Никаких перемен

Будто рыцарь, в железо закован подъезд --
Это значит, незыблем жилищный закон.
И прохожий бледнеет, взирая окрест,
На него чуть не падает целый балкон.

Вслед за ветром, отринув приевшийся быт,
Устремляется взгляд выше скученных стен:
Выбирая канал из эфирных корыт,
Чуть заметно колеблются стержни антенн.

Столб минуя, заржавленный мусоровоз
Умножает контрасты реклам со щита;
Увядающей парой осенних полос
Оживлённая улица в скобки взята;

Капитал сентября, кислых бусин пучки
На оборванных кронах ранеток висят;
Изнурённые страстью к расчётам шаги
Остановлены возле числа пятьдесят.

По отставшей чешуйке еловой коры,
Сомневаясь в реальности, ползает жук,
И доносится вдруг из какой-то дыры
Популярных тамтамов зацикленный стук.

Смятый чек от покупки невзрачных томов
Шелестит по следам ежедневной метлы...
В разогретые водкой палаты умов
Отовсюду въезжают прямые углы!

Говорят, обыватель не то что за год --
По статистике за день чуть-чуть поредел;
Всё вольготнее крутится здесь кислород,
Вентилируя лёгкие гнилостных дел.

Для устройства тотального скрипа в полах
Пачки хруста печальны и слишком черствы;
Долго роются мысли в истлевших словах
И хворают в ковре желторотой листвы.

Возле урны рассыпаны зёрна стекла --
Обрести свой обед под шершавым крылом
Воробью тяжело. В стороне от ствола,
На котором жука больше нет (поделом),

С потребительской сумкой стоит человек --
Обходи, на кривых жигулях объезжай.
К наболевшим вопросам прижать хочет снег,
Синяками давнишний вспугнуть урожай, --

Чтоб кусал в щёку сам. Плотный ком, что слепил
той зимой, обнаружить надежду питал
На скамейке. С мешком в супермаркете был --
Килотонны продаж на себе испытал...

Над воронкой стенает высокая фальшь.
Завихрённый порыв, за повтором повтор --
И, с окурком добив гипнотический вальс,
На асфальт опускается взвинченный сор.

И, забыв про движенье, про универсам,
О кошмарных когтях -- о вещах вообще,
Кроме тонких материй, приятных усам,
Едет крыса на девичьем пухлом плече.

К лопухам новостей в отопляемый кров
От погоды растёт у любезностей крен...
Переменная облачность. Розу ветров
Всю трясёт. В остальном -- никаких перемен.

В стёклах ласковых слов нет
для грозы, посему
Центр города глохнет,
Не расслышать ему

интонаций богатых
в монологе дождя.
Меркнут после раската
Очи статуй вождя --

и укоры разряду,
и скандалов чреда.
Тают замыслы радуг,
Их смывает вода.

Реет ветер-подпасок
С акварелью родной,
Из разбросанных красок
В каплях нет ни одной.

Дождь шуршит как обычно,
в смысле, как повезёт.
Над горой самолично
Случай тучи пасёт,

от которых все клёны,
клумбы, пристани ждут:
пошуршит благосклонно
иль не выльются тут.

Для того ль позолота,
Для того ль -- глубина?..
У театра кого-то
подпирает стена.

И безлиственный разум,
вроде пыли, прибит
под подошвами (фраза --
будто щель между плит).

Лбом упершись в усталость:
"Буквам, как и творцам,
На афише мечталось
Биться ближе к сердцам...

Или редкие миги
К циферблатам прижать --
Никому в этой книге
Штампов не избежать."

Случай скрючил ручищи,
Выжал грубую быль.
Стали улицы чище,
Но чернее, чем пыль.

Перешёл вина, воды,
Миновал магазин
житель. В луже разводы --
неудачный бензин.

Выбирает из мая
День конкретный толпа.
Очутиться желая
у другого столба,

от повозки железной
удирает щенок.
Громыхает небесный
Типографский станок.

Уж не знаю, стало ли оно лучше. Длиннее - точно стало. Как уж. Ещё не анаконда.


Противоестественный спутник Земли

Ступая на каждую дату,
Ты должен узор завершить.
Пусть клонится нечто к закату,
А нам не прикажешь спешить.

И к целому каждый осколок
Придёт, искупавшись в золе.
Пусть глинистый, жёлтый просёлок
Всё выше ведёт по земле.

