Все мы мастера прозы, и ты видишь это и улыбаешься, довольный, удовлетворённый наши талантами, мол, хорошо, и так сойдёт, пишите уж, графоманствуйте понемногу, раз уж вам легче от этого, дети мои. Ты так всегда говоришь нам, уменьшительно-ласкательно: детки мои, солнышки, малыши-малышки, мальчики мои - девочки мои, это помогает тебе быть богом в наших глазах и собирать наши души по грошику, по крошечке, в свой большой карман с дыркой в небе. Только мы, наверное, скорее мальчики, чем девочки, а впрочем, всё это неважно, пыль да болотная тина.
Да, мы почти мастера прозы, вычурной прекрасной прозы о самих себе и собственной боли. О том, как ты бросаешь нас, полумальчиков, полудевочек, бросаешь, смеёшься и топчешь, и говоришь, что учись нас чувствовать глубже; каждый раз ты меняешь цвет и облик, ты выключаешь мир, прежде чем уйти. А мы протягиваем к тебе тонкие ломкие ручки, которые созданы для того, чтобы заламывать их, и кричим: ну пожалуйста, бог мой, господин мой, останься. Или госпожа моя, у кого что, впрочем, это не мешает нашим богам точно так же быть полумальчиками, полудевочками и ползать в ногах у других богов. Любая высота относительна, понимаешь, а падать всё равно больно, падать, и ползать в ногах, и слышать это бесконечное: детка моя, мальчик мой, солнышко, графоманствуй себе понемногу, и будет тебе счастье.
Мы не сдаемся никогда, просто потому, что иначе было бы скучно. Мы придумываем себе мир, в котором было бы интересно, в котором небо общается с нами, а если не небо, так хотя бы преисподняя; мы касаемся друг друга хорошо если кончиками пальцев, так ведь иногда и вовсе даже не касаемся и даже заклеиваем себе глаза, чтобы не видеть ничего, кроме _темноты под веками_. Мы придумываем себя мертвыми и говорим об этом всем: да, я мертвый, но прекрасный, полумальчик-полудевочка, неизвестно что на постном масле – да, действительно, как ты похудел, плохо питаешься, значит, плохо преисподней своей молишься.
Мы пишем красивые вещи – про вековую любовь до гроба и после него, ведь гроб – фи, такая малость, такая незначительность, про вечную дружбу и ритм сердец в унисон, про отношения, легкие, как дыхание, тонкие, как паутина на ветру, прекрасные в своей сложности. Мы пишем: про города, про боль, про дым сигарет и прочие прекрасные вещи, про то, как взрываются шрамы на наших руках и сердцах, про то, как раны начинают гноиться. Нравится ли нам любоваться этим? Возможно, да, возможно, нет, но пока он приходит, чтобы выключить мир, пока он говорит нам: графоманствуй, ребенок мой, раз уж тебе легче от этого – мы будем делать это еще раз и еще, пока преисподняя не услышит наши молитвы.