Про старца Иринарха и чужого сына.

читать про книгу

к началу

Скажу вам, милостивые товариши, государи мои, чудаки живут в Москве да чудодеи. Да такие, которых нигде нет. Все мы чудаки средней руки, а я чудак из рук вон!

Иду на неделе мимо Сухаревой башни, вижу- ходит один очкастый, старый хрен из профессоров, знаю его, все на книжном развале ошивается. Ходит с рулеткой, чего-то замеряет, еще молоточек у него, стены обстукивает, и молодой несмышленыш с ним . Смехота. Черную книгу ищут, непременно ее! Вишь, рассказал я историю в прошлый раз здесь, в трактире советского купца Бугрова ( а он мне рюмочку за это поднес, спаси его Христос!), и пошел по Сухаревке слух, что есть такая Черная книга, а в ней власть над нечистой силой. Известно, Сухаревка… То пустят слух, что видели вчера на Никитской наследника престола цесаревича Алексея, то будто объявился за границей сам государь император, чудесным образом избегший казни, то будто английская королева объявила нам войну и надо мыло скупать, то будто в Успенском соборе на полу кровавая лужа разлилась, то будто бывает у главных большевиков шабаш, и пляшут они там с голыми девками. Чего не наплетут! Московский народ- озорной, вот и распустил шутки ради про эту книгу, а кое-кто из умных даже и поверил. А теперь еще Чека в это дело втесалась: ходит тут один молодец, вроде под Ивана одет, а у самого на заднице револьвер выпирает. Неужто и этой книгой заинтересовались? Вишь, считается, кто эту книгу добудет, у того… стукачей-то промеж вас, ребята, нет? Вот, скажем, добыть эту книгу, прочесть заклинание чертей- и теперешней власти конец. Ну да кто теперь в чертей верит? Сказка, конечно, с нее и спрос малый. Сказка-то сказкой, а каждый ведь так думает, а вдруг есть что-то такое? Как вы скажем, граждане-сударики? В Бога-то небось, не веруете, а каждый думает: а вдруг есть Он-то, и тот свет, и адский пламень? Такова природа человеческая: не тверд человек, слаб тростник. Там ведь, в Чеке, тоже люди работают, знают они, что словами власть не заклясть, да опасаются на всяк случай- вдруг и в самом деле есть такая книга, и станут промеж людей ходить всякие странные слова. Кому это понравится? Вот и интересуются… Да что-то заболтался я с вами, о чем не следует, далеко ли до беды… Вот спасибо тебе, прыткий, а то совсем в горле пересохло. Сам-то, молодец, откуда будешь, с каких крае-мест? Рязанский, говоришь? Похож, похож…

Послушать еще хотите? Извольте, уважу. Ах, елки зеленые-палки! Люблю поговорить в честной компании, язык что помело. Вот скажите мне, куда подевались на Руси праведники-угодники? Ведь были они , были, а теперь что- одни калашные рыла! А вот чтоб кто за свою землю стоял истово, за веру православную и матушку-Церковь, поди и нету таких, повывелись. Не та Россия стала, совсем в другое государство превратилась. Неужто так и не осталось никого?А ведь какие подвижники были, веры светильники! Что ни монастырь- в нем свой старец или угодник, и текла по всей Руси святой река богомольцев от Киевских пещер до холодных островов Соловецких. Тысячу лет так было, а вот за сколько-то подевалось куда-то, будто и не было такого ничего. А ведь страшно это, что совсем святых людей не осталось, и совсем я духом упал, да вспомнил на счастье про старца Иринарха.

