Давно слышал, но нашёл в дневниках одной очень талантливой девушки...
Однажды маленький интеллигентный мальчик оторвался от книжки и вышел на улицу – поиграть в мячик. И так случилось, что этим самым мячиком он разбил окно в дворницкой. И погнался за ним самый настоящий такой дворник – в громадных валенках, в шапке-ушанке, в жестком шуршащем фартуке и с метлой в руках. И вот, бегут они по улице, дворник орет матом, а мальчик отчаянно думает:
«Боже, Боже, как ужасно грязна и несправедлива окружающая меня реальность! Ну с чего мне вдруг вздумалось брать этот пошлый мячик, идти с ним в этот унылый двор-колодец… Ах, как странно устроено все в жизни! А ведь я бы сейчас мог сидеть на Кубе вместе с моим другом Эрнестом Хэмингуэем, на веранде его дома, попивать ром, задумчиво попыхивать сигарой, смотреть как мимо нас проходят стройные мулатки и слушать плеск волн…»
А в это время на Кубе Эрнест Хэмингуэй лежит себе в гамаке, покуривает сигару, потягивает ром, слушает плеск волн и думает:
«Надоела Куба. Надоели мулатки. Ром. Сигары. Гамак. Море. Все это надоело. Сейчас бы в Париж. Кафе на левом берегу Сены. Друг Жан-Поль Сартр. Тонкие французские сигареты. «Шато-дю-неф-пап» урожая 14 года. Парижанки. Беседы о судьбах французского экзистенциализма. Тонко пройтись по поводу Камю. Вот. Вот чего я лишен. Вот. Вот чего мне не хватает».
А в это самое время в маленьком кафе на левом берегу Сены сидит себе Жан -Поль Сартр, пьет «Шато-дю-неф-пап» урожая 14 года, курит тонкие сигареты, уныло разглядывает фланирующих мимо парижанок и думает:
«Как омерзительно бытие в самой сути своего существования. Как ужасает и пугает то, что никуда не деться от самого факта – я есть, и я есть именно здесь и именно в том виде, в котором я есть. Я почти физически ощущаю как все это – сигареты, кафе, парижанки эти – все проститутки как одна - все это наваливается на меня, душит, подобно сошедшему с ума липкому мармеладу и, кажется, недалек тот час, когда у моего стула вырастут ужасные шестипалые руки и эти самые руки оторвут мне… все, до чего смогут дотянуться. А ведь я мог бы сейчас бросить все, бросить и уехать в Россию – к моему другу, писателю Андрею Платонову. Сидеть с ним там, в какой-нибудь ужасной коммуналке, пить водку и заедать аккуратно разложенной на газете селедкой. Ощущать, что тебе небезразлично чье-то существование и беседовать с ним о судьбах русской революции…»
А в это самое время писатель Андрей Платонов, в огромной шапке – ушанке, валенках и фуфайке бежит по улице и думает:
«Ну, ссука, попадись мне только! Уррою, падла!»
