«Не искать спасения путем хитрости и лжи»

«Мое преступление – тягчайшее из всех: я на все смотрю глазами без шор, я правильно оцениваю то, что вижу, и делаю выводы. И – что уж совсем непростительно – не боюсь высказывать свое мнение обо всем том, чему мне довелось быть очевидцем. А этого простить нельзя!..»
Так писала Евфросиния Антоновна Керсновская в своих воспоминаниях, посвященных её, как она говорила, «университетам» – высылке из родной Бессарабии в холодный Нарымский край, скитаниям по Сибири в поисках нормальной трудовой жизни, тюремному заключению, работе в Норильской шахте.
Воспоминания эти известны под названием «Сколько стоит человек» – и это одна из сильнейших книг о том, что многим гражданам Советского Союза довелось пережить в XX веке.

«Мемуары? Нет! Листки, на которых записаны "наброски" прошлого. Вроде выцветших фамильных фотографий, которые дороги лишь тем, кто в расплывчатых изображениях узнаёшь лица давно умерших людей – родных, друзей... а в данном случае – и врагов», – с этих слов начинается эта книга

Евфросиния Антоновна Керсновская родилась в 1908 году в Одессе, в дворянской семье. Отец ее был юристом-криминологом, которого очень уважали за принципиальность коллеги и те, кого он спас от несправедливого суда. Мать была учительницей иностранных языков (знания свои она щедро передала детям, сыну и дочери), оптимистичным и добрым человеком. Был  у Евфросинии Антоновны и брат Антон, который погиб, защищая Францию во время Второй мировой войны.

Евфросиния с мамой Александрой Алексеевной, 1908 год

Евфросиния в детстве

В 1919 году семья Керсновских перебралась в Бессарабию (в то время входившую в состав Румынии) от ужасов гражданской войны и большевистского произвола. Здесь у них было родовое имение в деревне Цепилово: 40 гектаров земли и небольшой деревянный дом с садом.
Евфросиния Антоновна окончила курсы ветеринаров и взвалила заботы об имении на свои плечи – за несколько лет ей удалось превратить убыточное хозяйство в процветающее. Причем, она сама всегда наравне трудилась со своими рабочими и никого не обижала при рассчете.

Евфросиния Антоновна Керсновская в 30-х годах ХХ века

Ее «преступлением», действительно, было лишь то, что она всегда следовала раз и навсегда усвоенному принципу: «никогда не выгадывать – не искать спасения путем хитрости и лжи, поступать только так, как это одобрил бы мой отец, человек бескомпромиссной порядочности, и что бы со мной ни случилось, воспринимать это как волю Божию, а она во зло обратиться не может. Не испытывать сожаления о прошлом <…> и не трепетать перед будущим».
Евфросиния Антоновна не раз повторяла на страницах своим мемуаров, что именно это помогло ей выжить в самых тяжелых условиях – условиях, где о человечности намеренно забывали, в том числе для того, чтобы спастись.

Свои воспоминания Евфросиния Антоновна сопровождала рисунками. Они состоят из 12 тетрадей и 703 рисунков. Есть еще и альбомный вариант с подписями - также 12 тетрадей и 680 рисунков. Это - один из них, сделанный к главе «Не так страшен... пень, как его воображают» (Тетрадь 1. В Бессарабии). Керсновская описывает, как выполняла работу, за которую никто больше никто не хотел взяться: за пять дней она порубила на дрова около 12 тонн огромных дубовых пней

В июне 1940 года Бессарабия была присоединена к СССР и стала частью Молдавии. Евфросинию Антоновну вместе с матерью (отец уже умер к тому времени, а брат Антон жил за границей) в одночасье, не дав даже собрать хоть какие-то вещи, выгнали из дома. Для органов НКВД они были представителями «эксплуататорского класса».
Маму 33-летняя Евфросиния Антоновна отправила в Румынию, а сама решила бороться за свое честное имя, потому что полагала: если честно трудится («не важно – кем, важно – как»), то можно будет найти себе применение в родной стране. Она работала батраком у тех, кто прежде называл ее барышней, но при этом понимала: люди боятся с ней общаться, их за это преследуют, поэтому она старалась держаться особняком, никого не компрометируя.
13 июня 1941 года состоялась массовая высылка бессарабцев в Сибирь. Среди полутора тысяч человек была и Евфросиния Антоновна Керсновская.

