20

Он слишком рано постарел…
Нет, ему ещё не было и двадцати. Но ведь годы не определяют возраст человека, как и не говорят о его мудрости.
Что была его жизнь? Учение, любовь, работа, смерть – он жёг ее изнутри, жёг беспощадно… И однажды понял, что сгорел. Теперь ему казалось, что седина уже серебрит его виски, как ещё недавно серебрила отцовские. Морщины, яркими лучами пересекая их, по-новому красят лицо и глаза… ах, эти светлые, выцветшие глаза… по-доброму улыбаясь, смотрели на него с зеркального отражения на окне. Он снова улыбнулся: на улице погасли последние огни, и звёзды, будто пытаясь вселить талую надежду, часто перемигивались в небе… Как бы он хотел улететь в это небо в детстве! Расправить руки, словно крылья, вдохнуть первые порывы весеннего ветра – и исчезнуть среди пугающей высоты облаков…
Нынче было безоблачно. Свеча мертвым светом озаряла маленькую кухоньку, и тени, дрожа на стенах, вскоре совсем растворялись за окном, в резком шуме летевших по дорогам автомобилей… Он не выносил этот гул. И, дождавшись мгновений тишины, прислушивался к ней, как к тихому дыханью любимого человека ночью – бережно и застыв. И в эти мгновения душа его наполнялась каким-то непонятным ему самому чувством, какой-то необъяснимой любовью. Он вдруг чувствовал, что готов поднять сейчас этого вымышленного им самим человечка на руки и унести, прочь, ступая по мягкой, пенистой траве свежего весеннего утра…
Но тень настойчивым прикосновением вновь дотрагивалась до его руки – и он просыпался… просыпался с мыслью, что снова нужно бежать, спешить, бояться опоздать, чтобы никогда в его памяти не оставалось тех часов суеты, которой он лишь машинально подчинялся днём, а старость встретила его тишиной и мягким, чуть слышным дыханьем…
Но он слишком рано постарел…

18.02.1998 года