Чехословакия. Город Нитра. 31 марта 1945 года. Суббота.

Веду снова огонь. Затем, когда вижу в бинокль, чтонаша пехота ворвалась на окраину Гизеля, прекращаю его. Спрашиваю батальон где Микушин? Никто не знает. Селение Гизель занято нашими войсками. Наступает вечер. Никто не знает где Микушин. Только в 4 часа дня нашли его труп на подступах к Гизелю. Прежде чем его найти капитан Прохоров разогнал всю батарею, приказал ценой любых потерь найти живого или мертвого Микушина. Узнали подробности смерти. В минуты наступления он был пьян как все пехотные командиры, его напоили в пехоте. Отдав пистолет своему офицеру, Николаю Дорошенко и прогнав его от себя, он повел безоружный пехоту первого батальона в наступление. Бежал впереди всех- за ним пехота. Кричали ему Ураа!! Безоружному!!!.Он вывернулся из за угла птицефермы и его подрезала очередь пулемета. Пехота его обобрала. Без планшетки и полевой сумки без бинокля и без брюк его нашли на окраине Гизеля. Такое варварство у нас существует даже к любому офицеру и до сих пор. Что говорить о враге! Его хоронили в станице Архонской. Комбатом стал Величко. Гизель взяли. Он был разрушен до основания. Немцы бежали в следующее селение Новую Самбу, и эта первая победа окрылила бойцов, и принесла веру в свою силу. Настроекние было тяжелым. Гибель любимого комбата угнетала всех. Еще сутки под огнем противника я корректировал огонь вместе с Булькачом и поздно ночью ворвались в селение Новая Самба. Так, постепенно солдаты обретали силу и начинали думать что они неплохие воины, раз побеждают прославленную немецкую силу. Утром я наблюдал картину развенчания плохих солдат в завоеванном селе.
Чехословакия. Город Голич.(на славянско-моравской границе) 13 апреля 1945 года. Пятница 5 часов 45 минут утра.

Я вышел с разведчиками в Новую Самбу рано утром 12 ноября 1942 года. Было холодное осеннее утро.Село казалось пустым.,но откуда то стали появляться жители. В убогих и без того бедных осетинских жилищах, все было перевернуто, разграблено. Пух перин и подушек снегом носился по улицам. В домах немцами или осетинами были нарыты блиндажи с выходом под стеной на улицу. Село наполнилось солдатами, которые в одиночку и толпами бродили по селе, рылись в барахле у хат и в хатах, выискивая трофеи. Мне например удалось найти ложку, в которой я нуждался и был доволен этим. Помню кто то из разведчиков Булькач или Родионов нашли штаны и вязанные трусы. С фашистсткой свастикой. Свастику отодрали, а трусы надели. Долго мы рассматривали сидя за селом у скирды соломы, я, Минин, разведчики и рассматривали трофеи друг друга.
Чехословакия. Богемия-Чехия.с. Зволе. 20 км южнее Праги.27 мая 1945 года. Воскресение.

Но вот,подошли машины и пушки. Пришел комбат Величко. Уже вечером, перед сумерками, батарея двинулась по лесной, узкой дороге к селению Маймарада. Кругом лес. Начинаются горы. Уже спускались на землю сумерки, когда хлопцы увидели в стороне от шоссе огромное количество брошенных немцами исправных и нагруженных имуществом машин. Машин здесь было около двух тысяч, а в них абсолютно все. Награбленные немцами у населения имущество и военное и немецкое и русское обмундирование. Здесь конечно солдаты набрали всего, чего только хотели, и машины батареи оказались нагруженными до отвала. Лично я ничего не взял себе кроме пары белья, которые здесь же и надел на себя, а грязное и вшивое бросил в кустах. Глазам представилось интересное зрелище. На лужайке и дороге стояли голые и переодевались в добытые трофеи. Группами стояли и рассматривали свои первые трофеи. Но едва батарея успелп встать на месте, был получен приказ сниматься. Всю ночь ехали мы, миновав ряд селений, в том числе снова Новую Самбу, Гизель, Михайловское станицу Архонскую. В ней разбитой и разрушившейся мы простояли ночь. Воспоминания о ней, у меня весьма туманные, если не считать того, что была несусветная грязь, ноябрьский холод и ветер и я переспал ночь со своими разведчиками в каком то коридоре под открытым небом. На следующий день мы нашли квартиру, разрушенную снарядом но всетаки квартиру. Поместились вместе с Величко. Солдаты наши поблизости нашли тоже помещение. Насколько помню прожили мы здесь не более двух дней.сюда пришел из госпиталя после ранения лейтенант Тарасов тот самый который под станицей Ищерской был комбатом батареи и во время атаки 90 немецких танков 30 сентября 1942 года один остался на КП. К высотке подошел немецкий танк. Из люка вылез немец. Тарасов сидел в блиндаже и сделал попытку дать очередь из автомата, но последний отказал в работе. Тогда немец танкист бросил гранату в блиндаж и Тарасов залился кровью.немец походил по окровавленному телу, комбата притворившегося мертвым. Снял с него бинокль и ушел.только поздно ночью, сражение затихло, и над равниной наступила тишина и ночь, раненный лейтенант дополз до санитарного пункта и был отправлен в госпиталь. Тарасов, друг капитана Прохорова и любимец Минкина стал комбатом, а Величко заместителем.
