность стиля. Несмотря на то, что храм может включать лучшие элементы культур всех времен и народов, его эклектичность должна быть гармоничной. Гармония – должна быть во всем: в убранстве храма, в одеждах служительницы (по стилю они должны соответствовать той части храма, которую она представляет), в ее речи и поведении, в ритуалах и празднествах, во взаимоотношениях служительниц (их расхождение гибельно для существования храма).
Итак, за каждой из служительниц – один из залов храма: Зал утра, Зал дня, Зал вечера и Зал ночи. У каждого из них свой характер и свои особенности, то же можно сказать и о служительницах, неразрывно связанных со своей частью храма и со своим временем дня. Свое время служительница выбирает по своим духовным склонностям. Храм не однороден, но его целостность этим только дополняется (день и ночь имеют разный лик, но не нарушают гармонии течения времени в сутках, только оживляют его; однотонность – скучна).
Кроме четырех залов, у храма есть два алтаря – посвященных одному и тому же (красоте), но противоположных по характеру. Они представляют как бы два полюса красоты. Северный алтарь – святилище красоты возвышенной, легкой, изящной, иногда даже едва уловимой, красоты светящейся изнутри, красоты доброй и утешающей, зовущей подняться до вершин и устремиться в небо. Северный алтарь излучает приглушенный чудесный свет, проникающий в душу. Южный алтарь – святилище красоты земной, жизненной, даже несколько животной, очевидной даже слепцу, поражающей, слепящей глаза, красоты гордой и не оказывающей снисхождения слабым или чем-то обделенным, красоты сильной и властной. Два алтаря: небесный свет и соки земли, стремление и жизнь, помощь и покорение. Оба святилища служительницы создают все вместе.

Служительницы и ученицы.

Служительницы храма – это те, благодаря которым храм существует в этом мире, через которых его идея находит воплощение. Бесплотная идея тоже имеет силу (иначе кем бы были призваны дарительницы, и властью какого чуда в чаше, подаренной девочке, оказалась бы жемчужина). Но чтобы нести свой дар людям, храму нужен материальный образ: вещное – теплее, жизненнее, легче понимается и принимается. Служительницы дают храму земную жизнь. С приходом первой он начинает дышать, второй – открывает глаза, третьей – двигаться, а четвертой – мыслить. Все вместе они дают ему возможность развиваться и концентрировать в себе все больше искусства красоты и дара. Если храм лишится хотя бы одной из них, из его жизни начнут выпадать целые куски, он станет подобен больному человеку (безумцу, инвалиду, слепцу), а с уходом последней прекратит свое мирское бытие. Но идея храма – вечна, и поэтому он может возвращаться вновь и вновь с рождением новых дарительниц. Такое случалось не раз в истории этого мира, не всегда умевшего ценить то, что ему было дано.
Отмеченная идеей, служительница творит храм из себя, пронося через сердце каждую его деталь или элемент уклада его жизни. В своем искусстве служительницы дополняют и продолжают друг друга как ночь, утро, день и вечер. Они связаны общей любовью и стремленьем к тому, что олицетворяет храм. Друг в друге они находят отклик своей душе. Они – родные по духу. Несмотря на разделение по временам дня, их выбор не означает непонимания или неприязни к другому времени суток. Напротив, каждая из них чувствует и любит красоту в ее целостности и, при необходимости даже могла бы даже заменить подругу, но только, наверное, не столь же успешно. Между ними – абсолютная гармония взаимоотношений. Несогласия не возможны даже в предположении.
Посвятив себя храму, служительница принадлежит только ему безраздельно. Но здесь не монастырь. Принуждение отвергается храмом. И если когда-нибудь дарительница решит покинуть его, она вольна это сделать. Единственное, о чем она должна позаботиться, это чтобы ее место тотчас заняла другая служительница (ее бывшая ученица). Иначе это будет считаться предательством, ее имя и лик будут стерты из книги служительниц, а сердцу ее никогда больше не будет покоя. Однако такие случаи исключительно редки (всего дважды за многовековую историю храма). Призвание дарительницы слишком сильно, чтобы она изменила свой путь. Она проводит с ним всю жизнь от совершеннолетия до ухода (это срок в тридцать лет). Как уходят дарительницы, никто не знает. Мертвыми их никто никогда не видел. Они просто исчезают вскоре после того, как их время дня в очередной раз вступит в свои права. Легенды храма гласят, что служительница ночи становится новой звездой, заставляя другую упасть с небосвода и исполнить чье-то заветное желание. Служительница утра превратится в луч зари. Служительница дня взойдет деревом или цветком. Служительница вечера станет песнью ветра или соловьиной трелью.
У храма есть четыре ученицы. Они помогают служительницам и перенимают их искусство, чтобы потом занять их место, дабы жизнь храма не прерывалась. Однако это не значит, что ученица ничему не может научить сама. Может и должна, потому что в ней есть то, чего нет в ее подругах и наставницах, и чего храм еще не получил. Она – младшая, но она уважаема, в ней будущее храма. Ученица по большей части находится при той служительнице, время суток которой она выбрала. Ее совершенствование в искусстве дара будет происходить в действии. Вместе со своей служительницей она будет участвовать в ежедневных празднествах и ритуалах, в создании даров; вместе с ней она будет принимать приходящих в храм, стараясь одарить человека тем, чего у него еще нет. Большей частью ученица действует по слову служительницы, наблюдая и впитывая в себя понятое. Но она также создает и сама, творит и действует от себя, но советуется со служительницей. Сама служительница, хотя и может принимать решения самостоятельно, все-таки чаще советуется со своей ученицей, обращается к ней за поддержкой, поскольку они неразрывно связаны: одна – продолжение другой, которая - ее исток.

