ЦИТАТА (вместо эпиграфа): «Учтивость придумана для того, чтобы устранять чувство неловкости, проистекающее из сознания, что нас любят и уважают меньше, чем кого-то другого» (Чарлз Лэм «Жалобы холостяка на поведение женатых людей», из сборника «Очерки Элии»).
          

          ПРЕДЫСТОРИЯ
          В букинисте на глаза попалась книга Чарлза Лэма «Очерки Элии», выпущенная в 1979 году в некогда именитой серии «Литературные памятники» [издательство «Наука» (Москва), объём 264 страницы, тираж 100 000 экземпляров].
          Беглое знакомство по содержанию и выборочный просмотр заинтересовавших страниц сделали книгу привлекательной, но при этом не позволили сделать однозначный вывод, стоит ли она запрашиваемых денег (50 рублей), а главное — постоянной прописки в моём личном (пока виртуальном) кабинете. Картину довершили врождённое чувство жадности и меркантильное отсутствие отдельной комнаты под библиотеку. Книга была взята на заметку и по ней наведены справки.
          
          
          
          Итак, РЕЗЮМЕ
          
          Имя: Чарлз Лэм.
          
          Английское написание имени: Charles Lamb.
          По-русски имя Charles пишут то как Чарлз, то как Чарльз.
 
          Фамилия («второе имя») Lamb на русском языке тоже пишется по-разному: как Лэм (Лем) или как Лэмб (Лемб, Ламб):
          — если брать транскрипцию фамилии, то есть «воссоздание  з в у к о в о й  формы [фамилии] с помощью букв языка перевода» (то есть русскими буквами передать английское  з в у ч а н и е  []), то правильно будет именно Лэм (ср: перевод с французского фамилии Peugeot как Пежо, английской Wright как Райт). Такое написание допускает «обратный перевод», то есть восстановление исходной английской фамилии не только как Lamb (что, кстати, отнюдь не очевидно для неносителя языка), но и как Lam и пр.;
          — если брать транслитерацию фамилии, то есть «воссоздание   г р а ф и ч е с к о й  формы [фамилии] с помощью букв языка перевода» (то есть русскими буквами — я бы сказал, больше звуками — передать английское  н а п и с а н и е), то правильно будет, наверное, именно Лэмб. (Понятно, что написание можно передавать, если возможно, и просто «буква в букву», то есть графической калькой — об этом в следующем абзаце.) Такое написание допускает «обратный перевод», то есть восстановление исходной английской фамилии не только как Lamb, но и как, например, Lemb.
          {— Если брать орфографическую (по)буквенную кальку фамилии, то есть воссоздание её [фамилии]  б у к в е н н о й  формы с помощью букв языка перевода, то правильно будет, наверное, именно Ламб (в этом случае фамилия агента ЦРУ Джона Glabb’а из романа Юлиана Семёновича Семенова «ТАСС уполномочен заявить» не сливается с русским имя Глеб). (Такая орфографическая побуквенная калька тоже не является гарантом однозначного «обратного перевода», так как, в частности, совпадает с транскрипцией другой фамилии — Lumb.) Прочие варианты, например, орфографическую (по)звуковую кальку [ср. «фольклор» от «folk-lore» (буквально «народная мудрость»), хотя «по-русски» просто напрашивается «фолклёр»; с другой стороны Charle могут писать и без мягкого знака: Чарл(ь)з], здесь не рассматриваем, ибо не являемся достаточно информированными в этом вопросе. Единственное, что можно предположить, это то, что перевод можно также делать и с позиции морфем. Создатели так называемой новой хронологии (и по этой причине записанные «по совместительству» в возмутители спокойствия научного сообщества историков) — учёные и преподаватели Московского университета Анатолий Тимофеевич Фоменко и Глеб Владимирович Носовский, математики по специальности — в своих предположениях о дублировании истории в нарративных текстах вполне справедливо апеллируют к неоднозначности перевода, например, ту же латинскую букву «s» долгое время писали в разные стороны (нарративный исторический текст, наверное, можно сравнить с апокрифами, которые «канонизировали», то есть которыми стали пользоваться как каноническими, например, апокрифы о детстве Иисуса Христа или же своеобразный литературный апокриф М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»).}
          Чтобы имя и фамилия были переведены в одном стиле, предпочтительно сочетание либо, как в БСЭ, Чарлз Лэм (транскрипция), либо, как в Литературной энциклопедии на ФЭБ, Чарльз Лэмб (что, наверное, ближе к транслитерации, чем к орфографическому переводу). Состыковка в виде Чарльз Лэм тоже, очевидно, является допустимой, поскольку, употребляется, например, в уже упомянутых «Очерках Элии»: так, хотя на обложке автор указан как Чарлз Лэм, в статье о нём доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета (ранее — Ленинградского), учёный с мировым именем, крупный специалист по английской литературе XIX века Нина Яковлевна Дьяконова (1915 г. р.), [супруга востоковеда Игоря Михайловича Дьяконова (1915—1999)] называет автора Чарльзом Лэмом, статья так и называется — «Чарльз Лэм и Элия». Если расположить варианты написания в хронологическом порядке, то получается следующее:
          — Чарльз Лэмб — статья в Литературной энциклопедии, 1929—1939 годы;
          — Чарльз Лэм — статья Н. Я Дьяконовой «Проза английского романтизма (Чарльз Лэм)» в журнале «Филологические науки», 1965 год, № 3;
          — Чарлз Лэм — статья в БСЭ, 1969—1978 годы.
          Лично наше мнение высказалось за написание по-русски (то есть наиболее приближённо к морфемам русского языка, типа, «как слышится, так и пишется»), то бишь как Чарльз Лэмб, либо целиком с апломбированным (опечатки нет!) «английским прононсом» как Чарлз Лэм.
          
