Я перестала верить в чудеса в 2012 году, когда гигантский метеорит на полной скорости подлетел ко мне вплотную, облизнул горячим языком и, быстро заглянув мне в глаза, не выразив никакого сожаления, с треском вдавил меня в землю.
Все остальные люди тогда дружно облегчённо вздохнули и ушли  читать сказки и кушать торт-мороженое.

 - Воды налила? Плиту включи тогда.
 - На какую циферку?
 - Да на любую. На четвёрку.
 - И долго ждать-то ещё?
 - Как вода закипит - прочитай "Отче наш" и снимай с плиты.
 - Типа шутка на голодный желудок?
 - Нет, просто для яиц всмятку как раз по времени подходит.

Я в твоих кишках исподтишка. Как? А в фильмах на трибунах, руинах, миллиметрах. Синтез. Мел. Периоды заражения. Божественное свечение? Хотела как получится, а получилось плохо до умопомрачения. Так значит я буднична, как будильник по субботам и "неохота на работу". Квота. За? Что? Как? А в твоих же снах. Наотмашь старалась разбиваться лучом об яичный желток набухающих почек, но стала неточной. Часами неточными стала, ждала, жалела, летала. Мало. Даже для начала. Грабила, убивала. Стрелами рисовала лица тётеньки Милиции. А может всё снилось и снится в неточных московских мечтах о принцах на глянца страницах? Остаётся смириться, тогда самые последние опередят дядю  президента и тётеньку демократию со своими же коррупционными братьями. Детям - сладости, анорексия, взрослым - стадии эпилепсии припадков, холодно, жарко, всмятку, вкрутую. Несладко же жить, вести жж, свежее быть и всё же...


Вчера, переборщив с вечерними откровениями джанки-гомосеков, не смогла признать свою вину.
Синдромы разгорячённого джанки-овоща заиграли, схватили нас за ноги и, кажется, кто-то из нас не устоял. А я скрываюсь, так и знай. Я всем сказала про твои бо-бо и плохое самочувствие.

Утро началось в эпохе Возрождения, покрытой осевшей заваркой крупнолистового снега, с непонятых вопросов и опозданий.
Потом звонкие звонки.
И как раз то, что надо: культпоход из эпохи снежного Ренессанса в видео-инсталляции и подвалы одиноких городских развалин и других никчёмных антропогенных ландшафтов. Впечатления. Многократное повторение мелодий. Разряжающийся аккумулятор плеера. Кружка. И во всём мире закончился кофе, превратив кожу в хлеб, а кровь – в пиво и Мартини-оранж. И быстро на соколиную охоту, оставив сдачу на чай. В тёмном зале застали полуголого Феллини, изливающего душу, заставляющего чёрно-белых лощёно-точёных красавиц говорить одновременно на двух языках. И мой герой не умирает в конце фильма. Только понарошку, но очень подло и поэтому невероятно привлекательно. А конфету ей другую приберегу – не беда: Серёжа всё же врач. Не mainstream. Не поеду в Выхино на ночь глядя с таким пьяным и (Д/д)иким. Хотя соскучилась. Очень сильно. А уж по злаковым-то… По злачным. По Пшену.
Я знаю, что Выгулявший-меня-молодой-человек это сейчас читает.
Все мои многократные «я», «яшечки» и «ящища» благодарят его за хорошую субботу.

 - Пираты на Билетку есть? - спрашиваю я и, немного помедлив, добавляю: - обычные.
 - Есть, - говорит опешившая Чудесная спасительница.
 - Беру, - говорю я и, немного помедлив, добавляю: - делюкс.

***

 - Химия, буэ, -говорит мама.
 - Да, - говорю я и сразу же добавляю: - химия.

Говоря обобщённо, я не против «самовольно спадающих штанов». Но я не сторонник радикальных методов порабощения.

 

Заранее предугадав сию каверзную ситуацию (читай – задавание вопросов, находящихся вне моей компетенции), я рискну поступить некультурно, ответив вопросом на вопрос. Итак, всё же, какое отношение к политической журналистике имеет сольфеджио на баяне?