Структура храма и дня


У храма семь опор. Семь – счастливое число.
В храме шесть помещений: зал утра, дня, вечера, ночи, северный и южный алтари. Шесть – цифра жизни пифагорейцев, а в древнеиндийской религии, почитавшей Великую Природу (женское начало) – иначе порождающую силу или Великую Иллюзию – число шесть соответствовало первичным силам, стоящим в таком порядке:
1) Величайшая сила тепла и света, порождающая все на земле.
2) Сила разума или мудрого знания. Она двусторонняя: с одной стороны память – гигантская сила, способная оживлять прежние представления и будущие ожидания, с другой – ясновидение, прозрение во Время, которое едино во всех трех его аспектах (прошедшем, настоящем и будущем) и гораздо сложнее, чем то, какое ощущается человеком по биению своего сердца.
3) Сила воли, напряжение токов внутри тела для выполнения желания.
4) Сила мысли, которая материальна и может производить действия своей энергией.
5) Жизненный принцип всей Природы. Сила эта движется, змеевидно извиваясь, сочетая две великие противоположности притяжения и отталкивания, почему называется еще змеем. Она уравновешивает внутреннее и внешнее в жизни. Поступательное ее движение внутри человека дает силу Камы-Эроса и ведет к перевоплощению.
6) Сила речи и музыки, знаков и букв.
( И.Ефремов «Таис Афинская»)
В структуре храма три квадрата – идеальная форма по средневековым представлениям.
Все помещения храма треугольные. Числу три можно приписать множество значений, в нем много магического, суеверного, иррационального, непонятного (три попытки, три желания, троица …).