«Бегут те, кто виноват, а прячутся трусы»

«Помню толпу, солдат, крики, пинки, давку в вагоне, битком набитом растерянными и растерзанными людьми. <…> вповалку лежат, цепляясь за кое-какой скарб, женщины, мужчины, дети в телячьем вагоне, где в стене прорезано отверстие со вделанной в него деревянной трубкой, которая будет нашей первой пыткой - хуже голода и жажды, так как мучительно стыдно будет пользоваться на глазах у всех такого рода нужником.
Пытка стыдом - первая пытка...  Человек умеет быть изобретательным, когда надо издеваться над себе подобными!»
(Тетрадь 2. Исход, или Пытка стыдом. Глава «"То", но уже не "то"»)

Что придет в голову любому человеку, если ему скажут: «Сегодня ночью за тобой приходили люди с оружием»? Скорее всего – сбежать подальше, спрятаться, переждать, спастись. Но Керсновская была не такой. Когда солдаты не застали ее на квартире, где Евфросиния Антоновна поселилась после изгнания из родного дома, она сама явилась в НКВД.
«Бегут те, кто виноват, а прячутся трусы», – говорила она. Молодая женщина ни в чем виноватой себя не считала – наоборот, ее мечтой было приносить людям пользу. Впрочем, именно это она и делала всю жизнь. Только в стране строящегося социализма это, как оказалось, мало кому было нужно.
В телячьем вагоне, среди своих земляков, она ехала на восток и не могла понять, за что в такие совершенно непригодные условия для жизни поместили матерей с детьми, стариков, людей на грани смерти? Зачем?..
«Множество самых разнообразных людей – мелких служащих, лавочников, гулящих девок и учителей – роднило лишь одно: все они не понимали, что с ними происходит, и плакали с перепугу и отчаяния».
Как оказалось – везут их в Нарымскую тайгу, на лесоповал, в пожизненную ссылку. Но это потом – а пока Евфросиния Антоновна ехала и наблюдала за тем, как одни люди бывают жестоки к другим. Без всякой причины, просто потому, что чья-то злая воля одних поместила под стражу других.
«Поистине, в те годы вся страна была сплошная тюрьма, где нельзя было разобраться, где палачи, где жертвы, и где будущие палачи и будущие жертвы».
У Евфросниии Антоновны была возможность сбежать и из этого страшного поезда, где нельзя было даже оправиться не на глазах у всех, поспать и вдоволь напиться воды. Но она снова не сделала этого – знала, что за побег одного накажут всех ее спутников в вагоне. Почему не сбежать всем вместе? «Но надежнее часовых – страх. Страх людей, боящихся, как бы не было хуже».

Керсновская оказалась в Нарымском краю, работала на лесозаготовительных пунктах на реке Анга, Усть-Тьярм, Суйга. Нормы выработки здесь были не по силам даже здоровым мужчинам, что уж говорить о женщинах. Впрочем, работали на лесоповале и дети, начиная с 11-летнего возраста.
За невыработку нормы наказывали сокращением и без того скудного и голодного пайка. Люди гибли здесь от холода, голода и болезней – и никому до этого не было никакого дела. Кроме того, уже шла Великая Отечественная война – продовольствия не хватало вольным людям, что уж говорить о ссыльных.
В феврале 1942 года Евфросиния Антоновна совершила побег из ссылки – она была на грани голодной смерти, почти простилась с жизнью.

«Я не убийца»

«Как воздушный пузырь со дна подымается на поверхность, так и я инстинктивно стремилась на юг. Не было у меня плана, не было цели. Был инстинкт самосохранения и непрерывная борьба за жизнь. Голод, холод и усталость долгое время были моими постоянными спутниками. Должно быть, спасали меня очень крепкие нервы; ни колебаний, ни страха не было».
Тетрадь 4-я воспоминаний Евфросинии Антоновны, «Сквозь Большую Гарь», посвящена путешествию по Сибири, а это цитата из главы «Каждодневная забота: не умереть»

Суйгинский лесоповал, куда Евфросиния Антоновна попала, был под властью начальника Дмитрия Алексеевича Хохрина, жестокого до садизма человека. Он, прикрываясь словами о героях на фронте, требовал от обессиленных голодных людей, не привычных ни к такой тяжелой работе, ни к сильным морозам после теплой Бессарабии, валить столько деревьев, что, бывало, платы за это не полагалось в течение нескольких дней – норма не выполнялась. А единственная плата в том краю за рабский труд – мерзлый хлеб и жидкий суп из гнилой картошки.
Керсновская была единственным человеком, кто пытался противостоять Хохрину – на собраниях выступала против абсурдных норм, взывая к разуму своих собратьев по несчастью. Но никто ее не поддерживал. Безумный Дмитрий Алексеевич же писал на нее доносы, общим числом 111, обвиняя в саботаже и симпатии к врагу.
«Как перед Богом скажу, положа руку на сердце: ни разу, ни одного единственного раза я не смолчала!»
Если бы Евфросиния Антоновна не совершила побег, вероятно, скоро оказалась бы в тюрьме. В тюрьму, впрочем, она все равно впоследствии попала.
Перед побегом с лесоповала ее душевное состояние было таково, что она почти решилась убить Хохрина. Но не смогла: «Я не убийца!» – сказала она себе. И ушла в тайгу: «Я умру, но умру не на его глазах».
«Впереди была, должно быть, смерть; позади была – и это уж наверняка – смерть. Смерть – в рабстве. Смерть – на воле.  Я сделала выбор»