 

Какая тогда разница?
Я всё равно боюсь людей.
Я всё равно боюсь слияния и поглощения.

Муха-сука, что ты, мать твою, опять собираешься творить? Да ты застряла в пятимиллионном круге авантюр только накануне. И продолжаешь. Муха-сука, какого чёрта, каких чертей? С каким ещё чёртом? Да прекрати. Да ну, не надо. Тебя скоро перестанут устраивать любые выходы из получающихся ситуаций и... Да не озвучиваю я, ты же не любишь. И она мне даже не поверила, что я влюбилась. Муха-сука, мы не об этом. Стань уже взрослой. Да не требует всего этого твой мусорный мешок в организме. Хлам, Мух. Хлам. Ты в хлам. Да мне хоть журавль в руке. Нахуя мне журавль, а? Из чего он, чей он, какого чёрта? Мне врачи так говорили. Шутили, ещё скажи. А я ничего не меняю. Всё на своих местах. Жалуюсь? Ну и иди. Да куда уже? Муха-сука, а ты же следишь и правильно, кстати, делаешь. Ты живучая, потому что тебе срать. Лишь бы глаза с утра накрасить, да? А если он есть, то... Да ну, куда же ты... Мне не срать! Муха-сука, муха-сука, снова театр? Да только если теней и бумажек. Попалась? Слушай, да всё и так уже почти на поверхности. Надо меняться? Меняться, да? Муха-сука, да я же из лучших побуждений... А мне не срать!
Ну хорошо, картины станут ярче. Меняюсь. Ха.


Все совпадения с реальными людьми или событиями вымышлены или используются в пародийных целях.

Некая невидимая липко-тягучая субстанция застревает комком недожёванных истин поперёк сжатого в кулак горла. Все предметы в сужающейся комнате завёрнуты в плотный полиэтилен. Человек-точка-икс покрывается горячей испариной и пытается переосилить чёткое межпространственное ощущение, превратив его в абстрактные картины. Нет. Комната сужается и не даёт дышать. Окно слишком высоко, чтобы дотянуться до него молодыми морщинистыми пальцами.

Судорога.

Человек-точка-икс желает одного: покурить. То, что ему уже не выжить, он знает. Собственной рукой он царапает лицо своего противника, извечного врага, запершего его здесь и перекрывшего выходы. Человек-точка-икс в комнате один. Один. Царапает врага, замешивая его жилисто-картонное лицо в комкообразный винегрет. Вражеский винегрет.

Сука.

Судорога.

Нехватка воздуха сказывается на расширении пропасти открытого сознания, захватившего в свою кожано-воздушную пасть неравноценные отрезки оставляющей человека-точку-икс жизни. Память? Нет, только покурить, умоляю.

Судорога.

Потолок расцветает калейдоскопическими узорами, прожёвывая завёрнутого в полиэтилен человека-точку-икс. А первый раз было не так страшно? А что ты хотел?

Покурить.

Судорога.

Судорога.

Туда и дорога.

Сука.

- Ну, может, вместе тогда?
- Но я никогда не был в Июле. Как меня там встретят?
- Не проблема. Сейчас как раз действуют очень выгодные предложения.
- Я почти согласен лететь. Сколько это будет стоить?
- Давай! Цена - примерно семь месяцев. Но уже начала действовать скидка почти на два дня.
- Я согласен. Не так уж и дорого.
- Июль, мы летим!
- Летим мы, Июль!

Открыв окно, махнув головой в сторону тухлого сырного московского солнца...
Лизнув обветренные сухие губы...
Нырнув зрением в пустоту первоянварских улиц окраины города...
Моргнув красно-чёрными влажными глазами. Несколько раз моргнув...
Улыбнувшись коричнево-жёлтым, истинно утренним образам в голове...
Продрогнув всем существом от тихо прокравшегося в квартиру мороза...
Проникнув слухом в гул официально не проснувшегося движения машин...