На этой дороге ни другу,
Ни сердцу не скажешь: "Лети", --
Но мысль -- до звезды иль по кругу --
Стремительна в каждом пути.

Навылет пробьёт -- как пустоты,
Селение, лес и ковыль.
Цвета, мотыльки, повороты,
Сливаются
в серую пыль...

-- Бегу от владычества знаний,
Качусь, словно тень колеса!
По лицам моих упований
Двуногие хлещут леса.

Останки несметных борений
В овраге мечтаю зарыть,
И рядом упасть на колени,
Запутанным волком завыть.

Я -- нищий на паперти лета.
Минувшее помню едва...

Вокруг недоступной планеты
Крутилась моя голова.

Вертелась, как брошенный камень,
Враждебных раздумий тюрьма.
В космический погреб заглянет --
И сходит, и сходит с ума!

И что-то на глобусе ищет
Застывшими слитками глаз.
Остаток -- в презрении нищем
Летящих к поверхности фраз:

-- Ужели чаровнице далей
Милы средь зелёных обнов
Немые чудовища зданий,
Крикливая брошь городов?..

Хребты содроганьем объяты,
Не блещут полярные льды,
Когда ты теряешь в уплату
Дремучих шелков лоскуты!

Звон тягостной льдинки во взгляде...
Безумцу не внемлет она...
Как жертва в преступном обряде,
Подземная кровь сожжена!

Всё мнилось: поверхность близка мне;
И рот, превращённый во грот
В обломке летучего камня,
Со скрежетом длил оборот.

Облапили талию долов
Железных дорог пояса.
В прищурах межзвёздных расколов
Мерещились чьи-то глаза --

Угроза ли в них, письмена ли?..

О муках раскола твердя,
Обычные нервы бы стали
Натянутой нитью дождя.

Железные были бы -- ржавы;

Блистали, как царственный жест,
Из бездны подобьем державы
Представшие --
сфера и крест.

Поодаль кружился посланец --
Узнать, кто Земли кавалер.

Планету он прочил на танец,
Предсказанный музыкой сфер.

И трижды в волну океанов
Упали созвездий слова.
Услышать любезность вулканов
Боялась моя голова...

Окинула загнанным взором
Заоблачных троп круговерть,
Сорвалась с небес метеором --
И врезалась в сонную твердь!

Иссякло небесное рвенье,
Финал притяжения прост --
Лазурь пронизал на мгновенье
И минул мой пламенный хвост!

Я нищий!
Укрывшись в овраге,
Прошу по знакомству Луну
Расправить двусмысленной саги
Страницы --
пролить хоть одну!

(-- На дне у волны музыкальной
Лишь ей -- преломлённая лесть,
Из новой шкатулки хрустальной
Не вытащишь лучшую весть...)

Молчанье...

-- Ключи откровений
Сотри
и позволь мне забыть!
И в дебрях упасть на колени,
Запутанным волком завыть!

Если, берег костями своими устлав,
Ваш солдат созерцает скворцов,
тем печалит ворон, он по-своему сплав --
Оловянен, туманно-свинцов.
Даже в клетке есть просо под клювом у птах,
Им вопросы и в клетке -- не корм,
И не чертят они, усомнившись в крылах,
Цепким когтем эскиз новых форм.
Ну а ты отраженьем в пруду, как в избе
об окно, глаз да глаз не мозоль, --
С точки А, проскочив орбитальное Б,
Через Гамму Кита -- к пункту "Соль".
Точка старта -- на дикости, где без страды
Поле зренья быльём заросло.
(Три свечи у иконы погасшей звезды
В институте поставь, чтоб везло.)
Позвоночный свой столб раздвигай, как штатив,
Фас и профиль завяжутся в бант;
И -- по кочкам сетчатки, винтами схватив
Мутный воздух, как планер-мутант.
Отделись -- сверху свесится трасса на приз,
Вот и первый дорожный диез --
С единицы на нём ты свернёшь на каприз,
Отказавшись парить наотрез.
И на гальке родной ты как прежде лежишь,
И всё та же не светит звезда,
Рядом ветка скрипит, как несмазанный шиш;
Ты лежишь, как старик, у пруда.

