Синай

 

На пирамиды посмотреть хотели. Собирались как-нибудь на зимних каникулах выбраться. А получилось, что ехали за пирамидами, а приехали в монастырь. Люда до сих пор удивляется. С самого начала она скептически отнеслась к моей “синайской” авантюре:

n    Если не хочешь, - предложила я, искренне не желая Люде лишней головной боли, - можешь побыть пока в отеле. А я через пару дней вернусь.

n    И отпустить тебя одну? Ты что? - возмутилась она. - А если с тобой что случится, как я в глаза маме твоей буду смотреть? Раз приехали вместе, значит все время будем вместе.

 

План был такой (составлен мной лично с учетом всех желаний и без всякого учета сна, еды, плохого самочувствия и непредвиденных, но вполне вероятных осложнений):

Среда - море, солнце, отдых.

Четверг - экскурсия в долину фараонов (с 5 утра до 23 вечера).

Пятница - экскурсия в Каир (с 3 утра), из которой мы не возвращаемся, а ночуем в городе в какой-то гостинице. Адрес написал менеджер еще в Хургаде на арабском языке. Бумажку с арабской вязью мы должны были показать таксисту.

Суббота - утром на автовокзал, чтобы успеть к единственному в день автобусу до деревеньки в центре Синайского полуострова - Сан-Катрин.

Воскресенье - Монастырь Святой Катерины. Служба. А вечером на автобусе до Шарман-Шейха, и ночуем где-нибудь там. (Причем я не была уверена, что нам хватит денег на гостиницу)

Понедельник - возвращение в Хургаду на теплоходе, рейсы которого бывают только по понедельникам, средам и пятницам.

Вторник - утром самолет. Домой!

 

Летим.

Хочу на Синай! Очень! Отец Аркадий благословил!

Люда рядом сидит. Сейчас будем пить соки и читать ее лекции по истории искусств. Мы же на пирамиды посмотреть летим! Люда будет рисовать, а я - писать.

Думала, что перед поездкой обязательно почитаю еще раз Ветхий Завет (где про Синай), и Люде расскажу, но вчера приползла в ужасно никаком состоянии. В последние дни так забегалась, что где-то паспорт потеряла. Вчера вечером валилась с ног. А чем, собственно, была занята? Уборка дома и у бабушки, посещение попавших под машину подруг. Суета! Без Египта так бы и носилась дальше.

Единственная отдушина после сессии - чтение духовных книг. От них мне светло и хочется мудро смотреть на жизнь.

 

Среда

Вегетативное существование. Солнышко разморило, быстро стало лениво и тепло, хотя сильный ветер. Мирно здесь и расслабляюще скучно, хотя бойким арабским парням постоянно что-то надо выяснить у нас. Хочется спать. А еще - поездить по местам древним.

Поселили нас в каменный домик, поэтому холодно ночью. Зиму родную напоминает. Только вчера шли по снегу - сегодня уже по песку. Обыкновенное чудо цивилизации. Пальмы шелестят, трава вокруг зеленеет, птицы с вытянутыми шеями прогуливаются у фонтанов.

Вчера вечером вышел неприятный полуспор-полуразговор с Людой. Она глубоко чувствует и думает. Я так не умею. Она не станет лицемерить, чтобы не ранить чувств другого. А я все никак не привыкну к тому, что люди склонны верить телевизору больше, чем священникам, смотреть на Церковь как на собрание мошенников и дураков! Нечестно! Обидно! Всякий раз муторно на душе от нападок на святыню и от наплевательского отношения к собственной душе.

... - Свет, ты же не можешь не согласиться, что Церковь - такой же социальный институт, как и любой другой. Со своей иерархией. - Я никогда не пытаюсь переубедить Люду, когда она так увлекается разговором и уверена в своей точке зрения. - Она же из людей состоит, на людях держится. Почему же верующие поклоняются священникам, признают какую-то власть над собой? Они такие же грешные люди, как и мы с тобой.

n    Власть им не верующие передали, а Сам Господь через апостолов, - осмелилась возразить я.

n    А бесчисленные православные обряды кто придумал? Зачем так все усложнять, не понимаю. - Люда задумалась. - Человеку со стороны они кажутся по крайней мере странными.

n    Но если ты по-настоящему их не знаешь? А чтобы узнать, нужно пережить, по-моему. Со стороны главного не увидишь...

n    Почему? Например, женщин не видно, то есть видно, но в платочках и где-то на фоне. Это говорит о многом: до сих пор в церковной иерархии женщины никак не могут продвигаться. Я считаю это несправедливым! Ведь в заповедях Христовых об этом не говорится ни слова, равно как и в Новом Завете.