Задержав глупую улыбку на  чуть большем размера носа расстоянии от прослезившихся глаз, мужского и женского...

Я вдруг поняла, что ко мне пришёл не новый год  -  ко мне пришла весна.
Весна наступила, понимаешь?

Ну или как-то так.

Все уже достаточно милы и пьяны от одного ощущения ожидания голубых огоньков. Красные и зеленоватые (ну, цвета морской волны, как чудо) тоже сойдут. Лишь бы огоньки. И грубо упасть в отмеренное темнотой пространство времени суток. Человек, ты уже почти не пробка. Разлагаясь. Хватит, человек. От тебя пахнет спиртовым раствором табака и жевательной резинки. Звук. Звук. Звук. В прошлом году это было совсем не так. Тогда Лёша умер (он сам так сказал, но это оказалось ложью) и появился Никита (но Никита ли это был?). А ещё я разнесла себе лицо взбитыми сливками. Но это было так смешно, право, так смешно, дорогие мои. И, конечно, лезет обниматься. Извини. Прощаю. Но только не вместе.

Я уже достаточно маленькая, чтобы решать самой. И достаточно взрослая, чтобы нарушить твои планы.

Звук. Звук. Звук.

 

Может Леша правда умер и больше не несёт людям радость своих встреч?

Ну, уже не образно выражаясь. Мы же его видели. Другого. Тогда.

 

Звук. Звук. Звук.

Падение?

Ну вот, хочешь сказать, я была неправа. (?)

Я не... Состояние? А.
Не трожь. Дрожь. Хочешь?

Ну бери.

У меня нет друзей, не с кем праздновать ебучий новый год, нет состояния, нет желания, нет, нет, нет.


Есть скорость. Есть, есть, есть.

Однажды мы поехали в весёлое школьное путешествие.
Чух-чух-чух-чух.
На поезде я ехала не впервые.
Москва - Нижний Новгород.
Чух-чух-чух-чух.
Куча остановок, курица в фольге и дикое отвращение к туалетам - вот почти и всё, что умещалось в детском сознании.
Куча остановок... Больших и маленьких. И потерянное сцепление с внешним миром захламлённого купе.

Чух-чух-чух-чух.

И тогда меня в очередной раз некстати заклинило.  "Поезда под откос."
"Поезда под откос - поезда под откос - поезда под откос - поезда под откос."

-Поезда под откос.
-Даша, нельзя так говорить.
-Почему? Поезда под откос.
-Потому что мы в поезде. Можно сглазить... Накаркать!
-И что? Поезда под откос.
-Замолчите, юная леди!
...

И все, включая меня, знали, что так нельзя говорить. Но всем хотелось, чтобы я так говорила.
Тогда, благодаря мне, в нашей жизни случилось бы что-то поинтереснее средней полосы России за окном.

Чух-чух-чух-чух.
И я говорила.
Поезда под откос.

Чем дольше это существо смотрит на меня двумя абсолютно разными глазами с пыльной поверхности зркала, тем быстрее во мне крепнет желание убить его.

Остаёмся в центре бури отгрызать облупившийся лак с ногтей. И тянется, тянется, тянется канат.
В одну сторону. В другую. В другую сторону. И снова в другую.
И мы тут как бы ни при чём. Буду драться кирпичом. А кирпич сломается. Тогда дружба начинается. И пуля шальная. На исповедь в зашторенную комнату со свечами и музыкой. Чёртова шальная пуля. Исповедь? Рано. Не весь лак отгрызла. На нём лица нет. Ну так...  Нечего выпендриваться. А зачем ты просишь прогулки за руку? И вообще... Оставь в покое всё, что смог сохранить. Ты понял, надеюсь. Догадки были верными.