          
          Биография.
          
          С 8 до 15 лет (7 лет: 1782—1789 гг.) учился в бесплатной школе для бедных «Приют Христа» (в Лондоне); не доучившись, был вынужден бросить школу, чтобы кормить родителей. Два года работал мелким клерком, пока в 1792 году не устроился в Ост-Индскую компанию в Лондоне, где и прослужил 33 года до самой пенсии (примерно 1825 год), на которой доживал ещё около 9 лет. Через 2 года после выхода на пенсию покинул Лондон и последние 7 лет жил с сестрой Мэри Энн сначала в Энфилде (город в составе Большого Лондона), а затем в Эдмонтоне, где после непродолжительной болезни умер Основные свои произведения написал в редкие часы досуга, когда работал в Ост-Индской компании.
          
          
          Творческая биография.
          
          Чарлз Лэм сочинял:
          — стихи [первые — анонимные — литературные опыты были осуществлены в возрасте 21 года (1776 г.) в форме именно стихотворений, а конкретно — в виде сонетов, то есть лирических стихотворений фиксированного (в четырнадцать строк) размера: два четверостишия и два трёхстишия. Впервые под именем автора сонеты были напечатаны спустя 18 лет, в 1794 году. Литературная энциклопедия (1929—1939 гг.) определяет Лэма именно как поэта, хотя БСЭ (1969—1978 гг.) как писателя, а шестое (2000 г.) издание однотомной Колумбийской энциклопедии [Columbia Encyclopedia, выпускаемой Колумбийским университетом (США)], — как эссеиста, очеркиста (essayist) (ссылка на Колумбийскую энциклопедию дана ниже);
          — эссе (эссе — «очерк, трактующий литературные, философские, социальные и т. п. проблемы не в систематическом, строго научном виде, а в свободной форме». Как пишет И. Я. Дьяконова в заметке «Чарльз Лэм и Элия», помещённого в сборнике «Очерки Элии», «главное отличие эссе от очерка проявляется в том, что основная цель его не сводится к изложению новых сведений, к выяснению окончательной истины. Эссе выражает личность автора, его восприятие действительности, его мысли и переживания, обращается не столько к рассудку читателей, сколько к их эмоциям, вызывая у них сочувствие авторской точке зрения»);
          — истории (рассказы) для детей. Вместе со старшей (на 10 лет) сестрой Мэри (1764—1847) в 1807 году создал для детей имевшие большой успех пересказы в прозе произведений Шекспира (1564—1616) («Tales from Shakespeare», «Рассказы из Шекспира», но я бы перевёл как «Волшебный Шекспир» или «Чары Шекспира»): 14 комедий на суд читателей вынесла Мэри и то ли 6, то ли 7 трагедий сам Лэм. [Кроме этого, в 1908 году вышла «взрослая» антология «Английские драматические поэты, современники Шекспира» (Specimens of English Dramatic poets who lived about the time of Shakespeare), а позже — литературно-критические очерки «О трагедиях Шекспира» [(On The) Tragedies Of Shakespeare (1811)]. Похвалить художника или писателя для Лэма значило сравнить его с Шекспиром.]
          
          Работа в жанре драматургии (пьесы для театра) не была успешна: два произведения —  т р а г е д и я  [«Джон Вудвил» («John Woodvil», историческая драма, написанная белыми стихами) (1801/1802)] и  ф а р с  [«Господин Г...» («Mr. H...») (1806/1807)] (привет Гегелю и ссылающемуся на него Марксу¹) — провалились, причём первое произведение было заклёвано критиками ещё на подступах к сцене на страницах прессы и так никогда и не было поставлено, а второе шло всего один день.
          
          ¹Имеются в виду широкоизвестные слова Карла Маркса из его работы «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» [оригинальное название на немецком — «Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte» (1852)] (брюмер — 2-й месяц года по календарю, введённому во время Великой французской революции) в самом начале Главы I: «Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса» («Hegel bemerkte irgendwo, daß alle großen weltgeschichtlichen Tatsachen und Personen sich sozusagen zweimal ereignen»). Довольно часто неточное цитирование этих слов Маркса в виде утверждения, что «история повторяется дважды: сначала как трагедия, затем как фарс», искажает реальный смысл высказывания. Маркс вслед за Гегелем утверждает только то, что любая «история» [то есть значимое, масштабное историческое событие или «роль (конкретной) личности в истории»] всегда выходит на историческую арену как бы второй раз, то есть «повторяется» лишь ОДИН раз (а именно — возникает «второй раз» как фарс). А те, кто неточно цитируют, получается, утверждают, что «история» — после того, как свершится — повторяется ещё ДВА раза — «как трагедия» и «как фарс». Во избежание такого рода путаниц правильнее было бы говорить не «повторяется два раза», а «свершается два раза». Хотя, возможно, в смешении значений глаголов «повторять» и «совершать» лежит сходный механизм, что и мешающий правильно различать слова «занимать» (в значении «брать взаймы») и «одолжать» (в значении «давать взаймы»), оба которых ошибочно употребляются в значении «давать взаймы, в долг».
          