Деление суток:
ночи принадлежат часы с полуночи до рассвета (с 00.00 до 6.00),
утру – с рассвета до полудня (с 6.00 до 12.00),
дню – от полудня до захода солнца (с 12.00 до 18.00),
и вечеру – от захода до полуночи (с 18.00 до 00.00).
Таким образом, каждому времени дня, а значит и служительнице, выбравшей его, принадлежит по шесть часов. На это время служительница становится верховной, а ее слово – решающим. Если возникают какие-либо вопросы, касающиеся храма в целом, то служительницы обсуждают их вместе, но решение за верховной служительницей: она может прислушаться к голосу подруг, а может и нет (и в этом нет повода для недовольства, таков порядок вещей). Согласие – стержень взаимоотношений дарительниц, поэтому чужое решение воспринимается и уважается как свое, поскольку направлено к общей цели, а залог его чистоты и правильности в личности самой служительницы (ведь ею становится лишь избранная).
Свое время суток служительница и ее ученица непременно находятся в храме, принимают приходящих, исполняют лежащий на них ритуал. Всего у каждой по одному обязательному ритуалу: полуночный праздник, праздник утренней зари, полуденный праздник и праздник захода солнца. Они зовутся праздниками, потому что в их основе лежит не религия или традиция, а любовь и радость, которые испытывает служительница к своему времени дня. Как они проходят – дело каждой дарительницы и ее ученицы. Они вкладывают в него чувство и искусство, делая его маленькой кульминацией дня. Главными считаются полуденный и полуночный обряды. В них могут принимать участие все женщины храма, но их роли, кроме служительниц дня и ночи, будут второстепенными. Помимо обязательных ритуалов каждая из дарительниц может еще чем-то отметить свое время дня, это решать ей. Когда ее время истекает, чтобы вернуться вновь и вновь, она может покинуть храм или остаться в нем по своему желанию. Служительницам нужен отдых. Обычно она покидает храм для сна или прогулок (связь с природой и миром ей необходима), остальное же время проводит в храме. Если ее нет, а ее помощь понадобилась верховной, она может быть призвана (если только не спит). В миру служительница не появляется, а если да, то очень редко (такое случается не каждый год) и под неузнаваемой «маской». Для учениц правила чаще менее строгие, но своевольно они храм не покидают (только с разрешения или по просьбе их служительниц, а те в свою очередь – если решили – только согласовав с верховной).

Белый Храм – странное дитя этого мира. Он – тоже путь, но не вымощенный кирпичиками долга и традиции, а раз и навсегда указанный вектором полета души.
Храм Пронизанный Светом – он посвящен Красоте и Гармонии. Он призван воплотить их, чтобы затем дарить всякому приходящему. Дар – это смысл существования Храма, а служительниц его зовут Дарительницами.
Храм Прекрасного – свои истоки он берет во всем, что есть в мире красивого: в природе, в творениях рук человеческих, в неуловимых видениях и в душах людей. Именно поэтому пути живущих в этом мире редко обходят Храм. И когда ты придешь к нему, он будет тебя ждать и будет тебе рад. Никто не знает, что человек оставит в Храме и что унесет с собой, но в этой встрече всегда присутствует надежда заполнить еще не занятую часть себя тем лучшим, что есть в этом мире.
Далекий Храм – человеческим будням он не принадлежит, но им принадлежат его дары. Это не место паломничества и не церковь. Это место, куда человек приходит, может, всего раз в жизни, а потом несет сквозь нее то, что сумел взять с собой. Нужно угадать тот момент, когда встреча с Храмом станет необходимой. И чем вернее будет догадка, тем ценнее полученный дар.
Храм Чистой Идеи – его извечная цель – сияние абсолютной Красоты и Гармонии. Он живет и стремится к этому беспредельному идеалу, олицетворяя его настолько, насколько мир здесь и сейчас позволяет ему.
Итак, Храм живет, пьет утреннюю росу, дышит солнечным светом ясного дня, слушает соловьиные трели летних сумерек, разгадывает звездные письмена ночи. Его глаза не смыкаются ни на минуту. Он всегда открыт красоте, он всегда открыт приходящим. Он многолик, вбирая всевозможные радужные частички Красоты и рождая белый цвет, как символ гармоничного их соединения.

Я когда-то играла в ролевые игры. Это прошлое мне очень дорого. Я не погрузилась в них так, как удалось некоторым другим. И только один раз за все годы на этом богатейшем поле для фантазии и творчества я создала что-то свое. Это был Белый Храм. Игра называлась "Неведомые земли". В основе не лежала никакая книга, как зачастую бывает. Миры создавались нами. Мой был "мир пути". И в нем была очень важная часть, заполнить которую выпало мне. Я нашла еще семерых и мы создали наш Белый Храм.
Трудно что-то о нем понять, не зная про мир пути, но я пока хочу рассказать только про него.