Было уже поздно, но спать не хотелось. Я все думала, как найти слова для Люды, а она между тем продолжала:

- Отчасти патриархальность церковного уклада можно объяснить традиционностью. Но сейчас в нашем обществе другие системы отношений между людьми. Все изменилось. Физическая сила не играет столь большой роли. Иисус же говорит, что перед Богом после смерти все будут равны..

Помолчали. Никогда не думала, что Люду настолько тревожит эта тема.

n    Я всегда считала, что надо быть порядочным человеком, - продолжала она. -  Как бы это ни было сложно. Десять заповедей я признавала всегда.

n    А вечную жизнь?

n    Жизнь после смерти? Это спорно. Но я верю в то, что надо всегда оставаться хорошим человеком. Но в это нет ничего религиозного! По-моему каждый, и не только верующий, оценивает свои поступки взглядом сверху: “А как Там, наверху воспримут?” Такая есть “подстраховка”  у сомневающихся на случай высшей справедливости. Ты не знала?

 

Пятница

Как мне сейчас страшно, противно, тошнит, болит и домой хочется!

Экскурсии на автобусе оказались ужасными для меня - укачало. Теперь сижу на кровати, на которой предстоит провести ночь в славном безумном непонятном городе Каире. С нарисованных красками рекламных плакатов улыбаются мужчины в строгих костюмах. Грязные, узкие, темные улицы. Лица. Дома... или мне почудилось? Неуютное все, чужое. Каким безоблачным все представлялось из окна туристического автобуса! Нервы шалят, дух перехватывает каждую секунду. Главное - добраться до монастыря! Батюшка благословил, значит все получится и его молитвами не пропаду среди этих мрачных улиц. Казалось, кто-то скажет: “Света! Сиди дома и не рыпайся!” И я бы послушалась. Но на свою беду такая бесшабашная!

Тут тоже молятся... Звучит голос, вернее много голосов над городом и я сама видела, как двое мужчин постелили что-то на песок, сняли обувь и встали на молитву прямо здесь, на улице. Язык не понимаю и от этого непривычно тоже.

Посмотрела на пирамиды и что? Стояли 46 веков без меня и дальше простоят. Правда, огромные и сохранились как-то, но мне что до этого? Разве изменилось нечто в мире от того, что я приехала и поглядела на них? Прибавилось добрых дел? Чепуха это все...

Надеюсь, что с этой последней египетской каплей я отучусь “мечтать” и рваться на край света, когда богатство все в сердце. Если, конечно, оно Бога ищет.

Вот в самом древнем в мире монастыре помолюсь, как только могу, обо всех...

 

Суббота

Чудо! Даже Люда уже не называет происходящее с нами “счастливой случайностью”. Мы приехали!

Началось чудо, когда мы сели в автобус и бородатый дядя широко улыбаясь обратился к нам по-английски:

n    Вы не в Сан-Катрин? Мы с женой тоже туда.

Так мы познакомились с молодой греческой парой - Ваной и Джоном, путешествующими по Египту. Кстати, на русском языке Вана - Иоанна, а Джон - Иоанн. Десять последующих часов мы тряслись в автобусе: косые взгляды прочих пассажиров, большинство из которых были одеты в длинное и белое с головы до пят. Одни мужчины. Многие курили и оживленно беседовали.

n    Язык у них лающий, животный, - заметила Люда, - кажется, еще немного и начнут драться.