По игривым волнам утекают умы,
Прежним линиям молвив: "Прости,
Я дошёл бы пешком до границ кутерьмы,
Но туда просто нечем идти.
Если берег сапёрной лопаткой подрыть
(или той, что торчит со спины),
В тот же час выйдет боком подземная прыть --
И не выйдет с другой стороны!
Здесь не след боевым доверяться зубам:
Убываешь в туннель без вестей --
Целиком по чужим путеводным стопам,
или как совокупность частей."

А поход за кустами частям не к лицу,
Как безрадостен он и кустам,
Вот итог: без окопа лежать наглецу;
Спотыкаясь опорами, там
удаляется вместе чета проводов,
В кипятильнике дабы совпасть.
Но понятно скворцу и без всяких прудов:
В них жужжит электронная страсть.
Атмосферный ребёнок мерцает вокруг,
Сразу хитрый и скрытный весьма.
Как старушки, стоят тайны вольтовых дуг,
И хотят, чтоб довёл до ума.
На обочине щурься, рогатку хватай,
Метким пальцем стреляй в облака,
И приветствуй за ручку предмет-ходатай
В месте, где приземлится рука.

Инструменты мои -- пень-колода, пила,
Но едва ли способен любой
Сделать так, чтобы рать футболистов была
Телевизором брошена в бой --
икры наголо; после -- в раздумьях глухих
в доску шашками бьют мудрецы.
На экране длиннее дистанций сухих
Часто выглядят в брызгах пловцы.
Катят женщины (чаще, чем танк на войну),
Выбиваясь из пары серёг;
Палки, лыжи, прыжки -- в высоту и в длину.
Нет в программе скачков поперёк.
В понедельник с утра по дуге на бегу,
Словно дятел, стучал финалист.

У пруда я такую же видел дугу:
Вместе с веткой колышется лист.
А под ивой, смешавшись, -- крапива, осот;
Вдалеке -- электрический брак.
(Не понять, почему их опору грызёт
Впечатлительный заяц-дурак.)
Уж устав перечёркивать лиственник весь,
К замыканию тянется мать.
Берег тих, и мне кажется: истина -- здесь,
Просто нечем её понимать.
Коль оскалится из лесу вышедший толк,
В зубы призраку бросишь: "Прости", --
Муравой обрастёшь, как исправленный волк,
Шестерёнки набрякнут в шерсти.
Против прежних заботы обрящешь втройне,
Будешь рысью по кочкам греметь.
(А таиться с ушами, как рысь на бревне,
Даже танку полезно уметь.)

Изменяя себе по три раза на дню,
В прутьях шарится провод-отец.
(Наконец, я, быть может, конец изменю,
Возвращаясь в себя наконец.)
Подвиг зайца осмыслен: столбы не растут,
Потому-то их грыз -- как эрзац,
Профанацию гибкости ив. (Где-то тут
Должен быть не конец, но абзац.)

Как точка на воде за вилами -- что он
Симптом -- светобоязнь -- предчувствовал в финале
И в днях, в которых был крест-накрест запрещён
Заветный манускрипт воздвигнул -- чтобы знали,
А если будет скрыт и красным кляпом стёрт,
С огромных городов уловками прокруста
Бразды загробных сфер -- архангел, архичёрт --
Узнают с двух страниц вершителя искусства.
В подлунной -- монумент, с оградой и молвой,
Пока в огне с небес не вспыхнет вся бумага...
До времени взошла терраса над Москвой,
И в каменном полу -- оставленная шпага.

***

Когда со стороны заметна служба слов,
Слова невинный свет отчасти отрицают.
Поступки их творца под звон колоколов
Средь глав заключены, и тоже тень бросают.
Живьём нет нужды их твердить наоборот,
В посмертии вспорхнуть прозрачными нельзя им.
И, в щели между плит стекая, тень растёт
Туда, где пред грозой сидел её хозяин...

***

Ты думаешь, что дар бесценнее вложил,
Под спуд засунув, тот, кем ряд картин завещан?
Нет в призрачных стенАх костей и рудных жил,
Едва ли, разорвав сплетенье пыльных трещин,
Откроешь в темноте ступени между строк,
Достойными не счёл их мастер -- в камне высечь.
Старатель, будь ты сам и всадник, и жесток,
До истины -- в годах -- не менее двух тысяч.