          Самым значительным достижением прозы Лэма были «Очерки Элии» («Essays of Elia», иногда ещё называют «The Essays of Elia»), писавшиеся (и частично печатавшиеся) с 1810 года на протяжении 13 лет и вышедшие все вместе сборником в 1823 году, а также «Новые очерки Элии» («The Last Essays of Elia»), изданные через 10 лет после этого, в 1833 году, куда также вошли лучшие рассказы из предыдущих «Очерков Элии». Большинство же эссе обоих выпусков были написаны в 1920—1925 годах.
          Элиа — это литературный псевдоним Лэма, под которым он и печатал свои очерки и тем самым обессмертил своё имя. К сожалению, не удалось установить, как изначально называлась книга: «Essays» под авторством Elia или же просто «Essays of Elia». Сейчас его эссе издаются как «Essays of Elia» и указывается автор — Charles Lamb. (Аналогично и в первом русском издании 1979 года: Чарлз Лэм «Очерки Элии». Кстати, в эту книгу, состоящую из 28 зарисовок Лондона, дополнительно входят и 5 лучших работ из «Новых очерков Элии».) Если бы псевдоним Elia был женским, то перевод, по правилам склонений иностранных фамилий в русском языке (женские не склоняются), звучал бы как «Очерки Элиа». На самом деле Elia — это имя библейского пророка Илии (его день православные отмечают каждый год, но 2-го августа). В современной «транскрипции» к этому имени, возможно, близко имя Ильи. К сожалению, нам пока не удалось выяснить, имел ли Лэм в виду под Elia имя именно пророка или какого-либо святого, названного в его честь (а таких было множество), или же это было «просто имя», не лучше и не хуже других, то есть вопрос: «Какую смысловую нагрузку несёт псевдоним?» — пока остаётся без ответа. Хотя фамилию Lamb (что-то вроде нашего Баранова или Овечкина) в переносном смысле можно понимать и немного с «библейским уклоном» — как агнец божий, то есть тот, кто осознанно, влекомый стихией жизни идёт на жертвенное заклание за чужие грехи.
          Рассказ «Жалобы холостяка на поведение женатых людей» впервые был опубликован в 1811 году (писателю было 36 лет). Как видно из даты, он не входит в обойму его основных лучших произведений, написанных, как уже было сказано, в 1820—1825 годах. Хочется обратить внимание: 1812 год — нашествие Наполеона, предтечи фашизма, в Россию, 1811 год — рассказ «Жалобы холостяка…» Фантаст (а главное — историк, автор нескольких научно-популярных книг не только для детей, но и для взрослых) Кир Булычёв справедливо обращал вниманиечитателей, что историю часто воспринимают «изолировано», как некий набор рядоположенных фактов, когда как многие события происходили не параллельно, а в одно историческое время и на одной планете. К сожалению, нам не известно, успел ли Игорь Всеволодович Можейко, творивший под псевдонимом Кира Булычёва, осуществить свой замысел или нет — но два года назад, в 2003 году, он скончался на 68-ом году жизни.
 