После побега Евфросиния Антоновна скиталась по Западной Сибири, прошла пешком почти полторы тысячи километров. В августе 1942 года ее арестовали и отправили под конвоем обратно в Нарым. Подозревали, что она засланный из Румынии шпион, спустившийся на парашюте в сибирскую степь.
Но в феврале 1943 года ее обвинили в клевете на жизнь трудящихся СССР и побег из места обязательного поселения. Приговорили к расстрелу.
В своих мемуарах Евфросиния Антоновна вспоминает, как ей предлагали писать просьбу о помиловании, но она отказалась. «Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу», – так она написала на белом листе хорошей бумаги, который ей выдали.
Но расстрел заменили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и поражением в гражданских правах на 5 лет.
Евфросиния Антоновна сменила несколько лагпунктов (под Томском и Новосибирском), где работала бондарем, художником выжигательного цеха, швеей, строителем, ветеринаром.

«Да зачем ты его, гада, не зарубила?»

«Вообще, если в нашей стране кого-нибудь ненавидят и презирают всей душой, то это честного, добросовестного труженика. Это враг номер один»
(Тетрадь 6. Строптивый ветеринар. Глава «Si non e vero, e ben trovato» (Если это и неправда, то хорошо придумано)

«Да зачем ты его, гада, не зарубила?» – такими словами встретила однажды Евфросинию Антоновна ее знакомая Оля Попова по Нарымскому лесоповалу в одной из тюрем. Оля эта была медсестрой, но, смертельно боясь Хохрина, не спасла никого из тех доходивших от голода и травм работяг, кого могла бы.
А вот Керсновская бросалась на помощь всегда, когда видела человека в беде. Хотя её учила жизнь и кое-кто из людей: «Молчи о своих мыслях, никому не доверяй, никому не помогай».
У нее была возможность где-нибудь затаиться после побега из ссылки и тихо жить, работая, но она всегда честно рассказывала тем, кто ее принимал, кто она и откуда. И поэтому всегда Евфросинии Антоновне приходилось идти дальше, зарабатывая на еду работой, вдали от больших дорог и скопления людей.
«Наверное, возможность где-нибудь осесть все-таки была. Но для этого надо было постигнуть две премудрости, без которых у нас немыслима жизнь: молчать и лгать… Лгать всегда и молчать – тоже всегда или почти всегда. Этой науки я так и не постигла до конца своих дней».
В одном из лагерей Евфросиния Антоновна обустроила по просьбе начальства свиноферму, вывела ее на высокий уровень по содержанию животных, которые до нее умирали ежедневно из-за плохого ухода. Но на нее написали новый донос, снова судили и дали еще десять лет.
Автором доноса была одна из работниц свинофермы, тоже ветеринар, как и Керсновская. Евфросиния Антоновна отказалась подписывать липовые акты о смерти животных для того, чтобы мясо уходило налево, но формальным поводом для нового суда были честные слова строптивого ветеринара, что антирелигиозная советская поэзия – пошлятина и дурновкусие.

Новый срок Евфросинии Антоновне дали в 1944 году и отправили в Норильск. Здесь она часто сталкивалась с уголовниками, всегда противостояла им, за что, в конце концов, заслужила уважение со стороны «честных воров», хотя была «совершеннейшим фраером».
В Норильске Керсновскую отправили на строительство зданий, но из-за травмы ноги у нее началось заражение крови. Она попала в центральную больницу лагеря, где осталась после выздоровления.
Сначала она работала медсестрой в хирургическом отделении, затем в терапевтическом, потом – в инфекционном. После ее перевели работать в морг. Такие перемещения были связаны с тем, что Евфросиния Антоновна никому не стремилась угождать, всегда говорила правду и заступалась за слабых. В конце концов, ей пришлось уйти и из морга – и она попросилась на самую тяжелую, как ей казалось, работу в лагере – шахтером.

«Эти руки принадлежат тебе, сестра!»