***

На солнечных часах двенадцать не пробьёт,
Но время мимо них с уверенностью тени
К песку и склянкам дня заблудшего ведёт --
Оно всегда ведёт в бесплодном направленьи...
Сквозь дым от папирос гипотезы лия,
В дела минувших лун затылком проникая,
Естественный вопрос по пунктам жития
Изволь согласовать с колёсами трамвая!

Чтобы самовыражаться (и просто выражаться) непротиворечиво - каждому ёкселю по мокселю и наоборот, - необходимо быть таким внутри. Но внутреннее единство редко бывает долговечным. По сравнению со сроком существования партии длительность этого состояния - мгновение. Обычно оно возникает, когда помыслы вовлекаются в порыв, в стремление - к жизни, к смерти, в любовь, в ненависть. Или ещё в какой-нибудь порыв - в одно ухо влетело, из другого вылетело.

Получилось ли? А кто его знает...


Единение народов
Совершается в миру.
Поздний ужин антиподов
Я готовлю поутру.

Прямиком из ниоткуда
Воду льёт в кастрюлю кран.
Бытовое видя чудо,
Удивляюсь как баран.

Закрутив его рукою,
Говорю, садясь на стул,
Сквозняку в ушах -- с тоскою:
-- Нет, не так ты прежде дул...

Хочу написать сюда какую-нибудь мысль изречённую, которая есть чушь. Когда пытался в предпоследний раз, вспомнил слова Мандельштама: "И, слово, в музыку вернись, // С первоосновой жизни слито!". Вероятно, хватило бы и простого "Заткнись".


Покуда я купался без-
надежно в нежностях музык,
В открытый рот забрался бес
И вырвал вежливый язык.

Обрубок повторял число --
Удобен только скуки для.
Я ждал: растёт язык-весло.
Да что там! Киль у корабля!

Надкрылья жучил, как Дедал.
Потом парил над кипой книг.
На табуретке восседал
Трудом ушибленный двойник --

Был вхож в дворец твоих тревог
И рвал парик, с тобой скорбя.
Но он двух слов связать не мог
За неимением себя.

Наверное, лучшее, хоть и наивное, и жестокое.


Данко шёл, сокрушая преграды,
Спас народ, пробудившись вождём.
Много меньшему будем мы рады --
И награды такой мы не ждём.

Стихотворец роняет задумки --
И потом, вспоминая родство,
Из сердечной единственной сумки
Исторгает своё мастерство.

Дождевальным клубком, по старинке,
Расточает серебряный шум.

Увеличенной в лупе снежинкой
Представляется сдержанный ум.

За игрушечной курьей избушкой
Третий прячет улыбку лисы.

А четвёртый -- большие с кукушкой
Из груди вынимает часы.
Прокукует в сомненьи великом
И кидает под ноги пятак:
- Сумасшедший, сражаешься с тиком?
И без тика -- всегда будет -- так.

Незабвенной церковной лампадой
Кто-то вечно дымит в уголке.

Рядом с ним -- затянувшись руладой --
Со взведённой гранатой в руке!

За гремящего фляжкой -- тревожно,
Наказание плещет в глазах.

Даже зрячим удерживать сложно
Времена на судебных весах!

Всех же больше в людском многоречье
Для меня притягательны те,
У кого волшебство -- человечье,
От природы снаружи -- в беде.

Окровавленным комом сожмётся --
Услыхав -- зарываюсь лицом...
Задыхаюсь под срубом колодца,
Вслед за птицей несусь, невесом...
На колючей торжественной кроне
Обрываю сражённый полёт.
Ах, бывает ли: сердце в ладони
Кровоточащей тайной живёт?..

Был бы славен престол Велимира --
Он бы чтил разветвлённую речь,
Подколодные горести мира
Поразил бы - чтоб вас уберечь!

Но, любуясь изгибами молний,
Что в лазурные бьются листы,
Я -- лишь только случайный паломник --
Чрез парящие -- между -- мосты...

Кто за словом следил, узнавая --
Не неся талисмана, следил --

В час, когда нагота ключевая
Вся усыпана дрожью светил,
Чтобы голос вселить в иноверца,
Не ищи подневольный разлив --

Подними над землёй своё сердце,
Красный облик его сохранив!


Сочинялось, чтобы выразить восхищение творчеством Лауры Цаголовой. Такой силы впечатление у хитинового любителя иносказаний оставалось разве что после некоторых стихов Блока и Бродского.