Вот и начну я вам повествование житийное. Про святителей, значит, про наших тепленьких угодничков. Любим, любим мы их, люди московские. Уж мы и молимся им, и свечечки ставим. Бывало, начнешь рассказывать,- бабы ревмя ревут. Как угодники, так уж обязательно мученик, жгут его святое тело, топят, голову секут, а больше всего он с бесами воюет и с главным бесом- блудным. Чего ржете? Сами должны знать: самый дорогой дар Богу- девственность. Опять ржете? Чего вам не дано, того не дано, а святому дано. Да ты не обижайся, Божий человек. Народ собрался московский…  Иринарх-то, старец, про которого речь пойдет,- неважно, как он в миру звался,- вышел из крестьян, из самого что ни на есть пролетариата беднейшего, но со странностями был. Ребятишки играются, а он выйдет в поле и стоит часами. Задумываться начал рано. Потом, как с такими бывало, по монастырям стал ходить. А уж в возраст вошел. Родители говорят ему: женись, молодуха нужна в доме, пора помогать матери горшки в печи ворочать да за скотиной ходить. Иринарх воле отцовской не стал перечить. Оженили его, в церкви повенчали, свадьбу отгуляли. Пошли молодые спать, молодая-то его хочет постельными слабостями угощать, а он стал перед иконой и простоял всю ночь. Так и другие ночи: что баба ни делала, никак его поколебать не могла. Озлилась молодуха на мужа, да и прижила ребеночка где-то под плетнем с прохожим солдатом. Иринарх ребенка принял, в церкви его крестил и как родное дитя нежил. А баба его гулять начала, в город сбежала, по бардакам- публичным домам пошла. А тут беда иная- болезнь холера нагрянула, померли все его родители. Взял Иринарх ребенка и пошел с ним христарадничать. Прижился он в монастырьке убогом. Жил в ветхой избенке за оградой и работал на монастырь за одни харчи себе да чужому сынку. А мальчонка рос, да злой такой, что не приведи Господь: грачиные гнезда разорял, да падал раз с липы, оттого колченог стал, кошедерничал, мучал невинную тварь. В храме непотребные слова выкрикивал. Пытались к нему с образом подойти, он в икону плюнул. Раз поймали- деревянную часовенку вздумал поджигать. Иринарха изобижал по всякому- и камнями швырялся, и ножом кидался, но тот все сносил. К тому времени узнал Иринарх, что супруга его дурную болезнь приобрела и на себя руки наложила. Тут он уж принял ангельский чин. А паренек его в тот же день, прости меня, Господи, в алтаре (страшно вымолвить!) на престол…. Да бежал. Так и скрылся.

Монастырек тот был совсем убогий, заштатный, упразднили его, а монахов разослали по другим обителям. Как случилось, не знаю- попал Иринарх в одну знаменитую пустынь. Очень славилась та пустынь своими старцами. Народ туда валом валил. А монастырь, понятно, от этого богател. Иринарх поначалу был монашек незаметный, но на подвиг пошел великий- взял обет молчания. Уже тогда такое в диво было, подвиги-то этакие. Монах-то другой пошел- и Иринарх многих удивлял. Десять лет молчал, кули с мукой в хлебнее ворочал, книги читал и молился. А уж народ богомольный его приметил, стал к нему льнуть. После новых десяти лет принял Иринарх схиму и был признан старцем. Тут уж совсем его слава на Руси разошлась. Народ к нему валит, большие люди ездят, князья да ученые.

Вот раз выходит он к народу, благословляет всех, бабы, как водится, плачут от умиления, люди крестятся, тут вдруг подскакивает к нему молодец в чуйке и – раз-раз!- по морде! Кричит:: «А вот как я тебя благословляю!» В толпе крик, ужас, все бросились убить богохульника, а старец раскинул руки и говорит: «Оставьте его, он прав!» А это чужой сын его был… Ох, ребята, совсем в горле пересохло… Да… Взял старец молодца за руку и ввел в свою келью. Тот ухмыляется, собой доволен. «Деньги, говорит, давай!» Показал старец ему свое имущество- ничегошеньки у него нет. Тот вовсе озлился, кричит на старца, за грудки хватает, а старец пал на колени: «Прости меня, сынок!» У кельи люди шумят, беспокоятся за старца, хотят войти. Тот злодей видит: взять нечего, махнул в окно и- бежать. Ну, тут уж урядника вызвали, схватили голубчика да в каторгу- давно его разыскивали.