Было время, когда все мои эксперименты оставались на уровне неразруленной детской игры. Но на крутых поворотах я принимала позицию азартного гонщика, рискуя и нездорово интересуясь последствиями. А мне так м... лет. А мне так нравится ложь. Чем тщательнее её продумываешь, тем хуже получается спектакль. Импровизация. Акробаты. Клоунессы. Эксперименты над собой, людьми, отношениями, образами приближённого и отдалённого пространства... Так люблю себя, так тебя ненавижу. Да шучу я. Ты можешь сидеть рядом до того момента, пока мне в голову не придёт идея убежать.
И я убегу.
И я убегу.
И я убегу.

 

Вы рекомендовали меня своим друзьям.

- У неё губы вкуса клубники…

И слышали всё, что я, надрываясь, шептала вам вслед, но не реагировали.

Люди впитывали это расширенными порами и заполняли мной чашки за обеденным столом.

Что в результате?

-Без результата…

 

 

Уроды. Бесчувственные уроды. Это была малина.

...

 

Острое ощущение. Зазубренные грани впивающегося в мякоть лезвия. Как по маслу. Масло масляное. Слишком приближенные объекты. Сильное увеличение. Перепутанные буквы и номера. Набираем скорость. Бежим. Ещё скорость. Озябшие пальцы. Дрожь в коленях. Перебор. Озноб. Температура. Перебор. Повторный набор. Скорость.

Мамуль, не беспокойся: я говорила о кофе.

Самым главным доказательством моего нормального психического состояния прошу считать тот факт, что я всё ещё твёрдо осознаю, как с каждым днём придвигаюсь на дюйм-два (три, десять, четырнадцать) к полному забытью и сумасшествию. Ну, настоящие психи никогда не признаются в своих отклонениях... А я их (отклонения), наверное, придумываю. И всё такое.

Так естественно быть неестественной. Такая я вся... ну... неестественная.

Я так устаю... Есть, что рассказать... Но...
Воды...
Жар... Холод...

"Знаешь, иногда мне очень сильно хочется подстроить са...Ну, я не знаю, как сказать... Нет, нехорошо так говорить."

Вот видите.
Мне хватает сил вовремя заткнуться.

Проснувшись, подошла к зеркалу и обнаружила, что левый глаз у меня мужской, в точности, как у отца. А правый - женский, принадлежащий только мне. На основе этого наблюдения, я поняла, что я не какая-то там симметричная статуя и в меня можно влюбиться.

Была у меня одна такая безымянная знакомая, с которой мы проживали долгие безумно весенние ночи в придуманной нами квартире. Эта любимая мною особа имела свой неповторимый взгляд на мир, укусанный змеёй пупок на белоснежной коже живота и шрам по линии левого нежно-розового соска. Испорожнялась она перемолотым в порошок кофе. (Я никогда не видела этому своему предположению особых причин, но догадывалась, перекидываясь с ней многозначительным молчанием, что так оно и есть на самом деле.) Дни мы проводили поодиночке, в отдельно вылепленных жизнях, даже если вокруг нас пчелиными роями кружили ненасытные и обжорливые до общения люди. Под вечер безымянная девушка приходила позже меня, всегда с огненным дыханием, и стонала так смертельно-сладко, что соседи нередко просили нас выключить её звук. Языком она тушила свечи. Пальцами рук сбрасывала одежду. Ногами била посуду и давила тараканов на кухне. Ей ничего не стоило, скажем, заставить меня выкинуть её либидо в окно, что она практиковала наредкость часто. Но пощёчинами её горевшие смертельной температурой щёки я покрывала куда мене охотно, чем поцелуями. Эффективность была на 99 процентов неоправдана, но всегда срабатывал тот самый, нужный 1 процент.

Где я оставляла многоточия, там она стирала грани стаканов ластиком и вписывала плюсы.

Где я вычитала, эта безымянная особа умножала на несколько миллионов, снова теребя локон соломы на моей голове и слушая бабочек в самом низу моего живота.

 

Мы распрощались, улыбаясь. Отправились на поиски нового, нервно допив последние капли успокоительного. Куда она пошла, я не знаю. Но твёрдо уверена, что она следит за мной своими полуприкрытыми глазами из-за каждого угла.

И ждёт того чуда, которого мы вместе так и не дождались.