Около 15 ноября 1942 года в глухую полночь мы поехали из Архонской в хутор Ардовский, небольшой осетинский хуторок в степи, открытый и ровный стоял одиноко. Свистел ветер и пули. Рвались снаряды.каждую секунду передний край озарялся ракетами. Хутор с трех сторон находился в щупальцах немцев. Казалось село мертво. Ни малейшей жизни. Кругом смерть. К утру заняли огневую позицию в поле на одиноком сельском кладбище в 50 метрах от окраин хутора. Наблюдательный пункт оборудовали на крыше длинного осетинского дома тоже на окраине села, метрах в ста от огневой позиции. В то время как разведчики и я посменно наблюдали за противником, остальные разведчики и радиокоты жили в доме, отдыхали или пекли и варили себе дополнительную пищу. После блиндажей и окопов жизнь в доме казалось блаженством, хотя этот дом находился всего в триста метров от переднего края, и простреливался не только артиллерийским минометом но и пулеметами и автоматами тоже. Пули изранили стены дома и часто, особенно лунными ночами, какие были в этот месяц на улицу было почти невозможно выходить, а приходилось до огневой позиции добираться ползком. Однажды было так. Михаил Мустафин пек блины, Дорошенко сидел с телефонной трубкой на ухе и дежурил. Я решил побрить себе голову при помощи солдата Хименкова. Мы уселись с этой целью в коридоре. Вдруг, грохот, треск, дым черепичная и кипричная пыль, крики. Голову намыленную мылом, засыпало кирпичной пылью,снаряд попал в крышу и пробил потолок. Никому ничего не сделалось, по какой то счастливой случайности, хотя все находились в комнате и комбат батареи Конюхов самый трусливый человек в мире пил чай. Он выскочил из комнаты с круглыми наполненными ужасом глазами и не появлялся в доме больше суток. Вот уж издевались мы над ним порядочно! И только Саше Колосову, хорошему доброму парню из Волгоградской области, но большому неудачнику и чудаку, над которым часто смеялись, стукнуло по заднице осколком в тот момент, когда он спустил с себя штаны чтобы …….! И ранило. Это было у него уже четвертое ранение в задницу! Хлопцы потом смеялись. Вот, не ходи куда не надо! Так и жили, не помню сколько, кажеться неделю.
