Позавтракав остатками былой роскоши, попив чайку, я отправлялся бродить по сосновому бору, который располагался на нескольких невысоких сопках. Там всегда было сухо, под ногами пружинил толстый слой опавшей хвои, пахло смолой и малиной, я останавливался, ложился на спину и, смотрел в небо на белые облака, порою засыпал убаюканный их неумолимым бегом, а так же теплым ветерком и солнцем. В наших местах, бабье лето, порой бывает очень теплым. Просыпался я оттого что Лада тыкала меня носом в щеку, когда ей надоедало меня сторожить. Встав и отряхнувшись от хвои и налетевшей паутинки, мы продолжали путь. Дальше было несколько небольших озер, разделенных между собой гривами. По верху этих грив проходили тропки, и с этих троп в бинокль прекрасно были видны озера, на которых всегда были утки. Заметив на одном из озер стайку уток, и запомнив ориентиры той части озера, где они плавали, я далеко стороной обходил это озеро, что бы не спугнуть уток. Подходы были хорошие, сухие, и если удавалось подойти тихо, то при удачном стечении обстоятельств, можно было увидеть ту самую стайку уток на расстоянии выстрела. Сколько раз я поднимал для выстрела ружьё, наверное, сотни, и столько раз у меня сердце скакало в груди так, что готово было выпрыгнуть из неё, руки ходили ходуном, дыхание прерывистым. Прежде чем выстрелить приходилось делать несколько глубоких вдохов, что бы успокоиться. Наконец я успокаивался, прицеливался, медленно и нежно нажимал на курок, раздавался грохот выстрела, приклад бил в плечо, и … дальше шли варианты.
Вариант номер один, если Никола-угодник покровитель охотников, рыбаков и
путешественников был добр ко мне, то Лада с разбегу прыгала в озеро, плыла к распластавшейся на воде утке, хватала её, плыла к ближайшему берегу, бросала её там и, отряхнувшись, весело скакала вокруг утки, поджидая меня.
Вариант номер два – Лада истерически лаяла на улетавшую добычу, недоуменно смотрела на меня, я же почесав в затылке, читал ей стих охотника.

Охотник будешь ты тогда,
Когда пройдешь неоднократно,
С надежды полным рюкзаком туда.
И с фигой, в сумочке обратно.

И мы шли дальше, не очень то и огорчившись если я мазал. Но чаще всего я попадал, уточку я забрасывал в рюкзак, а иногда и две, это означало, что вечером у нас будет жаркое. Потом заходили в осинник, но там я не задерживался, это место мне не нравилось, не люблю я осину, холодная она, ледяная. Набрав, десятка полтора подосиновиков, в сентябре там грибов море, шли обратно в избушку. Уток я не ощипывал, лень было, просто обдирал кожу вместе с перьями. Поставив одну из них вариться, если их было две, я уходил нарубить на ночь побольше дров, к ночи становилось прохладно. Нарубив и принеся дрова в избушку, я начинал заниматься утиногрибным супом, в котелок с уткой и грибами засыпал суп из пакета, добавлял специй, какие только были у меня, в результате получался замечательный суп. К этому времени дрова прогорали, оставив после себя много углей, вот в эти угли я закапывал вторую утку, закрученную в фольгу, предварительно натертую солью, в надрезы я засовывал дольки чеснока и лук. Эта утка у нас шла на утро, на завтрак. После этого начинался ужин, Ладе целиком доставалась шейка, крылья, ну и косточки после меня. Поужинав, помыв с песочком котелок в ручье, мы с Ладой шли провожать солнце. У меня было любимое место на склоне сопки, там росла большая сосна необычной формы, ствол её был очень толстый, причудливо закручен и изогнут, с многочисленными наростами и наплывами, как будто пришла с картин Сальвадора Дали, местные охотники звали её “чертово дерево”. Она была своеобразным ориентиром, охотники говорили, я охотился (у чертова дерева, за чертовым деревом, на север от чертова дерева). У её корней находилось несколько больших камней – валунов, а чуть подальше начинался очень глубокий и крутой обрыв, такой, что росшие внизу деревья даже вершиной не доставали его края. Подойдешь к обрыву, смотришь вниз и в груди холодок появляется, а по спине мурашки, страааашно, бросишь вниз камень и через какое-то время, оттуда, из этой глубины тук… тук… тук… . Внизу всегда была темень и холод, солнышко туда не заглядывало, да и делать там было нефиг, камни одни, зверь туда не ходил. Как-то раз, я туда спустился, ради любопытства, ничего интересного, сплошной сумрак даже в полдень. А вот наверху, у сосны, другое дело, с этого места хорошо было наблюдать, как заходит солнце. Когда солнышко уходило за горизонт примерно наполовину в некоторых местах от деревьев появлялись тени. В одном месте, где в тайге была проплешина, (горела тайга когда-то), на её краю стояла здоровенная ель, своего рода солнечные часы. Когда тень от этой ели достигала небольшой березовой рощи, значит, было восемь часов и тридцать-тридцать пять минут, а если сломанной осины, то девять двадцать, и пора топать в избушку, если хочешь дойти засветло. Я туда очень часто приходил, садился на самый большой валун, подложив под себя свой армейский бушлат, рядом ставил ружье, и смотрел на тайгу, которая расстилалась у меня под ногами. В сентябре тайга очень красивая, так красива, что слов не найти, её надо просто видеть.
Продолжение следует …