          Чарлз Лэм вошёл в литературу прежде всего необычайной лёгкостью языка своих произведений, написанных при всей этой «доходчивости» для восприятия и «близости к земле» темы, с тонким юмором и весьма образно, а главное — правдиво (даже весьма явный и красноречивый романтизм предельно реалистичен и даже рационален), что и сделало его если не классиком, то образцом в этом жанре «простой прозы», изысканного, «короткого по содержанию» рассказа. Сочинения Лэма органически впитываются читателем, своим неспешным, сдержанным, но тёплым и даже несколько надрывным повествованием они находят к его сердцу самые естественные прямые дорожки, которые и оказываются самыми короткими во внутреннем мире обывателя. Если снова цитировать Н. Я Дьяконову из работы «Чарльз Лэм и Элия», то речь идёт о том, что «если в эссе содержится поучение, оно должно быть преподнесено в скромной, ненавязчивой форме и так незаметно подводить читателя к нравственным умозаключениям, чтобы они казались ему выросшими из глубины его собственного сознания». И Лэм с этой задачей блестяще справлялся, умело вплетая хорошо узнаваемые бытовые зарисовки с натуры, из жизни Лондона («Я люблю даже лондонский дым», — говорят, говорил Лэм) и с самого себя в канву вымысла и романтизма. И далее там же: «„Очерки Элии“ выполнены в точном соответствии с романтическими представлениями, распространенными в кружке Лэма: воображение поэта должно направить тот единый общий взгляд, то единое умонастроение, которое определяет характер наблюдений и выявляется в каждом оттенка слова и каждом обороте речи, в любой детали и ее освещении. При этом мир внутренний неотделим от внешнего, субъективное от объективного, воспринимающий от воспринимаемого».
          Подобную простоту изложения при «высоком стиле», достигаемую (при всей кажущейся «самособойности» и «самополучаемости») выветренностью буквально каждого слова, при сочетании с необычайной внутренней строгостью литератора к себе и своему творчеству в отечественной литературе мы находим, например, у Исаака Эммануиловича Бабеля (1894—1941), который, как и Чарлз Лэм, изначально видел себя именно (и только) в поэзии, для неё оттачивал своё мастерство и на неё изначально нацеливал всю свою жизнь. Возможно, именно эта нереализованность как поэтов — а поэзия, как известно, требует простоты и лаконичности в сочетании с образностью и ёмкостью — и позволила и Лэму, и Бабелю писать так ясно и притягательно, заслуженно становясь каноническими примерами такого жанра, образцами для подражания [они не сумели подняться над уровнем посредственности в поэзии (Лэм особенно тяготел к романтизму, назидательности, философско-религиозной и политической лирике), но на ниве очерка их тяга к поэзии, её чувствование при неумении «правильно» выразить дало неожиданно богатый урожай]. Но на этом параллели между Лэмом и Бабелем не заканчиваются: оба они написали не так много — даже коротких — произведений (такие факты иногда называют «литературной скупостью»), но несмотря на это Бабеля уже при жизни величали в Литературной энциклопедии не иначе, как «выдающимся новеллистом», а Лэма в ней же, как уже было сказано ранее, не больше, не меньше, как именно и только поэтом. Это уже позже БСЭ обоих глухо назвала «писателями», хотя для американской Columbia Encyclopedia Лэм так и остался essayist’ом (очеркистом, эссеистом). Сборник Бабеля «Новые рассказы» так и остался неизданным (интересно сравнить, что у Лэма был сборник «Новые очерки Элии»). Кроме того, и Лэм, и Бабель были склонны к шуткам, причём порою очень жестоких для их друзей, но оба шли на это, если обиды с лихвой окупались весёлостью розыгрыша или придумкой в целом.
          Именно поэтому в нижеприведённом рассказе «Жалобы холостяка на поведение женатых людей» при всей его кажущейся избыточности (для такого объёма хотелось бы больше «содержания»), я так и не смог выкинуть ни одной строчки. Сам Чарлз Лэм из-за хронической бедности о женитьбе не мог и помышлять: для удешевления проживания он даже был вынужден почти всю жизнь провести под одной крышей с сестрой Мэри, которая была хорошей хозяйкой и хорошим другом и советчиком в литературных исканиях, но временами она впадала в безумие, во время одного из которых убила мать и тяжело ранила отца, за что год пребывала в доме для умалишённых и была выпущена оттуда под личную ответственность Лэма, что, однако, не помешало ей больше, чем на 12 лет, пережить своего младшего (на 10 лет) брата Чарлза. Надо полагать, не от хорошей жизни он заикался и имел непропорционально маленькое тело по сравнению с головой.
 
          

          
          Ссылки по теме:
          http://slovari.yandex.ru/art.xml?art=bse/00044/00900.htm — Чарлз Лэм в третьем издании Большой советской энциклопедии (БСЭ) в 30 томах (1969—1978 годы издания). БСЭ предоставлена платным проектом энциклопедий, словарей и справочников Рубрикон.com и пока размещена в бесплатном доступе на Яндекс.ru;
          http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le6/le6-6521.htm?cmd=p — Чарлз Лэм в Литературной энциклопедии в 11 томах (1929—1939 годы издания). Литературная энциклопедия предоставлена проектом «ФЭБ: Фундаментальная электронная библиотека „Русская литература и фольклор“» http://feb-web.ru и в том числе доступна на Яндекс.ru;
          http://www.bigpi.biysk.ru/encicl/articles/49/1004999/1004999A.htm — Чарлз Лэм в энциклопедии «Мир вокруг нас». Энциклопедия «Мир вокруг нас» — это русская версия американской Энциклопедии Кольера (Collier’s Encyclopedia), иногда ещё называемой Большой энциклопедией Кольера (наверное, правильнее будет называть её не большой, а расширенной — в русском варианте она расширена за счёт статей российских авторов). Эта энциклопедия частично вошла в сервис интернет-провайдера «РОЛ: Россия онлайн» (ROL.ru — «Russia On-Line») энциклопедию «Кругосвет» (krugosvet.ru). Вот статья в «Кругосвете» про Чарлза Лэма, взятая из энциклопедии «Мир вокруг нас»: http://www.krugosvet.ru/articles/49/1004999/1004999a1.htm;
          http://psujourn.narod.ru/lib/lamb_eliad.htm — статья И. Я. Дьяконовой «Чарльз Лэм и Элия», помещённая в сборник Лэма «Очерки Элии», 1979 год, страницы 181—208. Электронный вариант всей книги доступен благодаря кафедре журналистики на филологическом факультете в Пермском государственном университете: http://psujourn.narod.ru/lib/lamb_elia0.htm;
          http://psujourn.narod.ru/lib/lamb_eliahr.htm — «Основные даты жизни и творчества Чарльза Лэма», приведённые в книге «Очерки Элии».
          