Голод, бесконечные проверки паспортов и билетов. Но Синай за окном стоил того! Вана плохо себя чувствовала. Я всю аптечку перерыла, но ничего подходящего мы не взяли. Джон дал мне почитать путеводитель по Египту:

n    Люд! - мой встревоженный голос привлек ее внимание. - А в воскресенье-то монастырь закрыт для туристов! Что же мы делать будем?

Я не могла успокоиться - ведь у нас был максимум один день, а потом мы должны отправиться в обратный путь, чтобы утром успеть на теплоход и не опоздать на самолет!

n    Вана, - я подошла к их местам в автобусе, - правда, что в воскресенье нас не пустят в монастырь?

Наверное, на моем лице было все написано.

- Мы спросим нашего знакомого монаха, отца Данилу. Может, для вас сделают исключение... Не переживай! Молись Богу. Все еще устроится.

 

Стемнело и похолодало сразу.

“Самый страшный момент, - вспоминает Люда, - когда мы ночью по горам ехали в этом автобусе: слева - горы, справа - горы, остановка - и люди в темноту уходят, не понятно, куда. Арабы эти вокруг, недобрые. Понимаешь, что это не цивилизация, не какое-то туристическое место, а что-то неизвестное, дикое, темное.”

В деревеньке Сан-Катрин горело несколько желтых фонарей. На улице пустынно. Когда мы выходили из автобуса, на нас, как обычно, налетели местные жители с предложениями своих услуг. Хорошо, что мы были уже вчетвером! Потом за нами прикатила машина из монастыря, за рулем сидел высокий монах с огромной бородой и радостно приветствовал Джона. Мы с Людой поместились в открытом кузове и ехали под холодным ночным ветром среди гор, очертания которых уже различали, и бесконечных звезд. Зашли вслед за монахом, Джоном и Ваной в низкую дверь в толстой стене, поклонились иконе Святой Катерины, которая была на камне написана, а потом... потекли слезы. Тут же наполнилась душа молитвой и я поняла сразу очень многое и хотела, чтобы весь мир почувствовал: Господи! Почему я так долго шла к Тебе, если Ты всегда рядом? Как Бог любит человека и как человек только пытается любить Бога!...

 

Разместили нас с Ваной на правах паломниц - в гостинице при храме, поэтому и денег с нас не взяли ни за жилье, ни за еду, ни за экскурсии. Джон ночевал в самом монастыре. В трапезной мы покушали все вместе и познакомились получше:

n    Как вы только отважились на такое путешествие? - недоумевал Джон.

n    Это все она, - показала на меня Люда. - Все ее авантюры.

n    Да, идея действительно моя, - призналась я, с удовольствием уплетая жареную картошку. - И что бы мы без вас сейчас делали? Ходили бы по Сан-Катрин в поисках ночлега... Вас Бог послал!

n    А родители, как они отпустили вас одних? - видимо, Вана серьезно переживала за нас. - Вы же еще маленькие совсем, учитесь?

n    Вообще-то мы четвертый год как студентки. Я буду журналистом-международником, а Люда... художница она.

n    Книжным дизайнером я буду, если только мы благополучно доберемся домой, - тонко пошутила Люда.

n    Мы тоже в некотором роде художники, - сказал Джон, - я помогаю расписывать храмы, а Вана пишет миниатюры на религиозные темы.

n    А вы не знаете, во сколько завтра служба начнется? - Наконец-то спросила я о том, что меня больше всего волновало!

n    Рано, часа в четыре, - ответил Джон. - Только монастырь заперт, а большая дверь открывается только после шести.

n    Как же мне попасть на службу? Я же за этим сюда и ехала! - забеспокоилась я. - Да и будильника нет, просплю все на свете.

n    Ничего. Постараюсь спросить отца настоятеля, чтобы тебя пустили, - уже не первый раз пришел на помощь Джон, - а ты, главное, стой у двери монастырской в четыре. - Снял с руки часы и передал мне.

 

Завтра мечтаю проснуться к службе. Господь не оставит нас и поможет добраться до Хургады, хотя автобус, который ходит через день, мы пропустим, чтобы подольше побыть здесь, в этом святом месте.

Я счастлива! Спокойна и наполнена чем-то радостным изнутри. Люда вздыхает и удивляется, что мы все-таки живы и здоровы. Только бы мамочка не волновалась!