В колонках играет - Кенни Джи - Момент
Мне исполнилось тридцать в прошлом году. Первый раз за свою сознательную жизнь я ощутила некий рубеж, я поменялась, и перемены эти глубокие. Никогда раньше я не могла сказать, что стала другой. Теперь стала. Не во всем, но в чем-то. Менее трепетная, менее ранимая, более выносливая, более уверенная, более откровенная, более смелая. Вижу и принимаю то, что раньше видеть до боли не хотелось. Я гораздо меньше даю авансов будущему: все таково, каким я вижу это сейчас, а не таково, каким могло бы стать. Больше не боюсь нелестных оценок - ни своих, ни чужих, ни о себе, ни об окружающем. Эту перемену можно, пожалуй, назвать разочарованием, но оно не грустное - просто некий налет чувств на мировосприятии снят. Я чувствую себя вольнее. Сомнения отступили. Мир не стал хуже или некрасивее, он так же прекрасен, как и был, и так же чудесен. Но я - другая, больше нисколько не осталось юного очарования, ни во внешности, ни в чувствах, ни в мыслях. Я оставляю за собой право думать так, как я думаю, чувствовать так, как чувствую, и быть такой, какая есть. Может, так выглядит взросление, которое во мне так хотела увидеть мама, но не успела. Я созрела? - Кажется, да. Цветы облетели, на ветках наливаются плоды: много ли, сладки ли - скажу, когда урожай будет собран - это еще не скоро )

Бывают хорошие годы - счастливые, как 2009, когда я носила и родила Наденьку, когда была наша свадьба. Бывают плохие годы, как 2006, когда болела и умерла мама. Бывают годы - ничего особенного. А этот 2011 был очень разным. Он ударил очень больно и одарил щедро.
Прощай! я прощаю тебя за зло, я буду хранить твой дар - мое место на Земле: на Большом Лугу в долине реки, по Левитана до Айвазовского, и еще с задней калиткой на Репина. Спасибо!

Это - самый терпеливый из всех моих когда-либо бывших дневников. Бумажный, наверное, уже бы забросился окончательно. А этот - вон терпит. Кажется, пора его вознаградить. Попробую вернуться еще раз. Захотелось. Только время не могу на него никак выбрать. Днем - хлопот полон рот, а после десяти, когда ребенок укладывается - уже никаких мыслей. Все, побежала, пока моя хулиганка не выпотрошила окончательно очередной шкаф.

Наверное, я возвращаюсь. Но постоянства не обещаю, поскольку со времени последней записи многое изменилось - самое главное: я замужем и у меня годовалая дочка )))

Втречай меня, мой дорогой Краснодарский край! Так уж получилось, что ты собрал у себя очень много моих родных и близких людей - теперь распахивай объятья. Свой отпуск в этом году делю поровну между тобой и Байкалом. Никогда не была на юге весной, очень хочу увидеть тебя цветущим. Этот апрель будет нашим - жди меня!

