Когда наступали еврейские праздники- нам по радио не объявляли. И в газетах этого не было. Тем не менее, бабушка перед праздниками всегда пекла два вида медовых пирогов - леках – белый и темный.
Пироги нарезались на кусочки и раскладывались по тарелочкам. На каждой тарелочке два кусочка – светлый и темный. Тарелочки бабушка разносила по всем соседям.
Называлась эта операция таинственным словом “шалахмонес”. Это теперь я знаю, что это - “мишлуах манот” на иврите, то есть “посылка угощения”.

  
       "Одиночество — это когда в доме есть телефон, а звонит будильник"
                                                           Фаина Раневская.

       
             Эту историю рассказал мне мой покойный друг, замечательный   кинорежиссёр и яркий, искромётный человек Яков Сегель.  Он обожал Фаину Георгиевну Раневскую, часто бывал у неё дома и потом, переполненный впечатлениями, делился ими со мной.  Я в те годы ещё жил в Киеве, но уже большую часть своей жизни проводил  в экспрессе "Киев-Москва" и в Московских гостиницах, целенаправленно охмуряя редакции газет, издательства, Телевидение - постепенно внедряясь в жизнь столицы. Поэтому я уже имел возможность познакомиться с Фаиной Григорьевной и, для раскачки, перед историей  Сегеля, расскажу о двух своих последних встречах с  ней.

             Первая произошла в начале шестидесятых, в ресторане старого, ещё не сгоревшего Дома Актёра на улице Горького. Как всегда, он был переполнен. Предварительно заказав столик, мы ужинали, я, брат Леонид и несколько наших друзей. В зал вошла  Раневская в сопровождении  трёх актёров из  театра "Моссовета", в котором она тогда служила. Пришли они после спектакля в надежде поужинать, но свободных мест, как я уже сообщил, не было. Мы решили потесниться, и я пригласил  Фаину Георгиевну и её спутников за наш столик. Когда они рассаживались, мне принесли моё любимое блюдо: распластанного на  тарелке "цыплёнка Табака". Увидев его, Фаина Георгиевна громко прокомментировала:
    - Эта курочка приготовилась любить! 
            Естественно, и мы все, и сидящие за соседними столиками, громко расхохотались, после чего  я растеряно решал, могу ли съесть своего любимого цыплёнка или должен любить его  "платонически".   

            Следующая встреча произошла уже попозже, в  конце тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. В театре "Моссовета" готовили к выпуску спектакль "Странная миссис Севидж". Ставил спектакль великолепный режиссёр Леонид Викторович Варпаховский, в прошлом учёный секретарь Мейерхольда, отпахавший восемнадцать лет в сталинский лагерях, но каким-то чудом сохранивший свой талант, оптимизм,  любовь к людям и неиссякаемое чувство юмора. Несмотря на разницу возрастов в двадцать пять лет, мы очень дружили, часто общались, ездили вместе отдыхать в Прибалтику и там лихо  проводили время, причём, заводилой всех придумок, розыгрышей и весёлого "хулиганства" был он. 

            Когда я утром позвонил ему и сообщил, что прибыл в столицу, он попросил меня  немедленно приехал в театр, чтобы успеть посмотреть репетицию: послезавтра показ на публике и сдача спектакля - он очень нервничает. Конечно, через полчаса я уже был в театре. 
            Начался прогон. В спектакле участвовали очень хорошие, известные артисты, которые прекрасно играли свои роли, но...  Но когда  появилась  Раневская, у меня возникло ощущение, что  на сцене куклы, а она - кукловод, она - Гулливер, она - гениальна, поэтому ни с кем не соизмерима.  

            Когда первое действие окончилось, я рассказал Варпаховскому о своём впечатлении.
   - Сашенька, - взмолился он, - пожалуйста, скажите это всё ей - она меня измучила: ей то не нравится, это не нравится, требует переделок, а послезавтра сдача спектакля!..
  
           Когда мы вошли в грим-уборную к Раневской, я с чувством произнёс:
   - Фаина Георгиевна, я вас всегда любил, но после этого спектакля я восхищён, я в восторге, вы заполнили сцену, вы - кукловод, которому тесно на ширме, вы...
   - Голубчик, - прервала меня Раневская, - пожалуйста, сядьте, вдохните воздух и медленно повторите всё, что вы сказали, медленно и с чувством - я обожаю, когда меня хвалят, о-бо-жа-ю!

          Премьера прошла на ура, гремел хор восторженных отзывов и зрителей, и критиков, но она всё равно была не довольна: " Не так, не то, не получилось, не доделано"... И это повторялось всегда, после каждого спектакля:  беспощадная требовательность к себе - свойство большого, истинного  таланта!

          А теперь перейдём к истории, рассказанной Яковом Сегелем. Но сначала сведенье для тех, кто не знает: в 1917 году, когда вся её семья удирала от революции, двадцатилетняя Фаина, отравленная любовью к театру, отказалась эмигрировать и осталась в  перевёрнутой России, одна-одинёшенька, без родителей,  без родных и близких. Так и прожила все эти годы, оторванная от семьи

          В конце пятидесятых, её отыскали родственники и она смогла выехать в Румынию и повидалась с матерью, с которой рассталась сорок лет назад. Сестра Изабелла жила в Париже. После смерти мужа её материальное положение ухудшилось и она решила переехать к знаменитой сестре, которая, как она предполагала, при всех её званиях и регалиях, купается в роскоши.

          Обрадованная, что в её жизни появится первый родной человек, Раневская развила бурную деятельность и добилась разрешения для сестры вернуться в СССР.

     Вот  спешит  за  утренней газетой  начинающий издатель Фима  Друкер.  В
Ленинграде  он  считался знаменитым  библиофилом. Целыми  днями пропадал  на
книжном рынке. Собрал шесть тысяч редких, даже уникальных книг.
     В Америке Фима решил  стать издателем. Ему не терпелось вернуть русской
литературе забытые  шедевры -  стихи  Олейникова  и  Хармса, прозу Добычина,
Агеева, Комаровского.
     Друкер  пошел работать  уборщиком в  торговый  центр.  Жена  его  стала
медсестрой. За год им удалось скопить четыре тысячи долларов.
     На  эти  деньги  Фима  снял уютный офис.  Заказал голубоватые фирменные
бланки,  авторучки и  визитные карточки.  Нанял секретаршу, между  прочим  -
внучку Эренбурга.
     Свое предприятие ом назвал - "Русская книга".