 

 

Воскресенье началось для меня со страшного, но полезного сна: бабушка просит меня взять себе какие-то старые и ненужные бумаги, на что я молча соглашаюсь, но их оказывается слишком много и я вдруг взрываюсь в “справедливом” гневе. И тут же понимаю, что не имею абсолютно никакого права повышать на нее голос, выражать свое недовольство, возмущаться просто потому, что она моя бабушка. Если бы не она, меня бы вообще тут не стояло! Она - бабушка, а моя жизнь  по сравнению с ее - пшик мелкий. Вдруг я это поняла и мне стало ужасно стыдно за свой “справедливый” гнев и ужасно радостно слушаться бабушку, выполнять все ее просьбы, пусть мне они кажутся бессмысленными.

Странные звуки (будильник с ручных часов Джона) и вопль Люды: “Выключи!” разбудили вовремя - 3.30.

Тишина. Темнота. Прохлада. Звездное небо из-за гор и я стою у двери в монастырь, думаю: “Удастся ли попасть на службу или нет?” Жду. Услышала шаги, шорох за дверью и скрип. Джон впустил меня на территорию монастыря. Прошли немного, потом спустились вниз по лестнице каменной, зашли в еще одну дверь. Здесь стоял большой подсвечник перед иконой Святой Катерины. Вернее не подсвечник даже, а огромное блюдо с песком, в который ставили свечи. Вход непосредственно в храм был тут же: нужно только чуть приподнять и отодвинуть тяжелую ткань. Через эту странную и бесшумную дверь я вошла.

 

В храме уже читали, вернее пели. Красота необыкновенная, древняя, византийская, а я словно впервые в храме - зачарованно слушаю и ничего не понимаю! “Господи, помилуй” различала, а еще “Аминь” и “Аллилуйя”. Двое монахов читают по очереди, а батюшка в алтаре. Тот, который слева, высокий, худой, пел голосом покаяния, боли и чуткости, как тонкие кружева. Другой, стоявший справа, пел громко, уверенно, с радостью за мир, в который пришел Бог. Голоса будто неземные!

Лампады горят перед иконами и больше ничего не видно. Никакого искусственного освещения, будто в далеком прошлом, когда до рассвета вставали на молитву. Утро проникает в храм не спеша и почти незаметно - золотыми линиями-лучами по диагонали сверху и вниз. Живой свет равномерными кругами по иконам и стенам разливается - солнце встает. Начинаешь постепенно видеть величественное убранство храма, высоту купола и сложнейшую роспись везде, где нет бесчисленных икон. Паникадила свисают с самого потолка и образуют как бы еще один низкий (прямо над головой) потолок. Пол мраморный и весь в орнаментах. И никого.... То есть почти никого. Так непривычно, ведь у нас, дома, в храме всегда есть прихожане, всегда ты не один. А тут кроме меня и молящихся рядом монахов - никого. Батюшка вынес Евангелие и все подходили к нему (даже я - последняя). По-моему, никогда в моей жизни не было так: единственная женщина в храме - я.

Конечно, молилась. Конечно, плакала. Джон подошел: объяснил, что можно сесть. Темные деревянные стулья, стоящие вдоль стен, смотрят друг на друга, а не на алтарь. Но как здесь можно сидеть? Все молитвы о близких, о тех, кто сейчас собирается в храм, о тех, кто гораздо достойнее меня, чтобы находится здесь.

 

После службы, которая закончилась, когда стало совсем светло и четко видно необыкновенную красоту изнутри, нас пригласили в трапезную. Горячий чай с вкуснейшими кусочками пирога на серебряных блюдцах, молоко, кофе ждали нас. Вана подарила отцу настоятелю свою миниатюру “Богородица пеленает Богомладенца”. С душой, “живое”, как сказала Люда. Мы сидели на одном из уютных красных диванчиков, стоящих по периметру праздничной трапезной. Высоко на стенах - портреты греческих королей. Недалеко от нас, в углублении в стене  лежал  камень розовый с черным следом от  Неопалимой Купины.