Заметила за собой любопытную вещь: раньше я читала, не оспаривая авторские оценки и линии сюжета в том, что касалось целостного мира его произведения. Теперь же всё чаще ловлю себя на том, что не согласна с автором в том, как он обращается с жителями этого созданного им мира идей.
Несколько дней назад закончила «Сагу о Форсайтах» Джона Голсуорси. Читала в оригинале. Не могу понять – может быть, разница менталитетов заставляет меня видеть непримиримое противоречие в главной идее произведения и мешает ее принять, может, такова задумка самого Голсуорси – но не похоже. В предисловии он говорит, что уже часто встречался с возражениями читателей, подобными моему, и отвергает их. Между тем это противоречие между событиями саги, поступками героев и той оценкой, идеей, которую они призваны иллюстрировать, мешает принять произведение. Я, по крайней мере, не могу ни рационально, ни эмоционально принять такого выверта.
Сама ткань романа мне очень понравилась. Тонкость наблюдения, богатство мысли и элегантность стиля Голсуорси создают великолепную канву. Но тем более не понятно, как можно было ее так неестественно раскроить.
Ключевой конфликт произведения заключается между такими понятиями, как инстинкт собственничества («possessive instinct»), с одной стороны, и Красота и Любовь – именно так, с большой буквы – с другой. Две стороны воплощены в образах двух главных героев: Соэмса Форсайта (Soames Forsyte) и Ирэн (Irene). Самое лучше краткое описание этих двоих, которое дал Голсуорси: “he legal ownership personified, she lawless beauty incarnate” («он – олицетворение узаконенного права собственности, она – беззаконная красота во плоти» - прошу прощения, в изданные переводы не заглядывала – перевод мой).
За ним – та сторона человеческой природы, которую Голсуорси считает доминирующей в людях: стремление к приобретению собственности, созданию дома и семьи, закреплению за собой вещей и людей, чтобы затем отгородить своё от прочего чужого и быть защищенным от превратностей изменчивой жизни, создать себе надежное будущее, в том числе в своих детях. По-моему, очень точно, только не совсем понятно, почему эти глубинные человеческие стремления Голсуорси решил обобщить как инстинкт к приобретению. Это же чувство самосохранения и инстинкт продолжения рода, с той только разницей, что человек для этого использует вещи – деньги и собственность, которые дают ему чувство относительного постоянства и уверенность в будущем. Автору претит то, что Соэмс и ему подобные не только вещи, но и людей, и духовные сущности рассматривают как свою неотчуждаемую собственность. Для наглядности он рассказывает историю Соэмса и его жены Ирэн.
Ирэн – самая нереальная фигура в романе, полумифическое существо, которое Голсуорси описывает с языческим преклонением. Она – богиня любви и красоты, сошедшая на Землю. Она – ценность сама в себе и не ищет упрочения или подтверждения в этом мире. Она – воплощение совершенной красоты, почти волшебное создание, наделенное невыразимой притягательностью, но все время чуть отчужденное от своего окружения.
Под давлением родных, напором и настойчивостью своего очень богатого поклонника, Ирэн выходит замуж за Соэмса, которого не любит. Очень скоро она понимает, что ни за что не сможет жить с ним и просит отпустить ее, но Соэмс не желает, не может с ней расстаться, потому что Форсайты не расстаются с тем, что им принадлежит, и потому что его страсть к ней как наваждение, и расставание больнее того одиночества вдвоем, которое он ежедневно терпит рядом со своей отстраненной женой. Она чувствует себя птицей в клетке, он страдает от того, что не находит ни тени благосклонности в человеке, которого желает сделать своим. Удержать ее он не может. Она влюбляется в молодого архитектора, который вскоре погибает, в шоке от потери она набирается смелости уйти от Соэмса. Двенадцать лет они не встречаются, потом его желание иметь семью и детей заставляет его либо ее вернуть, либо развестись (а развод был тогда чрезвычайно позорным и сложным процессом). Мысль о том, чтобы вернуться к мужу, невыносима для