После сего случая совсем старца за святого засчитали. К самой государыне императрице Александре Федоровне возили секретным образом. Надеялась она, что он сына ее болящего исцелит. Вишь, тоже мать. А Иринарх не одного болящего наложением рук исцелял. Что там во дворце было- неведомо. Говорят, будто предсказал ей старец грядущее, а может, просто что не так сказал. Тогда-то появился при императрице Гришка Распутин: боялся он , что старец его осилит, да и царица, видно, старцем осталась недовольна, так что вскоре Иринарха перевели в другой монастырь.

Тут революция началась. То белые наступают, то красные, все на святой Руси перепуталось. Только красные белых отогнали, мужики поднялись бунтовать. Послали против них карательные отряды, и вот так получилось, что одним отрядом командовал тот самый чужой сын. Прибыл он со своим отрядом в тот монастырь, где жил старец, и начал монахов расстреливать. Собрал начальник народ, сам сел на паперти храма, поставил рядом чудотворный образ Богородицы и велел монахов поочередно выводить. Как кто плюнет на честную икону, тому- воля, а нет- за углом в расход пускают. Были и такие, что отреклись, одни потому что монашествовали лишь бы от армии спастись, другие- принять ложь во спасение. Но старики все полегли рядком за православную веру. Старца-то он приберег напоследок. «Ну вот,- говорит, дорогой папаша, и встретились. Видишь, как мои друзья славно поработали, а уж тебя я сам убью! Вот здесь и убью, вставай к стенке!» Старец встает к стенке, а сын берет револьвер-маузер и в него целит. Тут вдруг чудо случилось. Откуда-то выбегает юноша, подросток такой долговязый, в белой рубахе, как на смерть одетый, заслоняет собой старца и кричит: «В меня стреляй, изверг!»  

Да я уж вам в другой раз доскажу… Ну, ладно, стопочку приму. Только я, ребята, такой человек: что слышал, про то и говорю. Так что сами болтайте, а ко мне не посылайте. Коли хотите слушать, то слушайте… Тот, чужой-то сын, уж хотел вгорячах пальнуть, да одумался. Что-то такое его поразило. «Кто ты такой,- кричит,- что за него заступаешься?» «Отец он мне и всем нам отец!»- юноша отвечает. Чужого-то сына так и передернуло. «Застрелю обоих!»- кричит, но уж запал прошел. Велел их отвесть в погреб, а сам стал думать, какую бы казнь им изобрести пострашнее. Всю ночь не спал, думал, так ничего и не придумал, все мало ему показалось.