          Ссылки на английском языке:
          http://www.angelfire.com/nv/mf/lamb/chronology.html — хронология очерков и стихотворений Чарлза Лэма;
          http://en.wikipedia.org/wiki/Charles_Lamb — Чарлз Лэм в свободной энциклопедии Wikipedia.org;
          http://www.bartleby.com/65/la/Lamb-Cha.html — Чарлз Лэм в Колумбийской энциклопедии (Columbia Encyclopedia);
          http://www.angelfire.com/nv/mf/elia1/bachelor.htm — сборник «Жалобы холостяка на поведение женатых людей» («A Bachelor’s Complaint Of The Behaviour Of Married People») в сборнике «Эссе Элии» («Essays Of Elia»);
          http://www.angelfire.com/nv/mf/elia1/index.html — сборник «Эссе Элии» («Essays Of Elia»);
          http://www.angelfire.com/nv/mf/elia2/index.html — сборник «Новые эссе Элии» («The Last Essays Of Elia»).
          
          

*   *   *

          

Чарлз Лэм
ЖАЛОБЫ ХОЛОСТЯКА НА ПОВЕДЕНИЕ ЖЕНАТЫХ ЛЮДЕЙ
(1811)

          Как человек холостой я потратил немало времени на изучение слабостей женатых людей, чтобы вознаградить себя за высшие радости, которых люди в моем положении, по их словам, лишены.
          Не могу сказать, чтобы ссоры между мужьями и женами когда-либопроизводили на меня сильное впечатление или заметно повлияли на решение сохранить независимость, принятое мною давно по соображениям более веским. Чаше всего в семейных домах, которые я посещаю, меня оскорбляет зло совершенно иного рода: уж слишком супруги любят друг друга. Нет, не то, что уж слишком любят, я не гак выразился. Да и с чего бы это меня оскорбляло? Самое обособление их от остального мира, чтобы полнее насладиться общением наедине, подразумевает, что всему миру они предпочитают друг друга.
          Нет, жалуюсь я на то, что они выказывают свое предпочтение так неприкрыто, суют его в лицо одиноким людям так бесцеремонно, что вы не можете пробыть с ними и мгновения без того, чтобы вам не дали почувствовать косвенным ли намеком, или откровенным признанием, что на вас предпочтение это никак не распространяется. То, что лишь подразумевается или почитается очевидным, не может оскорбить, но, будучи высказано прямо, становится весьма оскорбительным. Если мужчина обращается к знакомой молодой женщине, невзрачной и бедно одетой, и говорит ей напрямик, что она для него недостаточно красива и богата, и он поэтому не может на ней жениться, он заслуживает за свою грубость пощечины; между тем его нежелание жениться вполне ясно из того, что он не счёл нужным сделать ей предложение, хотя для этого у него были и возможность, и удобные случаи. Молодая женщина понимает всё так же отчетливо, как если бы он сказал это всеми словами, но ни одна разумная молодая женщина не затеет из-за этого ссоры. Так и супружеская чета не имеет права уведомлять меня и речами, и взглядами, едва ли менее ясными, чем речи, что не я счастливый избранник дамы. Довольно, что я знаю это. К чему постоянные напоминания?
          Тот, кто выставляет напоказ свое превосходство надо мной в познаниях и богатстве, может меня глубоко задеть, но тут возможны и кое-какие утешительные последствия. Познания, выложенные передо мной, чтоб меня обидеть, могут при случае мне пригодиться, а домами и картинами богача, его парками и садами я могу хотя бы кратковременно наслаждаться. Но выставленное напоказ семейное счастье не имеет ни одного из названных преимуществ: оно наносит явные, неизгладимые, смертельные обиды.
          Брак по своей сущности является монополией — из тех, что вызывают немало зависти. Большинство обладателей исключительных привилегий достаточно хитры, чтобы по возможности скрывать свои удачи от посторонних глаз, дабы менее взысканные судьбою соседи, видя лишь малую долю их благ, были менее склонны оспаривать их права. Но эти женатые монополисты тычут нам в нос самые ненавистные из своих преимуществ. Для меня нет ничего противнее, чем безграничные снисходительность и самодовольство, написанные на лицах новобрачных, в особенности на лице дамы; оно говорит вам о том, что участь её в этом мире уже решена; что вы не можете иметь надежд на неё. Верно, не имею, а может быть, и не хочу иметь; только это одна из тех истин, которые, как я уже сказал, сами собой разумеются, но не высказываются.
          Чрезмерная заносчивость этих людей, основанная на мнимом невежестве людей неженатых, была бы более оскорбительна, будь она менее безрассудна. Мы готовы признать, что в тайнах своего цеха они разбираются лучше, чем мы, не имевшие счастья стать его полноправными членами. Но их надменность не довольствуется означенными пределами. Если человек одинокий осмелится в их присутствии высказать свое мнение даже по самому пустяшному поводу, ему, как неосведомленному, сразу же затыкают рот.
          Одна моя знакомая, молодая замужняя дама, каких-нибудь две недели назад (и это забавней всего!) вступившая в брак, когда я на свою беду разошелся с нею в вопросе о том, каков лучший способ разведения устриц для лондонского рынка, имела дерзость спросить меня с усмешкой, как такой старый холостяк, как я, смеет думать, будто хоть что-нибудь смыслит в подобных вещах.
          Но всё, о чем я до сих пор говорил, — ничто по сравнению с важностью, которую напускают на себя эти создания, когда обзаводятся, как чаще всего бывает, собственными детьми. Как подумаешь, что дети отнюдь не редкость; что каждая улица, каждый тупик кишмя-кишат ими; что особое обилие их наблюдается, как правило, у бедняков; что мало таких супружеств, которых провидение не благословило бы по меньшей мере одним из этих даров; что часто они вырастают злонравными и разбивают нежные надежды родителей, вступая на путь порока, который ведёт их к нищете, бесчестию, виселице и т. д.; — я никак не могу понять, почему наличие детей может быть основанием для гордости и чванства. Будь они юными фениксами, которых рождается в год только по одному, это было бы правомерно. Но если их так много...
