Павел стоял у окна, глядя на сырой больничный двор, сгрудившиеся у входа машины, и маляра, красившего железный забор. Рабочий делал это медленно, с перекурами, но с тех пор, как Павел остановился здесь, большая часть ограды сияла яркой зеленой краской. Он внимательно следил за кистью, неторопливо двигающейся вдоль прутьев, и старался ни о чем не думать. За спиной хлопнула дверь, Павел торопливо оглянулся. Вышли не из реанимации — из боковых дверей показалась немолодая женщина в халате медсестры. Внимательно посмотрев на Павла, подошла, опустила на подоконник стопку больничных карт.

— Кто там у тебя? — спросила женщина, кивнув в сторону отделения.
— Кира. Жена, — с трудом разжал он губы.
— И что врачи говорят?
— Ждать.
Она вздохнула, собрала с подоконника карты, и сказала Павлу:
— Идем со мной.
Павел послушно двинулся вслед за медсестрой, догнал ее и пошел рядом. Скосившись на бейдж, прочитал: «Свиридова Татьяна Петровна».
— Подожди, — попросила женщина.
Он все так же послушно остался стоять перед дверью, за которой скрылась Татьяна. Через минуту женщина вышла, и снова повела Павла за собой, кружа по больничным коридорам. «Ки-ра, Ки-ра» — повторял в такт шагам Павел, механически сворачивая и спускаясь по лестнице. Наконец медсестра привела его в небольшую душную каморку, в которой с трудом помещались стол, кушетка и пара стульев. Сдвинув на край стола большую тарелку из-под торта и початую коробку конфет, Татьяна поставила кружки, включила электрический чайник и присела на стул, кивнув на свободный Павлу.
— Ну, что стоишь? Садись. Я же вижу — ждать ты один не можешь, а поделиться с кем из близких — характер не тот. Ты из начальства, поди?
Павел сел.
— Из начальства, — принужденно усмехнулся он. 
— А что же у нас в больнице? А не где побогаче?
— Киру тут недалеко на перекрестке машина сбила.
Татьяна внимательнее вгляделась в его лицо.
— Сил нет ждать? Смотрю, тебе неизвестность хуже плохих новостей.
Павел разозлился за свою непонятную робость и послушность. А главное — за угаданные мысли.
— Не сердись, — ту же попросила женщина, — Эх, был бы ты женщиной, я б помогла.
— А что, мужчинам не помогаешь? Старая дева, наверное? — нашел, на чем сорвать злость Павел.
— Я вот просто чувства твои угадала, а сестра моя ворожить умеет, — не обращая внимания на грубость, ответила Татьяна. — Я к ней много народу отправила, так же в том коридоре топтались.
— Семейный бизнес? — язвительно поинтересовался он. 
— Говорю — мужик ты, в такое не веришь.
Злость у Павла прошла так же внезапно, как и появилась. Он сгорбился, неловко облокотился об стол, сбив локтем шляпу.
Татьяна легко наклонилась, подняла, и, внимательно заглядывая в глаза, спросила:
— А может, сходишь? Что ж так терзаться, а тут близко.

Павел растеряно стоял перед дверью, не решаясь поднять руку и надавить кнопку звонка. Он не понимал, как удалось медсестре уговорить его пойти к ворожее. Но так же послушно, как шел за Татьяной по коридорам больницы, запомнил адрес, прошел через два двора, зашел в крайний подъезд, и сейчас мялся на втором этаже.
Павел наконец поднял руку, в глубине квартиру раздался пронзительный звонок. Через секунду, словно хозяйка стояла в коридоре, дверь распахнулась. Появившаяся на пороге удивительно похожая на Татьяну женщина (только чуть старше и с сединой в волосах) бесцеремонно ухватила его за рукав и втянула в прихожую.
— Меня Анна зовут. Сестра звонила, говорила о тебе.