По целым дням я находился на чердаке дома и в отверстие, сделанное в крыше, наблюдал со своими разведчиками за противником. Засекал цели, оформлял документацию и вел огонь по немцам. Моими помощниками были по прежнему Минин, Родионов, Булькач, Лебедев и другие солдаты. Шли ожесточенные бои. Прямо перед нами находилось селение Калгорон, за которое дралась наша бригада. Левее другие части, вели бои за селение Фиагодин «Рассвет» правее оставалась км 4 от нас, тот самый Ардан, через который я проходил пешком в августе месяце 1942 года на селение Црау во Владикавказ. Теперь все эти селения находились у немцев, и кровавая страшная битва шла на осетинских полях. Немцы долго упорствовали и обрушивали сотни и тысячи снарядов на хутор Арданский,поля, ежедневно, ночью обрушивались на хутора десятки бомб с воздуха ночными бомбардировщиками. Хуторок был в развалинах. Помню дождь. Осенняя тьма. Я шел в штаб батальона вдоль развалин села. Поминутно падали снаряды и свистели осколки и пули. Вечером пришел ко мне на КП начальник штаба артиллерии бригады гвардии лейтенант Койчуренко и приказал отправить во второй батальон 30 человек в пехоту. Батальны были больше чем наполовину перебиты в бою, требовалось пополнение, а его было взять неоткуда. Взяли из артиллерии и минометчиков. Кого отдать? Жалко каждого. Ведь пехота – это гибель. Но приказ есть приказ, и выполнять его нужно. Отдали конечно тех, кто для артиллерии менее пригоден или почему либо на худом счету. 20 ноября утром, в шесть часов когда было еще темно, их выстроили с вещевыми мешками и винтовками. Они ничего не знали. Большинство их было юношами в 18-22 года. Из своих разведчиков и связистов я отправил Лебедева – того забитого и неприспособленного к аду войны юношу 18 лет. И Кудряшева чувашика своего земляка. В семь часов утра они вступили в бой в рядах второго батальона. Вечером в этот день из 30 человек в батарею вернулся лишь один. Гусев. Остальные 28 погибли. Юноша Лебедев на поле боя сошел с ума. На следующий день 19 ти летнему юноше красавцу Титенкову осколком перебило половой член. Он кричал и плакал требуя чтобы его пристрелили. Никто конечно этого не сделал. Так шли дни.батарея имела большие потери.
Через неделю мы переехали на окраину села в другой конец и замаскировали свои пушки в зарослях неубранной кукурузы., в 500 метрах от немцев. Снарядов у нас было мало. На каждый наш снаряд немцы присылали сто. Снова потери. Катиров, Фиагдон, Рассвет наши бригады не взяли. Передовая линия фронта оставалась на старом месте. Здесь же оставались лежать тысячи трупов русских солдат! 1 декабря 1942 года ночью бригада ушла под Калоргом. Правее нас оставался Ардан. Но сутки мы не были на переднем крае и прожили в деревне Кирово во 2 эшелоне. Помниться такая же бедная хата,дети. Тарасов, капитан Ткач – замполит по политчасти, я и еще кто то пили за добытый за большие деньги самогон, вернее остуженную рака. Со 2 го до 5 декабря я со своими разведчиками и связистами находился на КП третьего батальона седьмой бригады. Командиром этого батальнона был гвардии старший лейтенант Андреев из Чувашсой республики из гор Канаш. Я обрушивал огонь на головы немцев, они на нас. Были хорошие, теплые дни. Безоблачное небо и солнце. Земля подмерзла и не растаивала, в чистом поле среди сухостоя и чащи неубранной кукурузы, вырыл с солдатами блиндаж. Немцы отступили на 500 метров. Мы брали метры и радовались этому. Впереди до Германии оставались тысячи километров. Мы не мечтали об этом. Нашей мечтой был Калгори, находившийся в двух километрах от нас. Но я верил в победу, война казалась мне не таким страшным бременем и ужасом, какой кажется она тем кто не был на фронте. Война мне не надоела. Я воевал честно и бодро. В блиндаже мы шутили и смеялись. Рвались снаряды, продвинувшись на 300 метров мы потеряли 300 человек. Наблюдательный пункт и батареи оставались сзади, я имел с ними только телефонную связь. Рано утром 5 декабря 1942 года КП третьего батальона и я со своими солдатами, избрали новый командный пункт.