Монахи оживленно беседовали. Из греческого набора певучих звуков мы различали - митрополит, Россия, Достоевский. Вдруг один батюшка встал и подошел к нам:

n    Мир вам! Как устроились?

Я тоже встала и чуть столик не уронила: самое странное - русская речь здесь! Мы-то с Людой привыкли с греческими друзьями на английском говорить, даже между собой на английский переходили, чтобы им понятно было. А тут вдруг - русская речь.

Люда шепотом со мной говорила, спрашивала. Оказалось, что она тоже пару часов в храме провела:

n    Вана меня разбудила и мы пришли в церковь часов в шесть-семь.

n    Как тебе? - по шепоту Люды я почувствовала, что ее не могло не тронуть все происходящее.

n    Благоговейного чувства не было, только спать хотелось, - как всегда честно призналась Люда. - Смущало, что в джинсах. А пение какое! Знаешь, ведь они всегда так поют. Для Бога, не для прихожан: кроме нас, никого же и не было. Это я понимаю. Это - настоящее.

Один художник расписал купол храма, причем старался больше всего в той части, которую никогда не увидишь снизу. Для Бога расписывал! Суть настоящего искусства близка к вере - она в бескорыстии.

 

Сейчас тепло. Полдень. Пишу, а тетрадка лежит на древней стене. Справа и слева - горы в темно синем небе. Бегают кошки. Летают голуби. За оградой рычит верблюд. Иногда - шорох шагов по камням.

Монастырь ни разу не был разрушен с 6-го века. Колокола из России привезли, как нам сказали.

Люда не может нарисоваться!

 

Изучая монастырь, я шла вдоль каменной стены. У калитки, через которую мне нужно было пройти, сидел очень худой монах в шапочке. На мое английское “извините” он ответил по-русски:

- Ничего особенного, проходите.

n    Вы тоже из России? - удивилась и обрадовалась я.

n    Нет. Я родился в Ливане, получил образование в Афинах. - Не поверите, но он говорил практически без акцента! - Недавно вернулся из Афонского монастыря, где все силы потратил на изучение древнегреческого. Конечно, мой русский уже не тот. Практики нет.

n    Да что вы! Вы прекрасно говорите! - не переставала удивляться я, глядя на монаха. Теперь только заметила, что он совсем молодой - глаза молодые - хотя и борода у него до пояса уже. Я не могла не спросить:

n    Скажите, а зачем вы русский учите?

n    Как же православный человек может без русского? На этом языке молились великие святые и угодники Божии - Сергий Радонежский, Серафим Саровский...

Звон русского колокола, привезенного века два назад, позвал нас на молебен Святой Катерине.

 

В храме я стояла на том же, что и утром, “своем” месте. Ход службы стал более понятным, и я даже не удивилась, когда увидела, что многое мне знакомо. Все как дома, как в России: те же поклоны, крестное знамение, благословение батюшки...

 

Что стало происходить затем, я не в силах постичь, объяснить, оценить - десять минут, о которых я буду помнить всю жизнь!

Отец настоятель через Вану спросил меня, будет ли Люда прикладываться к мощам Святой Катерины. Я побежала за Людой (она вышла из храма порисовать):

n    Люд, - я быстро нашла ее на небольшой территории монастыря, хотя и запыхалась. - Батюшка спрашивает, будешь ли ты к мощам Святой прикладываться.

n    Не знаю, Свет, - Люда стояла на каменной стене и отвечала сверху, - ты же понимаешь... Ведь это не мое, не могу принять православие вот так.

n    А-а, - хотела было я идти обратно, но подумала и через секунду говорю:

n    Люда, ведь это Святая Катерина - одна из первых христиан! Такое раз в жизни и не у всех бывает, - я почувствовала, что убеждать ее не имею права, но сказать обязана.

n    Ладно, - она закрыла папку и стала спускаться. Согласилась! - Но как же юбка?

Дело в том, что Люда всю дорогу была в джинсах и никто из монахов ей ни слова не сказал, замечание не сделал.