Ирэн. Она бежит. В ее судьбе принимает участие двоюродный брат Соэмса – Джолион. Художник, ценитель красоты, он попадает во власть ее чар. У них общие вкусы и взгляды. Он защищает ее, не пытаясь привязать к себе. Он ей приятен и близок. Они становятся любовниками, Соэмс получает повод для развода, после которого Ирэн выходит замуж за Джолиона, а Соэмс женится на другой. У каждой пары рождается ребенок: мальчик – у Ирэн, девочка – у Соэмса. Повзрослев, дети случайно встретились и полюбили друг друга. Ирэн и Джолион убеждены, что старая больная история не может быть преодолена, и дети не могут быть вместе, во-первых, потому что для Ирэн невозможно быть вновь связанной с Соэмсом даже во внуках, во-вторых, потому что они видят в девушке собственническую природу ее отца. Их сын проникается этими мыслями и отказывается от любимой девушки.
Мораль и главная идея саги в том, что «the body of Beauty has a spiritual essence, uncapturable save by a devotion which thinks not of self» (красота имеет духовную сущность, которую невозможно удержать ничем, кроме самозабвенной преданности). Красиво! особенно в оригинале. И с этим спорить я не хочу.
Но у Голсуорси красота Ирэн – это божественный дар, который дает счастье тому, кто может к нему прикоснуться. Отлученные от него должны страдать не понятно до какого колена. Не справедливо.
Ирэн – человек. Среди человеческих достоинств красота, эстетический вкус и женственность далеко не единственные. Почему эти достоинства – и никакие другие – должны становиться благословением. Есть же английская пословица: handsome is as handsome does (человек красив не лицом, а делами). Между тем поступки Ирэн – ничем не выдают особой душевной красоты, доброты, самопожертвования, преданности. Она ни для кого не делала ничего хорошего, кроме как позволяла своим избранным быть с собой рядом. А уж то, как была разбита любовь ее сына, говорит скорее об эгоизме человека, всю жизнь занятого только своими чувствами.
Почему нежелание Соэмса отпускать Ирэн Голсуорси отнес к чувству собственничества, а не к любви, не понятно. Но даже если так, то все равно существует огромная разница между тем, чтобы считать своим вещь и человека. Своя вещь предполагает владение чем-то внешним по отношению к тебе. Свой человек предполагает родство – неразрывную близость, общность! Как можно осудить человека за это? Может быть еще обвинить кого-нибудь в том, что он не желает расставаться с головой или с рукой, только потому что в отношении них тоже можно употребить выражение «у меня есть»? Голсуорси, хоть и говорит, что трагедия Соэмса по сути состоит в том, что ему не дано вызывать любовь, все-таки очень часто подчеркивает, что он был отлучен от любви и красоты (=счастья) тем, что пытался их привязать.
Я не хочу сказать, что по справедливости Ирэн должна была остаться с Соэмсом из чувства долга или сострадания. Но почему автор не мог дать ему какое-то другое счастье – хоть чуть-чуть. Казалось, он получил его в своей дочери, в которой не чаял души, но и на нее автор решил распространить это проклятие прекрасного божества Ирэн. Да, девушка была гораздо деятельней своего возлюбленного и старалась устроить их свадьбу вопреки нежеланию родителей. Из-за этого «прекрасное семейство» назвало её собственницей, стремящейся во что бы то ни стало заполучить желаемое. Но лучше ли молодой человек, который ничего не сделал, кроме того, что отказался от любви. Он сделал это ради матери, но чем счастье его матери ценнее счастья любимой женщины, если он ее любил. А может просто не любил так сильно. В сыне Ирэн, как и в ней самой, та же способность обойтись без других. Чем она так хороша? Чем плохи те, кто ей не наделен в такой степени, и кто стремится к своим желаниям и целям, а не пассивно наблюдает. Идея наказания все время исповдоль чувствуется в романе. Но почему творец придуманного мира решил наказывать своих героев, и награждать других, почему заставил свой мир вращаться вокруг единственной ценности – красоты, пренебрегая всеми остальными человеческими чувствами, мне не понятно. Ему стоило быть добрее.