Моя маленькая-маленькая ложь прячется на дне полного бензобака и ждёт финального броска спичкой-спикером. Я извожусь, ёрзая на насиженных местах и заново обучаясь говорить. Обветреные пальцы пускают в трещины кожи очень мокрый дождь, типичный для летне-зимнего периода моих асфальтовых историй. И что-то в мире теряется в моём начитанном и строго пропорциональным бестолковости сознании в те ничтожные доли секунды, за которые на гладкой коричневой коже спичечного коробка появляется ещё один шрам, концом которого становится так и оставшаяся неясной химическая реакция серной головы моей умной-умной спички.
Бум. Ха-ха-ха-ха-ха.
Хитренькая-хитренькая ложь впитала этот бум, поглотила там-тарары и  не подавилась даже финальным чпоком.

Я падаю и ем гутаперчевые ночи, приправленные инеем. Мне нужна только отметка. Всё. Пуговица на месте.

У пингвинов между глаз есть такой орган, который превращает солёную воду в съедобную. Или как-то так.

Мы с ним видимся крайне редко. Или достаточно редко. Достаточно, чтобы взаимно скучать и не звонить друг другу месяцами. И всё же мы видимся, пьём кофе в некурящих залах и обсуждаем вчерашние дни. Спасибо, мне это действительно важно.
Пап, я не под горшок.
Пап, я не порошок.
Чпок.Чмок.


У меня есть невидимая совесть, нейтрализующая химические реакции идиотизма, но осталось только пара капель на дне. Прибережём колбу до свадьбы или даже до старости, а сами не будем ложиться пораньше. Снова. Дай пять.

Может купить сиреневых-с?

[Ещё посмокингаем, Марьян.]

Я буду плевать тебе на щёки и растирать, предсказывая будущее. Внутренняя сторона ветра не менее важна. Вот и исполнение желаний. Когда успели снять гирлянды? Я только заметила. Кивком головы, разумеется. Клавиши заедают, а мы запиваем свои великие потрясения очередным градусом на пути к сорока годам, до которых мы едва ли доживём такими темпами. Ах, я так вас всех люблю. Я так часто отмечаю, что в холод хочется кричать и смеяться, отбиваясь от маниакальных идей перво-декабрьского (перво-зимнего) мороза.

40 дней. Последние сутки. Срок истекает.
Слов нет. Не верю.

Когда-нибудь в четвёртом ряду акульей челюсти, мы поймём. Разозли меня, и я перестану стараться. Останусь страдать, роняя фальшивые ругательства с седьмого этажа. Пойми, прими. И жди примерно полчаса. Привет. Нормально. Где-нибудь спустя пять инфарктов мы останемся тобой. Зачем выставлять меня за дверь? Зачем выставлять меня идиоткой? Бери, прижимайся, делай лучше. Притворись ядом и войди в меня. Умоляю, только не надо любви. Гад. Убей. Замри.
Да, вот так.
Будем лепить из того, что есть.

А как бы было красиво. Все тыквы превратились бы в принцесс, а паззлы собрались в картины Пикассо. Да. И Энди Уорхолла. Как пошло. У моих шоколадных зайцев откусаны уши, а из-за того, что я долго ищу продюсера в туалете, наполненном минимализмом чего-то слишком белого и пустого, меня забирают на «скорой». Какой смысл уходить, когда просто мелкая моторика слегка неспроста отламывает кости и рёбра на память? Ты милая. Ты сука. Ты тупишь. Да, я же богиня благородности. Всех послушных медвежат угощеньем наградят. Стоит только приобрести вторую пару белых сапог, как слякоть въедается в почти уже новогодние представления о технике безопасности.

Я так вас всех жду.

Но не смейте приходить.

 

Пока я на дне.

Пока я тону в кафельно-чугунной переплавке воды.

Угощайся.

Если тебе меня жалко, конечно.

Честно говоря, с вырванными и вывернутыми наизнанку кровяными ассоциациями, в потоке мыслей я хуею от того, как сильно всё изменилось. Больше нет такого, как могло быть, было. И нет такого, что есть.