Мы вернулись в храм. Нас проводили в его правый дальний край, у самого алтаря. Я думала, что там стоит рака с мощами, как в Троице-Сергиевой Лавре, например. Но странно: зовут внутрь! Я знаю, что женщинам же нельзя в алтарь, но сам отец настоятель зовет нас. В руках он держит открытую коробочку из металла с камнями, внутри которой на светлом фоне лежит что-то темное и круглое. Мы перекрестились и поцеловали. Тут Вана нам переводит, что сейчас мы приложились к голове святой Катерины, а теперь к руке. Меня охватил страх за люду почему-то. Как она воспримет? Рука темно коричневая в кольцах с красными и синими камнями тоже лежала в коробочке. Тоже мягкая и нехолодная. А потом отец настоятель открыл другую коробочку, в которой было много светлых колец и первое дал Люде, а потом и мне. До сих пор не снимаю. Мы вышли из алтаря... Я была не в состоянии говорить, плакать, хотя слова и слезы слетали как-то.

Но тут нас позвали в другой конец храма - тоже к алтарю, только слева. Зашли. Вана перевела, что нужно снять обувь, потому что господь сказал Моисею перед горящим кустом: “Сними обувь свою, ибо это место свято”. Внутри нам показали ту самую византийскую мозаику 6-го века, которую Люда так мечтала увидеть. Потом мы прошли вниз и внутрь, как бы за алтарь даже, где были корни Неопалимой Купины. Сам куст зеленел за храмом, на улице.

n    Не стоило мне, наверное, - тихо сказала Люда, когда мы вышли из храма. - Чужой я здесь человек, лишний. К тому же получилось, что я в джинсах, а не в юбке - неуважение, даже оскорбление. Нехорошо!

А я подумала, что произошло чудо.

 

...В домике, где живет брат отца Данилы, на территории одного из четырех садиков при монастыре, нас угощали чаем. В углу - иконы, на стенах - фотографии четырех молодых и симпатичных мальчишек в одинаковой спортивной форме и одной девочки.

n    Это его семья, - объяснила Вана. - Три брата стали монахами, один был известным футболистом, а недавно стал музыкантом. А муж сестры - священник.

n    Религиозная семья? - спросила Люда.

Отец Данила махнул рукой и стал что-то оживленно рассказывать Ване и Джону, от чего они долго смеялись.

n    Обыкновенная греческая семья. Сначала один брат решил стать монахом, потом другой, - теперь переводил Джон.

n    А родители как? Переживали?

n    После смерти мамы отец сам в монастырь ушел.

Когда зашли на кухню - второе помещение после гостиной (она же спальня, она же кабинет) - будто на родину вернулись: обыкновенный советский быт. Стол деревянный и пара стульев, старенькая кухонная стенка с полками, на которых наш гостеприимный хозяин что-то долго искал (как потом оказалось - сахар). Отец Данила вышел и мы успели поделиться с Ваной и Янисом впечатлениями:

n    Все-таки странный этот французский художник. Зачем он раскрасил камни в синий цвет? - вспомнила я про экскурсию в пустыню, которую нам устроил отец Данила на стареньком джипе. Ветер в песках сшибал с ног в прямом смысле. Куртки пузырились, а всегда распущенные длинные черные волосы Ваны повторяли линию горизонта.

n    Весь пейзаж напоминает чем-то стиль Сальвадора Дали, - Люде тоже понравились “синие” скалы, будто специально разбросанные на огромном пространстве пустыни. - Настоящее сафари, да еще с монахом за рулем! Не думала, что монахи так умеют. Но больше меня поразило, с какой заботой отец Данила подносил лампу к каждой иконе, чтобы мы смогли ее разглядеть.

n    Ты про иконы, которым около тысячи лет?

n    Редкие сюжеты и совершенно другая традиция.

n    А мне кажется, в них веры очень много. Поэтому и наивными такими они выглядят.

 

Через несколько минут закипел чайник на газовой плите и вернулся отец Данила с пакетом сахарного песка, за которым специально для нас бегал в деревню. Он налил нам чаю и достал из шкафа бутылку с чем-то прозрачным и пять маленьких стопочек. Что-то это мне напоминает?  Будто в московской квартире сидим. Пришлось отказываться от знаменитой греческой водки - я же не пью.

n