          Я не касаюсь несносного тона превосходства, который жены принимают в этих случаях со своими мужьями. Пусть мужья сами об этом позаботятся. Но почему от нас, не являющихся их законными подданными, ждут приношения пряностей, мирры и ладана — дани восхищенного преклонения, — этого я не понимаю.
          «Подобны стрелам в руке великана — именно таковы малые дети» [цитируется библия («Псалмы», 126, 4—5): «Что стрела в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой»], — так говорится в благолепной церковной службе, записанной в нашем молитвеннике и предназначенной для недавно разрешившихся от бремени женщин. «Счастлив тот человек, чей колчан ими наполнен». Это говорю я. Но пусть он не опустошает своего колчана, стреляя в нас, безоружных; пусть дети — стрелы, но пусть эти стрелы не вонзаются в нас и не мучают нас. Я не раз замечал, что эти стрелы двуглавы: у них два наконечника, чтобы без промаха поразить тем или другим. Например, если вы вошли в дом полный детей и вам случилось не уделить им должного внимания (быть может, вы задумались о чем-то и остались глухи к невинным их ласкам), вас тут же сочтут чёрствым, угрюмым, чадоненавистником. Напротив, если дети показались вам особенно прелестными, если вам понравились их милые повадки и вам захотелось повозиться и поиграть с ними по-настоящему немедленно найдется тот или иной предлог, чтобы услать их из комнаты: они де слишком шумят и буянят или мистер… не любит детей. Тем или другим наконечником стрела, разумеется, в вас попадет.
          Я мог бы простить эту ревность и обойтись без забав с их сорванцами, если это кого-нибудь огорчает, но я считаю неразумным требовать от меня любви к ним без всяких на то причин — любви ко всей семье без разбора, к восьми, девяти или десяти ребятам, может статься, любви ко всем бесценным этим сокровищам потому, что детвора — такая прелесть!
          Я знаю, есть пословица: «Любишь меня, люби и мою собаку», что не всегда осуществимо, особенно если собака, заигравшись, станет вам докучать, а то и укусит. Но собаку друга или что-нибудь ещё незначительнее — любой неодушевленный предмет, вроде сувенира, часов или кольца, даже дерева или места, где мы в последний раз прощались с другом перед его отъездом на долгие годы, — я могу полюбить, так как люблю его и все, что напоминает о нем, если только по природе своей оно безлико и способно принять тот вид, который сможет придать ему фантазия. Но каждый ребенок наделен определенным характером. Дети приятны или неприятны per se [сами по себе (лат.)]. Я их люблю или не выношу в зависимости от моего отношения к их качествам. Характер ребенка — вещь слишком серьезная, чтобы её можно было рассматривать как простой придаток к кому-то другому и в соответствии с этим любить или не выносить. Для меня они имеют самостоятельное значение так же, как взрослые. Ax! Но вы скажете, что это премилый возраст; что нежная пора младенчества сама по себе чарует нас. Именно поэтому я к ним придирчивее. Я знаю, что в природе нет ничего милее, чем милый ребенок, не исключая и тех хрупких созданий, которые их рождают. Но чем прелестнее целое, тем желательнее, чтобы всякая частица этого целого была так же прелестна. Одна маргаритка мало, чем рознится от другой красою своего наряда, но фиалке надлежит выглядеть и благоухать как можно изысканнее. Я всегда был привередлив во всем, что касалось женщин и детей.
          Но это не самое худшее. Прежде чем дамы найдут повод пожаловаться на ваше невнимание, с ними надо, во всяком случае, хорошо познакомиться. Для этого нужно их навещать, как-то общаться с ними. Но если муж — человек, с которым вы были на дружеской ноге до его женитьбы, если вы не познакомились с ним через его жену и не проникли в дом в её свите, но были его старым другом, связанным с ним теснейшими узами близости в те времена, когда он не помышлял об ухаживании за своей будущей женой, — смотрите в оба! — ваши права недолговечны и не пройдет года, как вы обнаружите, что ваш старый друг понемногу охладевает и меняется к вам и, в конце концов, начинает искать случая с вами порвать. Среди тех, с кем я вожу знакомство, у меня едва ли найдется женатый друг, на неколебимую верность которого я бы мог положиться, если наша дружба не началась после его женитьбы. Такую дружбу дамы с некоторыми ограничениями способны терпеть; но чтобы их дражайший супруг посмел заключить торжественный союз дружбы, не обсудив его с ними, хотя бы это произошло ещё до того, как они узнали друг друга, прежде, чем те, кто ныне муж и жена, впервые встретились, — нет, этого им не снести. Всякая давняя дружба, всякая по-настоящему прочная связь должна быть предъявлена им, дабы на них было наново указано их достоинство, подобно тому как самодержавный монарх требует в свою казну добрые старые деньги, выбитые в какое-нибудь царствование до его рождения, в дни, когда никто и не думал о нем, чтобы наново их отчеканить со знаками его власти и определить их достоинство, и лишь после этого дозволяет выпустить их во всеобщее обращение. Можете догадаться и сами, какая удача обычно выпадает на долю такого потускневшего кусочка металла, как я, при этаких перечеканках.