Утром, аж желтый весь от злости, велит доставить к себе старца. Приводят старца и мальчонку заодно. Смотрит изверг на отца и говорит: «Почему я ненавижу тебя больше всех людей на свете? Как думаешь?» «Потому, сын милый, что я тебе добро хотел сделать, да не сумел его сделать. О своем спасении думал, о твоем забывал. Прости меня, коли можешь». «Верно говоришь. Ты думал добро мне сделать, а зло сделал. Зачем ты меня, шлюхина сына, подобрал, вспоил, вскормил, зачем с собой водил? Чтобы все надо мной потешались, чтобы именем материным попрекали? Ты-то спасался, в святые записался, а я, как собачонка, был каждому куску рад. Ты унижал меня своей добротой. Ты ни разу не прикрикнул на меня, ни разу не выдрал, а все улыбался постненько! У-у, как я ненавижу твою улыбку! Ты все постничал да умильные слова произносил, о любви и добре, а я зачат во зле, родился во зле и жил во зле! Я за мать тебя ненавижу. Что ты с матерью сделал, негодяй! Почему ты не спал с ней, почему сделал ее шлюхой, почему ты не стал моим отцом!! Не дрожи и не вздумай упасть на колени, как в прошлый раз. Теперь ты понял, почему я тебя ненавижу, почему я только о том и думал всю свою проклятую жизнь, как тебе отомстить. Потому я и монахов твоих перестрелял, что в каждом из них я убивал тебя! Ты возносился, я унижался и каждый день думал, как я отплачу. Час настал. Теперь мое время, крапивного семени, теперь уж я отыграюсь и за все расплачусь! Ну, что ты молчишь? Что ты мне скажешь?» «Ничего, ответил старец, ты прав, я- великий грешник, и нет мне прощения. За все понесу страшный ответ перед Богом». «Грешник… Перед Богом отвечу… а как ты передо мной ответишь за мои мучения, чем за них заплатишь?» «Ничем, сын мой милый. Благословляю руку твою, смерть мне несущую. Убей меня. Ты прав!» «Знаю, что ты смерти не боишься, что стар и так скоро умрешь, а мен надо так тебя казнить, чтобы ты испугался, чтобы ты в один миг почувствовал, что я столько лет испытывал!» «Страшнее часа Суда Божия ничего нет!»- отвечал старец. «Опять за Боженьку своего прячешься? Да нет никакого Бога!» «Нет, есть Бог, есть, и Он покарает тебя!»- вскрикнул тут юноша, о котором начальник было позабыл. «А, и ты здесь. Ты говоришь, старик, что ничего не боишься? А если я на твоих глазах убью его?»- и навел на юношу револьвер-маузер. И тогда старец заслонил собой юношу. Но не стал стрелять начальник, понял он, что если убьет старца, то тем все и кончится, а ему надо его каждый день видеть, мучить и самому с ним мучиться. Вот как! Человек- существо странное, люди добрые, понять это трудно. Как в одной старой книге написано: «Человек есть существо злобное, над другими насмехаться любящее». Так и начальник, чужой-то сын, снова отложил казнь и велел обоих вернуть в погреб.

А ночью стрельба началась, опять война пошла. Сын-то чужой мужиков да монахов расстреливать умел, а воевать не очень. Бой разошелся нешуточный, большие силы бунтовщиков прут, вот-вот в монастырь ворвутся. Мечется чужой сын, как угорелый, по двору монастырскому, не знает, куда спрятаться. Один выход- к старцу в погреб. Отворил погребную дверь ключом и замкнулся с узниками. Трясется: «Спаси, отец, сын ведь я тебе. Не говори, что я здесь, не выдавай!» А сам в бочку от кислой капусты залез. Бунтовщики-то искали начальника, да не нашли, а когда добрались до погреба, старца с юношей выпустили, а погреб обыскивать не стали, не догадались, что он спрятался у арестованных, а старец с юношей ничего им не сказали. Так люди говорили, а правда, нет ли,- не ведаю.

Потом-то тоже говорят, жил старец у патриарха Тихона. Да Тихона в могилу свели, а на старца начались гонения. Тоже говорят: чужой-то сын жив остался, большой пост занимает, непременно хочет разыскать старца. А старец-то сам в Москве, в схроне где-то таится, а где- неведомо. Ищет ему отомстить чужой сын, да пока не удается.

А чтоб со всей этой историей покончить, надо и легенду сюда приплести. Говорят, будто шел старец мимо Сухаревой башни в полночен час,- днем-то он, вишь, не ходит, куда ему в схиме среди бела дня до толкучки,- родходит к нему некто черный и говорит: «Отче, ты последний подвижник русской земли, всех нас ты победил своей святостью, и мы, чернокнижники, вручаем тебе свою книгу». И отдал старцу ту книгу, что хранилась в башне-то. Вот что люди говорят, ну, известно, язык без костей, много всякого наоваривают. Наплел я вам три короба, а вы уши развесили, как дети малые. Заболтался я чтой-то с вами, друзья хорошие, человек я такой, московский, говорливый, до выдумки гораздый, опять же начитался писателей старинных, разных басен наслушался, вот и сочиняю. Так вы бы меня не слушали, трепача Сухаревского, не все правда, что люди говорят, а язык-то- враг наш, до беды доведет. Так уж не обессудьте. Спасибо за компанию. Счастливо оставаться.

третий сказ