Он находлся под Кардагоном, под самым носом противника. В 40 метрах от него. Всего 40 метров!. Вот оно, это гиблое и страшное место, в котором я и мои солдаты провели неделю до 12 декабря, впереди, потонувшее в деревьях осетинское селение Кадгори. Оно у немцев. Ближе к нам равнина и колхозные поля, заросшие неубранными культурами. Сидят немцы, блиндажи, окопы, траншеи, минометы,пулеметы, пушки. Немцы от нас в кукурузе в 40 метрах. Еще ближе в 30 метрах, от немцев и в 10 от нас, наш передний край, наша пехота, но их всего 10-15 человек. Остальные побиты и ранены. Затем в 10 метрах от этих десяти героев назад, идет крутой овраг длинный и извилистый. Вдоль этого обравистого оврага расселись наши автоматчики пулеметчики и снайпера. Здесь, подкопавшись собачьими норками в стену оврага, и перекрыв их кое чем от могущего быть дождя, снега и осколков разместилась КП батальона и приданные ему артиллеристы. За нами долина, кустарники, река. За рекой поле, в одном километре от меня моя батарея. С ней через речку и кусты телефонная связь. По воинскому уставу сидеть полагается на ПНП – где находился я, полагалост не только мне но и командиру отделения разведки. Вернее даже ему а мне находиться на КП. Но так уж построен свет, что там где шишки и синяки, где опасно и трудно, приходилось и приходиться бывать всегда Куликову, а где пир,, там его забывали и забывают. Есть у меня такт и скромность и никому я еще не сказал о том, что здесь находиться не мое дело, кроме этой тетрадки.наоборот я считал постыдным сказать или даже дать намек на это. Ведь это бой! Сражение за Родину, а я не трус, и у меня было самолюбие. Я гордился этим почетным а может быть и последним местом. Нехрабрый мягко выражаясь, комбат Тарасов,и его любимец Минкин, пожинали лавры славы в удобном и теплом блиндаже два три километра от переднего края. Я не возражал. Со мной были мои беззаветные честные солдаты, юноши не покидавшие меня. Овечкин, Родионов, Малис,Булькач. Ночью нас немцы забрасывали гранатами. Днем и ночью, круглые сутки, обрушивался ад огня на овраг на нас. Шквал горизонтального пулеметного и автоматного огня срезал как бритвой кустарник, возвышавшийся выше уровня оврага. Люди погибали, падали, приходили другие. Погибали снова, их заменяли третьи. У ног, блиндажиков и ямах где сидели в кустах оврага, в болотной воде и грязи лежали трупы, трупы и трупы. Ночью, ползком их выносили с переднего края, находившегося от нас в 10 км. Чуть высунув над оврагом голову, вели огонь по немцам из автоматов, винтовок автоматчики и снайпера, офицеры и солдаты, мои юноши разведчики и я. Немцы сидели нахально, не уходили. У них были хорошие блиндажи,а снарядов у нас было далеко не достаточно. Наши пушки должны были молчать и лишь в критическую минуту открывать огонь. На меня кричал Андреев почему я не открываю огонь из артиллерии, но я ничего не мог сделать. Я вел огонь, но 10-20 снарядов в сутки это не огонь и не война. Больше тратить снарядов мне командоавание не разрешило. Убит заместитель командира батальона Витковский, погибли десятки солдат.
Помню одного. Раскрытые глаза,рыжая борода. Стар. Раскрыт череп и мозг его лежит в болоте, в двух метрах от головы. Иван Булькач стрелял до того как раскалялся автомат. Затем автомат остывал,и он снова принимался за работу. Рядом со мной сидел командир взвода автоматчиков юноша лет восемнадцати. Коля. Ребенок! Юношеская, невинная улыбка. Красавец парень. Мы с ним часто говорили, когда он откладывал в сторону автомат или снайперскую винтовку. Он, этот скромнейший культурный и отважный юноша был уверен в том что он будет жив. Он рассказывал мне о доме, о матери, о любимой девушке. Читал стихи. И зубы этого юноши с пушком на губах сверкали как снег, и голубые глаза горели под черными бровями. Однажды утром, 10 декабря 1942 года, когда с голубого безоблачного неба сияло солнце и было тепло, а в воздухе выли снаряды, Коля встал на свое любимое место со снайперской винтовкой, открыв себя в полурост врагу. И стрелял. Враг сидел в 40 метрах и видел его. Так Коля делал ежедневно,но судьба хранила его. Я часто его просил и ругал, приказывая быть осторожнее, но юноша был упрям. В это утро враги сидели в кукурузе,в касках и их было видно как никогда. Без какого либо бинокля. Один, два три не сосчитать. И все семнадцатилетние,восемнадцатилетние безусые смеющиеся. Они стреляли. Николай был в восторге что видит