И вообще, дайте мне успокоиться.

http://diary.ru/~Faska-Truizma

Вот и пустота картин жизнедеятельности, круговоротом возвращающая холод на прежнее место.
Я же обещала. Но не сразу.

Настало время стесняться прошлого и желать начать всё заново. Я снова уйду. Снова приду.

Слава ...у, все двери можно оставить открытыми.

Хвост трубой, насекомое. Целостность органических соединений не имеет значения после возвращения долгов. Я брала репортаж из-под земли, травила байки из склепа, но боялась пошевелиться, чтобы неожиданно не сорваться. Слабо? Слабости - проявление силы. Упразднено? Праздники - повод плохо себя чувствовать и осушать бокалы с водой для цветов. Это я изображала жертву в той постановке, это я играла с безмолвными рыбами, обдирая им чешую. Скажешь не так? Скажешь все мои мысли не бездомны, а слова не бездетны? Наврёшь. Солгу. Разрешаю только при условии отсутствия полного контакта и раздражения кожи. Моё страдание тире моё свидетельство о существовании. Но я счастлива. Масляные краски растекаются по трещинам картонных домов, а кто накакал кротику на голову уже давно известно. Гибнет тело - поролон. Все мы когда-то были дворовыми псами, только я ещё не разучилась лаять.

Целую. С любовью. Мушенька. Никто так и не попытался понять меня, мамочка.

Я заткнулась. Март разорил меня на слова и обильно выделил слякоть под ноги. Люди думали, что я счастлива и верили всему, что я говорила. Пока я молчала.

Убейте в себе желание. О, всё та же песня.

 

Не хочу ничего. Только гроб хрустальный и механические рога.

 

[моя проблема в том, что я привыкла нравиться и не знаю, чем именно]

Дожила, девоньки, доковыляла до вёснушки.

Я наконец-то снова ночую у себя в комнате.

Я опять просираю последние рубли на своём счету.

Я завра выхожу из дома в 7:15. Везде надо успевать.

 

В пакете завёрнут подарок для Евы. У моего мудака завтра день повышенной рождаемости.

<3

Раньше он звал меня говном.

 

Так. Подождите.

А что, Масленица уже была?

В колонках играет - Sunny Day Real Estate

       По периметру наших грудных клеток так и ходят учащённые удары. Наши зрачки расширенны самой природой, чтобы лучше видеть в темноте. Мы с самого начала договорились, что в горле - свинец, что язык отрезан и что речь несвязанна.  Но самой большой ошибкой был отказ на документирование.

Ведь нам не верят. Окончательно увязнув в собственной лжи, не верят нашей правде.

Пока что у нас в руках горстья перьев, кучки песка, капли крови и шарики глины. Что со всем этим делать нас научат позже. Уже после того как мы, не найдя применения своему незнанию,  выбросим материал.

 

Мы зря всё это затеяли, но некуда деваться, когда прочитаны все книги и порваны все денежные купюры. Умирать рано, засыпая поздно. Залей в горло раскалённый свинец, отрежь я зык, покромсай мысли и записи... Но только не задавай вопросов.

Ответов. Нет.

-На.

-Спасибо.

-Больше ничего?

-Нет.

-То есть, я дал тебе Апокалипсис и всё вот-вот закончится.

-Мы не сдохнем.

-Мы не вечны.

-Всё равно это не Апокалипсис.

-А вот и не всё равно. Ты можешь активировать его в любой подходящий момент.

-Ты знаешь моё отношение к власти...

-Точно больше ничего не надо?

-Да.

-Тогда просто будь осторожнее с этой штуковиной.

На днях обнаружилось, что слежка за новостями и прочие нескончаемые потоки удовольствий всё равно ведут к зачехлению. Или к отчислению. Одной ваткой протёрто, если пораскинуть куриным филе. Всё ломаю. Нет, ну всё ломаю.

Подумать только, всё ломаю.