День рождения - альтернативная Новому году точка отсчета.
Главный итог нынешнего 6 марта - это то, что в один день я услышала или прочитала поздравление от почти всех любимых мною и дорогих людей - далеких и близких. Так бывает не каждый раз. Но именно этим и дорог день рождения: звонок первой лучшей-подруги еще из детского садика, звонок одноклассника из Германии, открытки друзей и родственников, звонки и смс-ки с утра! Это действительно итог, итог того, чего я, пожалуй, больше всего хотела, чего больше всего добивалась в этот год - окружить себя снова своими людьми. Может, у меня еще не получилось все, что я хотела, но день рождения улыбнулся мне приветливо и ободряюще в этот раз.
Я вообще люблю этот день, время года, в которое я родилась - самое начало марта: лужи, капель, распутица, яркое солнце и высокое синее небо, а главное - воздух, влажный и свежий, сладкий первым теплом и запахом талого снега. Весна! Еще одно начало! Обещания и надежды! Именно сейчас, а не в Новый год хочется загадывать на будущее и верить, что сумеешь воплотить желания, которые тоже легче угадываются сердцем, раскрывающимся навстречу ласковому солнцу.

Товарищи, какой спектакль я сегодня посмотрела-ааааааааааа!!!!!!!!!!!!!
Я до сих пор про себя говорю интонациями одной из главных героинь. Эмоций - через край.
Не очень сложный сюжет, но какой нежностью, солнечной лаской он пропитан и еще чем-то, что я пока не могу назвать словом. А игра! Настолько хорошего исполнения главной роли я не видела с тех пор, как ходила на "Сидеть, лежать, любить". Здесь роль, конечно, была проще, но как она была воплощена уже очень пожилой актрисой. Звезда, просто звезда! Наверное, здесь сочетались и ее собственный характер и роль. Какую старость, полную достоинства, живых чувств и разума, она показала! даже трудно назвать старостью. Это так редко, это так восхитительно! А с каким мастерством она передавала все эмоции этой пожилой почти-королевы! Она была лучшей в этом спектакле.
Девушка, молодая героиня тоже была удивительная. Такой безупречной красоты я в Охлопкова давно не видела. Пока была в зале подумала, что мужчины могли бы ходить туда только затем, чтобы смотреть на нее. Очень нежная, почти хрупкая красота. Удивительное лицо - кофе с молоком в чашке нежно-розового фарфора. В ее игре не было того потрясающего мастерства, что у старшей актрисы, но все, что она говорила и делала, тоже очень сильно чувствовалось. Герой не был так проникновенен, хотя и хорош, даже очень. Про всё остальное в спектакле можно просто сказать "хорошо".
Меня до сих пор как будто несет эта нежная и мягкая сила спектакля. Хочется касаться той любви, которая была там такой живой. Очень хочется побыть той девочкой в ее огромном чуть терпком счастье.
Ещё приходит в голову: "Ну почему я дала себя испугать, почему мне не хватило воли пойти в театральный". За жизнь я уже дважды отрекалась от мечты - первый раз когда в 7 лет не поехала в балетное училище, второй раз - когда после девятого не пошла в театральный. Из всего, что я люблю - я защитила только любовь к слову. Хоть это не плохо.
Но я давно так не чувствовала, как сегодня вечером. Череда обычных событий отупляет наши чувства. Для того, наверное, и нужны талантливые спектакли, чтобы очнуться, или наоборот чуть забыться, ощутить всей душой и телом кипение или цвет, или даже лед чувства. После них очень легко любить и счастливо, открыто улыбаться.

Сделав что-нибудь доброе или хорошее, мы желаем того же в ответ. Это справедливо: "Поступай с другими так же, как хочешь, чтобы обращались с тобой". Вот только мы часто ошибаемся в том, от кого по справедливости можно ждать этого ответа. Самая близкая и понятная каждому ситуация - это обмен: я - тебе, ты - мне. На кого лично направлен наш хороший поступок, от того и ждать ответа. Но жизнь не любит подчиняться этой простой схеме. Она берет то доброе, что вы можете ей предложить, и неизвестно, откуда оно к вам вернется, и вернется ли именно к вам (а может, к вашим внукам?). Взаимовыручка и взаимопомощь между несколькими людьми - это только самое простое из превращений доброго в доброе. Богу, по всей видимости, нравятся более глобальные схемы, охватывающие весь его мир. Я - тебе, ты - ему, он - ей, она - ещё кому-то. Может быть, обойдя город, страну, или целый мир, твоё добро к тебе вернется. То есть, мне ждать ответа не от тебя, а от всего мира - это он тот другой, с которым делимся я, ты, он и она. Насколько широким будет круг, никто никогда сказать не сможет. Можно только увеличить вероятность того, что добро вернется, умножая его в мире. Но раз полной победы чистого, доброго и светлого мы не ожидаем в ближайшем будущем, то и ждать своего назад вряд ли стоит. Поэтому если выбирать, из чего черпать радость и счастье, то отдавать - это более верный источник радости. Тогда тот, к кому возвращается меньше, чем он отдает, будет награжден заранее. Только не нужно тратить свою награду на сожаления о том, что наше добро пошло не в обмен, а начало более широкий круг.

Я думаю, что с детства нам, конечно, ближе обмен: «Я дам тебе откусить яблоко, а ты поделись со мной конфетой» или «если я его позвал, то и он должен позвать меня на День рождения». Такие мысли были и до сих пор бывают у меня, и у многих других наверняка. Думать и чувствовать шире я начала, кажется, тогда, когда поняла, что никогда не смогу вернуть моей маме столько же, сколько она вложила в меня. А она сказала: «Все правильно – то, что дети получают от родителей, они передают своим детям». Не обратно, а дальше.

Есть такой фильм "Платить вперед" (Pay it Forward), который я бы назвала "Передай другому". Он почти о том же. Там на конкурсе школьных проектов, как сделать мир счастливее, мальчик предложил такую схему: я сделаю что-нибудь хорошее для троих людей, они, в свою очередь, должны будут отплатить добром, но не мне, а каждый - троим другим людям, и так далее в геометрической прогрессии. И у него получилось. Под конец история превращается почти в библейскую. Человек гибнет, но благодаря ему мир становится лучше. Когда круг не успевает замкнуться, это – единственная отдача. И она не маленькая, если думать и чувствовать чуть шире, чем «дано в ощущении».