          Неисчислимы те способы, которые применяются женами, чтобы вас оскорбить и потихоньку отнять у вас доверие их мужей. Один из них — смеяться над всем, что вы говорите, подчеркнуто удивляясь, точно вы человек со странностями, который порой отпускает забавные шутки, но в общем совершеннейший чудак. При этом они применяют особую разновидность изумленного взгляда, пока, наконец, муж, ранее уважавший ваши суждения и извинявший некоторую экстравагантность ваших воззрений и манер ради наблюдательности (довольно необычной), которую он улавливал в ваших речах, — не начнет подозревать, что вы всего-навсего шут гороховый, с кем можно было кое-как коротать свои холостяцкие дни, но кто не вполне подходит для дамского общества. Этот способ может быть назван способом изумленного взгляда, и его чаще всего пускали в ход против меня.
          Затем есть ещё способ преувеличения, или иронический способ. Когда жена видит, что её муж очень высоко ценит вас, что его стойкую, основанную на давнем уважении привязанность поколебать нелегко, она не преминёт в самых преувеличенных выражениях превозносить до небес все ваши слова и поступки, пока супруг, хорошо понимая, что все это делается ради его удовольствия, не устанет от бремени благодарности, которой заслуживает её искренность, а со своей стороны несколько ослабит и умерит свой восторг, так что он в конце концов опустится до уровня благожелательного и сдержанного уважения к вам — той «разумной привязанности и спокойной приветливости», которые жена его сможет разделить, не напрягая и не насилуя свои чувства.
          Другой способ (ведь способов для достижения желанной пели бесконечное множество) состоит в том, чтобы с видом невинного простодушия постоянно ошибаться насчет того, что, собственно, положило начало глубокой привязанности к вам её мужа. Если цепь, которую она намерена разорвать, скреплена уважением к каким-нибудь выдающимся вашим нравственным качествам, го всякий раз, когда ей почудится, что ваш разговор становится слишком пресным, она восклицает: «А я-то по твоим рассказам воображала, дорогой, что мистер... — записной острослов!» Если, напротив, предполагается, что её муж пристрастился к вам, ибо очарован вами как собеседником и готов ради этого смотреть сквозь пальцы на пустячные погрешности в вашем нравственном поведении, она при первом же проявлении малейшей из них с готовностью восклицает: «Так вот, дорогой, твой хваленый мистер...!» Одна милая дама, которую а позволил себе упрекнуть за недостаточное внимание к такому старинному другу мужа, как я, со всею искренностью призналась в том, что много слышала обо мне от мистера... ещё до того, как они поженились, и загорелась желанием со мной познакомиться, но моя внешность немало разочаровала её ожидания; ведь из описаний мужа она заключила, что ей предстоит увидеть стройного, высокого, похожего на офицера мужчину (я привожу её собственные слова), а действительность оказалась весьма далекой от этого. Она была откровенна, и, соблюдая учтивость, я не спросил её в свою очередь, как случилось, что она избрала для друзей своего мужа образец внешних совершенств, столь отличный от его собственных, ибо рост моего друга почти совпадает с моим; в сапогах он пяти футов и пяти дюймов, так что у меня перед ним преимущество, равное приблизительно полудюйму; да и во всем его облике и в выражении лица воинственность проступает не больше, чем у меня.
          Таковы некоторые из огорчений, которые выпали на мою долю при нелепой попытке посещать женатых друзей. Подробнее останавливаться на этом значило бы усердствовать попусту; поэтому я только слегка коснусь очень распространенного неприличия, в котором повинны замужние женщины, а именно — обращения с нами, точно мы — их мужья, и vice versa [«это взаимно» (лат.)]. Я хочу сказать, что с нами они совсем не церемонятся, а со своими мужьями чрезмерно учтивы. Так, например, Testacea как-то вечером продержала меня без ужина два или три часа, ибо пребывала в тревоге из-за того, что мистер... не вернулся к сроку домой и предпочитала дать испортиться устрицам, лишь бы не оказаться повинной в невежливости, притронувшись в его отсутствие хотя бы к одной из них. Это было вопиющим нарушением основы основ хороших манер, ибо учтивость придумана для того, чтобы устранять чувство неловкости, проистекающее из сознания, что нас любят и уважают меньше, чем кого-то другого. Повышенной внимательностью в несущественном она старается вознаградить за несносное предпочтение, которое вынуждена проявлять, когда дело идёт о более важном. Если бы Testacea оставила устриц мне и отказалась от настойчивых приглашений мужа отужинать с ним, не дожидаясь меня, то поступила бы в соответствии со строгими правилами приличия. Я не знаю иной учтивости жены по отношению к мужу, кроме заботы о скромности своего поведения и о подобающей благопристойности; посему я должен поднять свой голос против Cerasia которая в собственном доме во имя чужого чревоугодия отослала своему мужу на другой конец стола блюдо черешен, весьма пришедшихся мне по вкусу, а моему нёбу холостяка предоставила тарелку менее привлекательного крыжовника. Не извиняю я и беспричинно оскорбившую меня — …
          Но мне надоело перечислять под латинскими обозначениями моих замужних знакомых. Так пусть же они исправятся и изменят свои манеры, иначе я обещаю полностью назвать их английские имена во устрашение всех таких заядлых обидчиц.
          

