Сложные вопросы
Протоиерей Андрей Ткачев
Легко восхвалять Творца Вселенной, любуясь искрящимися каплями росы на рассвете, или наблюдая неспешный ход белоснежных облаков. Но когда скорби и испытания подступают к человеку, он в отчаянии забывает о милосердии и любви Господа. За что? Почему? Человек искренне ждёт откровения и в недоумении смущается его душа, — неужели так и не будет ответа? И в этот момент творение почему-то забывает о том, что его Творец неизречен, неведом и непостижим.
Есть тяжёлые вопросы, само произнесение которых даётся тяжело. «Доколе, Господи?» — спрашивали праведники, встречаясь глазами с кошмаром, родившимся от греха. «Зачем Ты Меня оставил?» — кричала Распятая на Кресте Истина Своему Отцу. В этом крике — вся боль мира и все противоречия его, на том же Кресте тогда же снятые, но остающиеся не снятыми для наших глаз. Вопросы могут не оставлять человека и за гробом. Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь за кровь нашу? (Откр. 6, 10), — спрашивают Господа души замученных за Его имя. И их вопрос передаёт нам тайнозритель Иоанн.
Великие тяжёлые вопросы не произносятся сразу, но, как дитя, долго носятся под сердцем. Их не задают, развалившись на диване или завязывая галстук. Их скорее кричат, обращаясь непосредственно к самому Небу, и Небо может молчать, а может и отвечать, как отвечал некогда Иову на его болезненные крики Господь.
Но есть разряд людей, теоретически обеспокоенных широкой и неподъёмной проблематикой. У таких людей легко слетает с уст: «Почему в мире так много страданий?» или «Спасутся ли язычники?». Видимо, они забывают, что в ответ на вопрос человеческий Бог имеет право молчать, имеет право отвечать на вопрос — вопросом, и вовсе не обязан играть с нами в игру, подобную пинг-понгу: мы Ему — праздный вопрос, Он нам — великий ответ.
«Скажи нам, какою властью Ты всё это творишь?» — спрашивали Христа фарисеи. А Он их спросил в ответ: «Крещение Иоанново было с неба или от человеков?». Они знали, что, если скажут «с неба», Он спросит: «Почему вы не веруете ему?», — но боялись также сказать «от человеков», потому что люди почитали Иоанна пророком. Они сказали: «Не знаем». Тогда и Христос сказал им: «И Я вам не скажу, какою властью всё это творю».
Переведём ситуацию на нас с вами. Мы спрашиваем Бога: почему в мире так много страданий? А Он отвечает: спрошу тебя и Я — ты все Мои повеления выполнил? Ты все слёзы, какие мог вытереть, вытер людям? Все раны перевязал? Все долги раздал? Во всех добродетелях до крови подвизаешься? Мы, если не являемся пациентами соответствующей клиники, конечно, скажем: нет. А Он имеет право продолжить: вот ты своим ответом на свой же вопрос и ответил. Обо всём мире тебе переживать не надо, а та мера страданий, которая открыта твоему взору, зависит от тебя и доступна твоему воздействию.
Между нами и Богом реально проходит диалог, проходит постоянно. Он повелевает — мы делаем вид, что не слышим. Он зовёт — мы отнекиваемся. Он будит совесть нашу — а мы усыпляем её. Когда же совесть особо не мучит, голод не угрожает и сапоги не жмут, мы дерзаем произносить праздные теоретические вопросы, касающиеся вещей невместимых. Например, «спасутся ли язычники?».
Представим себе, что Господь даст нам ответ. Причём даст в том духе, к которому мы привыкли: в духе мерзкого анкетирования, или участия в выборах, или голосования на ток-шоу: да/нет. Неужели вы думаете, что краткость и громадность этого ответа оставит вас в живых или хотя бы не искалечит?
«Да, спасутся». Что это значит? Это неминуемо означает рождение вопроса: а зачем тогда всё? Посты, праздники, покаяние, воздержание? Почему литургия, а не орфические мистерии? Почему нужно читать псалмы Давида, а не беседы Конфуция? Понимаете ли, что при ответе «да» вы тут же бросите Церковь? А если не тут же, то через небольшой промежуток времени?
А если ответ будет «нет»? Тогда ещё хуже. Тогда вы имеете право стать в позу Ивана Карамазова или сытого дореволюционного барина и, растягивая слова, с апломбом произнести: «В вашего Боженьку я верить отказываюсь. Для Него миллионы и миллиарды людей — лишь биомасса, обречённая стать лишь дровами дьявольской печи. Я в Него, пожалуй, и верю, но молиться Ему отказываюсь, и билетик торжественно возвращаю».