Он пришел. Теперь уже по всем стилям. И как любое начало обещает много хорошего и заманчиво неизвестного.

Впервые о нем мне сказал плюшевый пингвиненок, который встретил меня с утра на работе 28 декабря. Он приблизился вечером с бокалом шампанского под аккомпанемент группы 38 и пытался поймать меня за летящую бахрому моего наряда. Он мягко скользнул мимо в полночь с 31 на 1 в доме друзей. Он похлопал по плечу, когда я 2 числа оказалась одна в теплом свете ночника, в комнате с видом на снежный лесной склон, где так пахло деревом. Он проплыл сном в Рождественскую ночь. А вчера запросто уселся с нами пить глинтвейн и заедать трубочками со сгущенкой.

А теперь вот у маленького гжелевого мышонка, сменившего такого же фарфорового поросенка у меня на столе, очень лукавая мордочка. И как всегда, мне интереснее то, что случится помимо меня.

Когда приходит год молодой,
А старый уходит вдаль,
Снежинку хрупкую спрячь в ладонь,
Желание загадай.
Смотри с надеждой в ночную синь,
Некрепко ладонь сжимай,
И все, о чем мечталось, проси,
Загадывай и желай.

И Новый год,
Что вот-вот настанет,
Исполнит вмиг мечту твою,
Если снежинка не растает,
В твоей ладони не растает,
Пока часы двенадцать бьют,
Пока часы двенадцать бьют.

Когда приходит год молодой,
А старый уходит прочь,
Дано свершиться мечте любой -
Такая уж это ночь.
Затихнет все и замрет вокруг
В предверии новых дней,
И обернется снежинка вдруг
Жар-птицей в руке твоей.

И Новый год,
Что вот-вот настанет,
Исполнит вмиг мечту твою,
Если снежинка не растает,
В твоей ладони не растает,
Пока часы двенадцать бьют,
Пока часы двенадцать бьют.

У леса на опушке жила Зима в избушке.
Она снежки солила в березовой кадушке,
Она сучила пряжу, она ткала холсты
Ковала ледяные да над реками мосты.

Припев:
Потолок ледяной, дверь скрипучая,
За шершавой стеной тьма колючая.
Как шагнешь за порог - всюду иней,
А из окон парок синий-синий.

Ходила на охоту, ковала серебро,
Сажала тонкий месяц в хрустальное ведро.
Деревьям шубы шила, торила санный путь,
А после в лес спешила, чтоб в избушке отдохнуть.

Припев.

Она была не такая, как все:
Среди ста тысяч звёзд на небесном престоле
Лишь она быть далёкой не приняла роли.
Иль, может быть, так показалось лишь мне?

Её подруги, царственно прекрасны,
Так ровно льют свой чистый свет,
Как будто уже много лет
Мечты, желанья в них угасли.

Ведь ни одна звезда не может
Свой путь небесный изменить.
Ми не смеяться, не любить –
Такой им рок судьбой положен.

Они смирились, приглуша надежды
Под ликом отчуждённым и спокойным,
Загадочным, задумчивым, далёким,
И каждый день они – такие же, как прежде.

Наделены все общею судьбою,
Они в несхожести своей так однолики -
Светлы, чисты, чарующе велики,
И даже думою утешены одною:

«Забыть себя, коль радость не для нас,
И видеть счастье в том, чтобы другим дарить
Свой свет, для чужой жизни жить,
И, уходя, кому-то подарить мечты заветной час.»

И лишь одна из них посмела
В себе живые чувства сохранить,
Страданий не боясь, лишь только бы ей жить,
И потому особенным огнём она горела.

То вспыхнув ярче, то чуть тише,
Как будто билось сердце в ней,
То замирала, то сильней
Сверкала, маня счастье ближе.

Желая хоть одним лучом
Его хоть в жизни раз коснуться,
Зеленоватым, голубым, волнуясь,
Горела белым, нежно-розовым огнём.

Мечтала пусть на дюйм лишь уклониться
От общей всех светил стези,
Пусть даже с этим прекратятся её дни,
И искрой золотой она с небес скатится.

Февраль 1998г.