так много целей и стрелял стрелял без конца. Как мальчик восторженно кричал мне «Смотрите! Вот они. Вот они! Я тоже стрелял. Я два раза попросил его «Коля, мой хороший! Уйди! Затем я встал на его место, во весь рост и стрелял так минут пять. Меня позвали к телефону и я ушел. Коля встал на мое место и в ту же секунду рухнул вниз с пробитым черепом. Разрывная пуля пробила голову, вырвала кусочек кости из головы вместе с кудрями и он, этот кусочек лежал в шапке, упавшей с головы и лежавший в стороне. Закрыты глаза, тяжело дышит и еще жив! Так было пять минут. Огонь! Крикнул я и в бешенстве горя в телефонную трубку! Огонь артиллеристы! Крикнул Андреев. Лицо его было страшно в гневе и горести. И ураганный огонь открыл я , забыв все лимиты и запреты. Растоптав их ногой. Я встал во весь рост корректировал огонь и обрушивал на их голову. Как назвать их чтобы слово освобождало душу и сердце от той безумной ярости к ним, и горя за этот цветок человечества.я обрушивал сотни снарядов на них, и…они побежали. Бежали и падали. Рассыпаясь на части осколками. Пехотные солдаты, святые люди Армии, грязные и черные, измученные и непобедимые в упорстве и мужестве, эти юноши и старики плясали чечетку, танцевали и кричали в восторге забыв все на свете, и высыпали во весь рост в овраг. Немцам было не до них. Они бежали и умирали. Нет- правильнее корчились и сдыхали. Я кончил стрелять когда на меня гневно прикрикнул в телефонную трубку откуда то с КП лейтенант Козлов.Израсходовали 82 снаряда, убито 119 немцев. Пехота ворвалась в немецкие траншеи. Но пехоты было всего 20 человек, и ночью нас выгнали снова в овраг. Юноша Коля умер и лежал прекрасный и гордый рядом со своей винтовкой. Так прошла неделя.
Неделя под Кадгоршем. Седьмая гвардейская стрелковая бригада снялась и уехала в селение Ногир. Здест ы жили три или четыре дня вдали от переднего края. Ездили мытся в баню во Владикавказ. Помню эту баню на Республиканской улице у моста через Терек. Милый город! Я вновь увидел тебя. Окраины его разрушены. Баррикады. Был на рынке, купил на имевшиеся деньги молока котлет, водки. Минкин напился пьян и буянил в машине. Я еще раз убедился , что он большой дурак. В минуту свободы, я стремглав бросился на Степную улицу к дому Аршака, но его не было. Не было и Сократа, не было Андрея Николенко. Все они уехали из города!
Вместо отдельной батареи 76 мм пушек сформировался отдельный артиллерийский дивизион из пяти батарей. Командиром его был назначен гвардии капитан Козлов. Юридически это началось с 1 декабря 1942 года. Но этот дивизион фактически существовал из одной нашей батареи и дополнилось количество лодырей, ничего не делавших, не воевавших, числящихся в этих батареях, где не было ни одной пушки. Начиная приблизительно с 15 декабря до 22 декабря весь 10 й гвардейский стрелковый корпус сосредоточился и жил в районе станции Белан, недалеко от Владикавказа. Помню эту спокойную жизнь в ничегонеделаньи в каком то плохоньком домике вместе с хозяевами. Ели, пили водку когда она была, спали. У меня в качестве связиста прибавился один солдат. Конельский Юрий Казимирович, сибирский поляк. Молодой и грубоватый парень, но очень хороший товарищ и отважный воин.вот сейчас, когда с тех пор прошло больше двух с половиной лет я вспоминаю еще один боевой эпизод, который следует, если придерживаться последовательности и хронологии, отнести куда то к боям за Ардон, когда нам вдвоем с Микушиным пришлось на вечерней заре отражать атаку 20 танков. А ведь батарея наша была в бригаде единственной. И отразили! Итак приблизительно 22 декабря 1942 года, мы погрузились в большой эшелон и двминулись, вся бригада, по железной дороге снова через Грозный в Ищерскую.
На этот раз, мы проехали не только станцию Червленая,но и Алпатьевский совхоз, где воевали в августе-октябре.. Вот эшелон движеться по железной дороге в том месте, где я разбирал со своими солдатами шпалы на блиндаж. В стороне от дороги метров 100, виден старый мой блиндаж на наблюдательном пункте, От чего то сжимается сердце. Когда смотришь на эти места, наполненные трагедией, где воевал ты, в первый раз в своей жизни. Так и кажеться что вот сейчас ударят из Ищерской артиллерией немцы. Но нет. Здесь уже давно тишина. Немцы изгнаны. Приезжаем на станцию Ищерская 25 декабря 1942 года. Эшелон выгрузился. Жить негде. Ищерская в развалинах. Жили сутки около камней которые ранее считались домами.