И уж «сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали»! Сколько людей, мыслящих категориями только «да» или только «нет», упало, одни в яму безразличия и прохладности к вере, другие — в страстный пафос богоборчества и безблагодатной «святости», как Лев Толстой или русские революционеры. И ведь когда вопрос задан, а в ответ ожидается только «да» или только «нет», то выпадает человек из памяти о том, что Христос распялся за всех, хотя и не все спасутся. И может показаться человеку, что он любит людей больше, чем Бог, хотя не распинался он за людей и распинаться не хочет. А если распнётся, то не воскреснет и никого не искупит, потому что это будет лишь смерть грешника за грешников. Но ведь действительно любовь Божию мы познали в смирившемся Благодетеле, родившемся от Девы, распятом на Кресте, воскресшем из мёртвых. Свой труд служения Иисус Христос поднял на избитые, истерзанные плечи не только ради кого-то одного, но ради всех. Неужели кто-то ещё кроме Него может быть достоин в полной мере имени Человеколюбец?
Но мозг болен и сердце чахло, и вопрос всё равно задаётся, и ожидается ответ "да"/"нет«. Так в чём же дело? Дело в том, что в земных вопросах можно идти направо или налево, и дилемма «туда или сюда?» соответствует дилемме «да или нет?». А в духовных вопросах кроме координаты «право» и «лево» есть координата «вверх», и земные узлы развязываются благодаря неожиданно разверзнувшимся Небесам. «В горняя, в горняя», — шептал умирающий Пушкин, то есть «наверх, наверх». «Licht, mehr licht», — говорил умирающий Гёте. Туда, наверх, в Царство света и нам дорога. Там разрешатся наши не разрешимые на земле вопросы. И не просто «там», а «только там». Поэтому — «горе́ имеим ум и сердца»!
Ответы на нравственные вопросы не вымучиваются математически, за них платят валютой слёз и крови. И, приобретённые таким образом, эти ответы должны храниться внутри, а не превращаться в предмет праздных споров, потому что они парадоксальны, странны для слуха и для большинства тесных сердец невместимы. Вот Иов вопил на небо, и Бог с неба ответил ему. Но Иов ответу не обрадовался. Если мы сядем на то Иовлево гноище, или спустимся в Даниилов львиный ров, или дадим себя бросить в раскалённую печь, уподобляясь трём отрокам, то именно там мы и получим ответы. На такие вопросы ответы даются именно в львином рву, в горящей печи, на гноище или на кресте. И если это так, подумает человек, то я отказываюсь от вопроса. Это будет правильный ответ. Надо читать Писание сердцем и выпрашивать в подарок корень Премудрости — страх Господень, чтобы не «омрачать Провидение словами без смысла» (Иов 38, 2).
Есть у Доброго Пастыря овцы, яже не суть от двора сего (Ин. 10, 16) Уже одно это пусть утешит людей, искренне переживающих о судьбах тех, кто не слыхал Евангелие и до сих пор живёт за пределами благовествования. Да и сама история учит нас временами не хуже Писаний. Так, один из спартанских царей был ошибочно принят незнакомым человеком за его личного врага. Незнакомец облил царя помоями на улице. Телохранители обнажили мечи, человек, совершивший глупость, взмолился о пощаде, а царь узнал причину оскорбления и сказал: «Не троньте его. Он облил не меня, а другого». Представляете, сколько благородства в этом человеке — язычнике, никогда не слыхавшем заповеди о смирении? Представляете, сколько в нём умения обуздывать внезапный гнев, погашать желание справедливой мести? Этот царь будет тоже стоять на Страшном Суде, как и всякая воскресшая плоть. И можно думать, что когда Господь будет судить сребролюбцев, многие христиане пойдут в геенну, а многие язычники найдут милость. Так же будет, когда будут судить трусов, предателей, кровосмесителей, колдунов. Нам нечем гордиться. Совершенно нечем. Наша вера ко многому обязывает, но отнимает всякий повод для гордости. Она питает и живит и утешает, но не прежде, нежели смирит и устрашит. И об этом стоит думать, задавая время от времени великие вопросы.
Наконец, если действительно тревожит верующего человека судьба неверующих людей, то пусть он, верующий, выходит на проповедь и учит языки, и благовествует Евангелие ближним и дальним. А коль не способен к этому — пусть хотя бы смиренно молится.
Жизнь продолжается, и значит, задавать вопросы ещё придётся. Но пусть вопросы эти будут выстраданными и обдуманными, прошедшими по всем коридорам и закоулкам необъятного сердца, а не просто слетающими с языка, как мыльный пузырь с детской соломинки. В конце концов, сказано: Твоими устами буду судить тебя, лукавый раб (Лк. 19, 22). И что мы будем, бедные, делать, если посреди всей паутины мелких целей и праздного любопытства, посреди всех бесполезно сказанных слов вдруг скажет нам Бог то, что сказал однажды: Препояшь чресла твои, и встань, и скажи им все, что Я повелю тебе (Иер. 1, 17)?
