текст плохой и злой. полон говна и блевотины. не надо его читать.
Меня трясет. Трясет мелкой нервной дрожью. С этого как будто все и начинается. В голове - как будто потревоженный пчелиный рой. Мозг вот-вот готов взорваться сверхновой звездой... Сверхновой звездой? Нет, нет, нет. Не думать об этом. Не думать ни о чем. Не шевелиться. Сидеть, обхватив руками колени. У меня есть колени. Мозг взрывается лавиной мыслей и воспоминаний, как будто крохотный камушек - спустил лавину. Я вспоминаю про разбитые колени в детстве, что голые колени надо прикрыть, шутки про стертые колени, руки у меня на коленях. Мои руки, у меня на коленях. Или нет?
Целую вечность, а может и пару секунд спустя, я с удивлением понимаю, что голова не лопнула. Страшно двигаться. Страшно думать. Каждая мысль может стать новым взрывом. Взрывом. Я знаю о взрывах многое. Об огромных ужасных взрывах, которые сотрясают мир до основания. Взрывы эталонной, идеальной войны, которые разрушают материки и миры. Они не похожи на взрыва у меня в голове. Что происходит?
Набравшись смелости, я наконец открываю глаза. Ничего не не происходит. Такая же темнота. Потом я потихоньку начинаю различать перед собой темную комнату, на полу которой я сижу. Новая вспышка: это страшная, злая комната. Тут мне причиняют боль... Сейчас это вызывает у меня только злобу. Я хорошо знаю злобу. Может быть, я и есть злоба. Злоба и страшные взрывы. Не так плохо. Где-то сверху, у меня за спиной - небольшое окно, из которого в комнату проникает рыжеватый уличный свет. Почти взрыв. Но мне удается сдержаться. В рыжем свете, впереди и левее себя я вижу низкую, смятую кровать, а на ней крупное тело. Я не двигаясь смотрю на него, и кажется узнаю этого сукиного сына. Отсюда я вижу только ноги и грудь, но я знаю, что на лицо моего отчима искажено гримасой ужаса.
Словно желая убедиться в собственной реальности, я провожу рукой по затылку. Волосы слиплись от запекшейся крови. Шутки про стертые колени. Наверное, у меня стертые колени. Стертые колени, маленькое хрупкое тело, и слипшиеся от крови волосы. Сердце колотится как бешенное. Сколько мне лет было, когда появился этот ублюдок? Семь? Нет, не семь. Девять. Новый взрыв.
Мама была очень рада, она устала быть со мной одна, потому что папа мудак, и бросил нас. Она познакомилась с ним то ли на работе, то ли еще где-то. Но она была очень рада, что больше не одна, что в доме теперь есть настоящий мужчина. А я была рада, что мама рада. Кажется. Хотя наверное недолго, пока он первый раз не отлупил меня. Не помню за что, возможно за дело, но отлупил от души. Так что я отключилась, а когда пришла в себя - лежала и плакала, а он гладил меня по голове и успокаивал. Это было странно. Мама никогда так не делала.
Потом, когда мне было двенадцать, его “успокаивания” приобрели какой-то совсем уж странный характер. Я попыталась рассказать об этом маме, но она наорала на меня. А он избил. Потом, я очнулась в больнице и рассказала полицейским, что меня побили какие-то незнакомые старшие мальчишки. На следующий день он пришел ко мне, принес мне торт, и апельсинов. Говорил, что я молодец, что не сдаю своих, и что стукачей надо бить. Говорил и гладил меня по животу, и между ног. Мне было стыдно, я просила его прекратить, а он смеялся, и говорил, что я дурочка.
Я прихожу в себя на полу. Меня тошнит. Голова гудит, и полыхает тысячей сверхновых. Сверхновых? Да, иногда, когда звезды выгорают, они схлопываются, и взрываются снова, в ослепительной вспышке. Я видела это. Давным-давно. До того, как сбежала из дома, до того как меня пустила по кругу толпа мальчишек во дворе, потому что кто-то рассказал им, что я шлюха, и трахаюсь со взрослым мужиком. До того, как мама встретила его, даже до моего рождения, был еще один, совсем другой ад, где не было ничего кроме меня и моей злобы, задолго до этого, другого ада я видела звезды. Или видел? Я тогда не была собой. Я была чем-то вроде мелодии, или уравнения, которое описывало эти звезды, то, как в них выгорал водород, превращаясь гелий, и дул ветер. Невероятной силы потоки сияющего огненного ветра. А потом была война. Я стал солдатом, потому что потоки ветра, которыми я был - могли разрывать на части и сжигать других таких же солдат, могли крошить и плавить камень, за которым те пытались укрыться. И это казалось правильным, потому что нас вел Несущий Свет. Он тоже был уравнением, и песней. Он описывал всех нас, словно одно единое целое, неделимое, и наполненное общей идеей. А потом не было ничего. А потом была мама, и смутные воспоминания о папе, который мудак, и нас бросил. А потом отчим, который трахал и бил меня, и мама, оравшая на меня, за то что я шлюха, за то что не ценю того, что они для меня делают. Она то ли боялась его, то ли правда верила во все это, то ли и то, и другое, и что-то еще. Я не знаю.
Теперь я снова прихожу в себя, сидя на полу в луже собственной рвоты, с волосами, слипшимися от крови. Меня трясет мелкой нервной дрожью. Но голова почти не гудит. Я встаю, и неровно пошатываясь иду в сторону ванной. Раздеваюсь, смотрю на свое худое, угловатое тело. Ни одного синяка. Ни единой царапины. Сейчас я залезу под душ, и смою кровь с волос, а потом отстираю одежду от рвоты. Мы теперь снова я.
Когда я попыталась сопротивляться ему, он начал бить меня. Бить, как всегда бил с силой, и от души. А потом что-то произошло. Я залечил наши раны. Мы увернулись от его занесенной для удара ноги, и я встала, и сказала начала говорить ему чужим, не моим голосом. Он испугался. Правда испугался. Возможно, я даже почувствовал запах мочи, но точно не скажу - в тот момент миллионы запахов взрывали мне ноздри. Цвета, звуки, запахи - это все восхитительно. Я был счастлив. Ненадолго, я даже позволил ему увидеть себя. А потом мы его убили.
Горячая вода течет по лицу, по груди и по волосам. Остатки дрожи потихоньку сходят на нет. Когда я выйду из душа, я вызову скорую. Врач установит сердечный приступ. Ведь он и правда умер от сердечного приступа. Я забрала его дыхание, и сердце - остановилось. Когда я сушу волосы феном, мне становится грустно: мне кажется, мама будет сильно горевать, что он умер, а я не хочу этого. Она часто бывает не права, но я ее все равно люблю. Хотя, конечно, смерть есть смерть - с этим ничего не поделаешь.