«Я не знаю, как работают в военных госпиталях прифронтовой полосы, но мне кажется, сходство тут полное. Правда, мы знали, что снаряд не пробьет потолок в операционной и что здание, где мы работаем, не рухнет нам на голову. Но в остальном…»
(Тетрадь 7. Оазис в аду. Глава «Хирургическое отделение»)

«В заключении на каждом шагу натыкаешься на чье-либо страдание, в больнице его особенно много. И мне казалось, что, наконец, я нашла то, что мне так необходимо. Я могла все силы, все свое время, всю свою волю направить на то, чтобы помогать страдающим, приносить облегчение. Беззаветно, бескорыстно. И подчас – неразумно. У меня всегда была способность расшибить лоб, как только я начинала молиться».
Горькая ирония заключена в этих словах Евфросинии Антоновны. Ее поступки не были оправданы с точки зрения приспособленческой логики, из-за духа корысти и равнодушия вольных врачей к пациентам-зэкам – она всегда указывала на любую несправедливость, за что страдала. Но оправдывались они всегда тем, что она действительно спасала людей и никогда не шла против совести.
Когда она сдавала кровь, то никогда не брала плату – увеличенный паек, потому что торговать кровью для нее было неприемлемым.
Она возилась с теми, на кого все махнули рукой. Однажды, уже после того, как Евфросиния Антоновна не работала в ЦБЛ, она случайно встретила в зоне человека, который протянул ей руки и закричал: «Эти руки принадлежат тебе, сестра!». Керсновская не помнила этого человека, но ладони в страшных шрамах вспомнила. Это был рабочий-зэк, который получил сильный ожог – и хирург хотел ампутировать ему руки по плечи. Но Евфросиния Антоновна взяла над пациентом шефство, ослушавшись врача, – часто меняла повязки, обрабатывала раны. Руки уцелели.
«Еще один, кому я сумела помочь. И это единственная радость, которая может выпасть на мою долю… Да разве этого мало?!»

Рисунок к главе «Эти руки принадлежат тебе!..». Тетрадь 9. Черная роба или белый халат?

Подземное царство на пути «не лгать, не выгадывать, не бояться»

«Под землей мы все равны», «подлецы под землю не спускаются» – за этими словами Евфросиния Антоновна чувствовала правду, потому что шахтеры всегда вступались друг за друга. Иначе в шахте и нельзя. Здесь была свобода – хотя бы внутренняя.
Но шахта ударила очень больно – уже после освобождения Евфросинии Антоновны, в 1960 году перед самым выходом на пенсию. Ее пытались уволить за две недели до ухода, клеветали и поносили в газете как ужасного работника и ненадежного человека. Вызывали на «товарищеский суд», где пытались обязать каяться в соцпроисхождении и Бог знает в чем еще. Но Керсновская отказалась, как и всегда. Она не могла поступиться принципами, даже если от этого зависела ее жизнь или благополучие.
«Век живи – век учись. Каждый раз мне кажется, что мое «высшее образование» завершено, и каждый раз делаю печальное открытие: предела низости не бывает»

С 1960 года, после выхода на пенсию, Евфросиния Антоновна жила вместе с матерью, которую смогла разыскать, в Ессентуках. Всего четыре года они были вместе... После смерти матери Керсновская стала записывать свои воспоминания, сопровождая их иллюстрациями.
33 года жила Евфросиния Антоновна в Ессентуках в своем маленьком жилище рядом с фруктовым садом и цветником. Местные жители стремились заработать на отдыхающих в городе, но возле палисадника Керсновской всегда стояли корзины с фруктами и запиской: «Берите даром».

Умерла она в 1994 году. Похоронена в Ессентуках на городском кладбище.

Мешок камушков на жернова

Евфросиния Керсновская с мамой Александрой Алексеевной.
Ессентуки, 1958 год

Евфросиния Антоновна была образованным человеком, интеллигентным и глубоким. Умела делать выводы. И знала, что «ловко орудуя ножницами и клеем, можно изменить до неузнаваемости любое литературное произведение. Книгу истории, хотя страницы ее написаны кровью, можно изменить еще основательнее».
Керсновская написала свои воспоминания еще в 1960-х года по просьбе матери, «своей старушки», как она ее называла. Но при этом важным был для нее еще один мотив: «Люди моего возраста помнят, как происходила <…> фальсификация событий, судеб людей, фактов, но они молчат. Так спокойнее и безопаснее. Еще несколько лет, и мы, последние очевидцы и революции, и НЭПа, и коллективизации, и сталинского террора, – мы умрем, и некому будет сказать: "Нет! Было вовсе не так!"
Поэтому я и пытаюсь "сфотографировать" то, чему я была очевидцем. Люди должны знать правду, чтобы повторение таких времен стало невозможным».

Небольшая часть рисунков Евфросинии Керсновской

Неудобным Евфросиния Антоновна Керсновская была человеком. Похожая на камушек между жерновов гигантской молотилки. Она, ценящая и знающая крестьянский труд, хорошо знала процесс молотьбы и понимала: если камушков будет целый мешок, встанет любой бесчеловечный механизм. Даже самый отлаженный.

Евфросиния Антоновна Керсновская (1908 - 1994), фото 1990 года

Русская писательница, полиглот, художник

Источник 1  Источник 2