опять какая-то содомия с пропагандой


Рыжее пламя. Усталый декабрьский вечер. Где-то, посреди серого ничего. Когда-то у этой земли было имя, когда-то тут жили люди. Теперь она – серое ничего. Лес, деревня, поле река – перепаханы артиллерией, разглажены танками, вновь перепаханы, перемолоты в бесконечное серое ничего. Так же как я.

Я сижу у костра – грею руки о пламя. Все без толку – ветер, как будто смеясь, все равно проникает под форму. Когда-то, у меня было имя. Теперь я просто один из тысяч, мерзнущих в сером нигде. Моя память смешалась со снами, виденными мной наяву, мои мысли – утопли в залпах орудий. Теперь я строчка в отчете, кости и слабый стук сердца где-то под формой. И странная мысль, что хочу, чтобы сегодня ночью пошел снег.

Сегодня особенный вечер. Сегодня, в сером нигде рыжее пламя, вино и губная гармошка. Сегодня тут смех. Сегодня особенный вечер. Сегодня – сочельник. Поэтому мы жжем костры, смеемся и пьем. Все вместе. Сегодня, тут говорят по-английски с немецким акцентом, и наоборот. Коряво, мешая чужие слова со своими, но с улыбками на отвыкших улыбаться губах. Сегодня, тут поют песни, нестройным хором Гансы и Джоны.

Почти никто из нас никогда не верил в бога. Но здесь – все по-другому. Здесь, в бесконечном сером ничто – вообще очень сложно во что-нибудь верить. Хоть в бога, хоть в мир, который там, где-то снаружи, хоть в то, что там кто-то есть, что там о нас кто-то помнит. Или в то, что когда-то придет приказ. Не важно какой. В никуда – приказы не ходят.

Тут холод и тьма. Ночью – немного темнее и холоднее, но самую малость. За бруствером триста метров колючки грязи. Можно стрелять, а можно и нет. Хотя, если ты не будешь стрелять, с той стороны – всем тоже со временем станет плевать. Мы все понимаем, что застряли здесь навсегда.
Иногда, мне кажется, что времени нет, и залпы орудий, то с одной, то с другой стороны, стабильно раз в шесть часов, в одну и ту же воронку. Божественный метроном. Между залпами можно успеть покурить, покопать, поспать, поглядеть в перископ на серое ничего, потом опять покурить и опять покопать – столько дел, право слово.

Но сегодня – сочельник. Канун рождества. Не день, когда родился бог из книжки, которую мама читала в детстве, и даже не зимнее солнцестояние, но сладкое коллективное безумие. Спасительное внушенное воспоминание поразившее нас всех до единого. Жечь костры, пить вино и петь песни. В сером нигде. Если это не безумие, то что – я не знаю.
Все кончается быстро. Никто ничего не успевает понять. Кровь из ушей, кровь на лице, комья грязи вперемешку с углями взлетают в черное небо. Похоже на звезды. Сто лет их не видел. Интересно, а помнит ли кто-нибудь кроме меня про них? Надо спросить. Только вот шевельнуться не удается. Пока. Остается лежать, и дальше смотреть в темное небо. Можно думать: кто дал залп – они или мы? Но это нелепо. Остается лишь ждать. Чего? Да откуда я знаю? Не важно.

На лицо падает и тут же тает, растворяясь в теплой крови первая снежинка. Кажется, я улыбаюсь: дождался! Темное небо наполняется снегом. Серым, холодным, почему-то похожим на конфетти. Но я улыбаюсь, ведь все же дождался. Так устал ждать, но дождался в конце то концов. С рождеством меня! Снег тает все медленней. Похоже, все – отвоевался. И еще раз меня с рождеством.