*   *   *

 
 
 
          P. S.
          Интересно, что одно стихотворение Чарлза Лэма таки осталось в веках. Оно называется «The Old Familiar Faces» (появилось до 1778; Лэму тогда было 21—23 года). В переводе Михаила Ларионовича Михайлова (1826/1989—1865) и Алексея Николаевича Плещеева (1825—1893) оно называется «Знакомые старые лица». Оно было написано Лэмом на одном дыхании, без условностей, неестественности и некоторой натужности (нарочитости), свойственных поэзии (у Бабеля это сначала выражалось в перенасыщенности произведения метафорами и лишь много позже, но уже в прозе, появилась лёгкость мастера). Стихотворение стало отзвуком трудной жизни и безответной любви, приведшей его на полгода в клинику для душевнобольных. Так Лэм стал взрослым и простился со своими юношескими честолюбивыми мечтами.
          За неимением лучшего (профессионального) перевода (например, тех же М. Л. Михайлова и А. Н. Плещеева) приводим вариант Якова Фельдмана (1957 г. р.), человека, называющего себя переводчиком, но который, по крайней мере, в интернете неоднократно подвергался (и, наверное, подвергается и сейчас) жёсткой критике, а временами даже остракизму за свою «деятельность» — авторский двуязычный проект авторского перевода «Жемчужины английской поэзии» http://members.tripod.com/poetry_pearls/index.htm:
          
          
          ПРЕЖНИЕ МИЛЫЕ ЛИЦА
          
          Были друзья, компаньоны, соратники детства и юности —
          Все они сгинули — прежние милые лица.
          
          Было смешно и забавно, и пьяно — с друзьями в обнимку.
          Все они сгинули — прежние милые лица.
          
          Лучшую девушку выбрал. И мы полюбили друг друга.
          Больше её не увидеть. Захлопнулись двери.
          Сгинули, сгинули прежние милые лица.
          
          Друг был — добрейший, честнейший. Я сам его предал.
          Сгинули, сгинули прежние милые лица.
          
          Призрак — бегу я в погоне за радостным прошлым.
          Стала пустыней земля у меня под ногами.
          Сгинули, сгинули прежние милые лица.
          
          Друг мой — вернись, побеседуем, прошлое вспомним!
          Поговорим про знакомые милые лица!
          
          Умерли многие. Я предавал, и меня предавали.
          Все они сгинули — прежние милые лица.
          
 
          
          А это оригинал стихотворения:
          
          
          THE OLD FAMILIAR FACES
          
          I have had playmates, I have had companions,
          In my days of childhood, in my joyful school-days;
          All, all are gone, the old familiar faces.
          
          I have been laughing, I have been carousing,
          Drinking late, sitting late, with my bosom cronies;
          All, all are gone, the old familiar faces.
          
          I loved a Love once, fairest among women:
          Closed are her doors on me, I must not see her —
          All, all are gone, the old familiar faces.
          
          I have a friend, a kinder friend hath no man:
          Like an ingrate, I left my friend abruptly;
          Left him to muse on the old familiar faces.
          
          Ghost-like paced round the haunts of my childhood,
          Earth seem'd a desert I was bound to traverse,
          Seeking to find the old familiar faces.
          
          Friend of my bosom, thou more than a brother,
          Why wert not thou born in my father's dwelling?
          So might we talk of the old familiar faces.
          
          How some they have died, and some they have left me,
          And some are taken from me; all are departed;
          All, all are gone, the old familiar faces.
          
          
          А вот перевод С. Сухарева, взятый из статьи И. Я. Дьяконовой «Чарльз Лэм и Элия» в «Очерках Элии»:
          
          Где друзья моего далекого детства?
          Где товарищи давних лет моих школьных?
          Все, все исчезли — забытые милые лица.
          
          Веселился я, пируя беспечно,
          Допоздна, в кругу собутыльников верных;
          Все, все исчезли — забытые милые лица.
          
          Когда-то любил я прекраснейшую из женщин.
          Захлопнулась дверь к ней, нельзя нам встречаться:
          Все, все исчезли — забытые милые лица.
          
          Друга, лучшего друга — добрей не сыскать на свете
          - Оставил я торопливо, ушел, не простился.
          Думая встретить забытые милые лица.
          
          Бродил я, как тень, заветными тропками детства,
          Путь земной стал мне казаться пустыней,
          Где напрасно ищу я забытые милые лица.
          
          Друг мой единственный — друг, заменивший мне брата.
          О, если бы мы родились под единым кровом!
          Долго бы мы говорили про забытые милые лица.
          
          Вспоминали б о том, что одни далеко, а других не стало
          Многих судьба отняла, и со многими жизнь разлучила,
          И все; все исчезли — забытые милые лица.
          
          
 
 
 
          НА ПРАВАХ КОНЦА
          
          Книгу Чарлза Лэма «Очерки Элии» решено было не покупать, но прочитать (в основном, по диагонали, то есть вдоль и поперёк, только наискосок).