Она ногой пододвинула Павлу тапки. Пришлось разуться, пристроить пальто на хлипкой вешалке, и пойти вслед за хозяйкой. Несмотря на возраст, двигалась женщина быстро, и когда Павел вошел в комнату, Анна уже сидела за столом, накрытым тяжелой темной скатертью.
— Садись, — кивнула она на старый стул с гнутой спинкой.
Павел осторожно присел, мельком оглядев странную комнату, плотно заставленную мебелью. Старый комод в ней соседствовал с новеньким бело-золотым платяным шкафом, пыльная высокая ваза с пыльными же павлиньими перьями стояла рядом с музыкальным центром. На одной портьере висели бахромой золотые кисти, на другой они были отпороты, но зато приколот сиреневый бант. Ворожея, одетая в мужскую рубашку, заколотую под горлом старинной камеей, неразборчиво пришептывая, трясла, прикрывая ладонью, маленький деревянный стаканчик. В нем что-то глухо брякало и шуршало. Спящая на спинке дивана серая худая кошка открыла глаза и презрительно уставилась на Павла.
Анна последний раз тряхнула руками и, стукнув об стол стаканчиком, высыпала на скатерть пестрые бобы.
— А жену ты любишь, — сказала нараспев гадалка. — Пять лет, как вместе живете, детей нет. Так?
Павел кивнул. Может быть, Татьяна посмотрела карточку Киры? А что он любит — догадаться не трудно, иначе не пришел бы.
— Не веришь мне, — вздохнула Анна. — Ну, да ладно, ворожить это не мешает. Не умрет твоя жена. Легче тебе стало, не веря-то?
Павел на секунду зажмурился и понял — да, стало легче. Словно между ним и его страхом возникла стенка.
— Спасибо. Сколько я вам должен? — он полез за бумажником во внутренний карман пиджака, но Анна остановила его руку.
— Я еще тебе не все сказала. Живая останется, а вот память потеряет. Лет до 5 себя помнить будет, не больше.
— Это ты по бобам увидела? — Павел резко дернул скатерть, и пестрые зернышки разлетелись по комнате.
Анна с любопытством посмотрела на него и повторила:
— Жену ты любишь. И сердишься на нее, и злишься, один раз даже разводиться думал, а любишь.
Встала, подошла к стоящему в углу шкафчику, открыла створку. Павел не видел, что она там делала, только услышал звяканье стекла и по комнате поплыл запах самогона. Он брезгливо поморщился, но остался сидеть.
Хозяйка вернулась к столу.
— Хочешь, помогу? Давно мне такие мужья не попадались.
Усталость навалилась внезапно, резкие переходы от отчаяния к надежде и снова к горю отозвались болью в висках.
— Только тебе поработать придется.
— Ладно, — ответил Павел, стараясь не качнуть головой.
— Собери бобы, — попросила Анна, только сначала…
Женщина потянулась к нему через стол, положила ладони Павлу на виски и легонько дунула ему в лоб. Боль прошла, словно ее и впрямь сдуло.
Собрал бобы, высыпал на стол. Ворожея поставила перед Павлом деревянный стаканчик.
— Будешь вспоминать жену, да говорить вслух — какая она у тебя. Скажешь — положишь зернышко в стакан. Понял?
Он кивнул. Зажав в пальцах боб, потянулся к стаканчику. И замер.
— Это как же, что я скажу, такой она себя и вспомнит?
Анна кивнула, улыбнувшись. Павел крутил в пальцах зернышко и думая о Кире.
Они недавно познакомились. Лето. Через полосатый купол огромного зонтика уличного кафе пробивается солнце и раскрашивает белое платье Киры желтыми разводами. Она болтает трубочкой в высоком стакане с соком и разглядывает большого сенбернара. Пес сидит рядом с детской коляской, вывалив язык, и шумно дышит — жарко.
— Почему ты называешь меня только Павел?
— А как мне тебя звать? — удивляется она.
— Ну, хотя бы Павлик.
Кира пожимает плечами.
— Ты — солидный мужчина. Старше меня на 12 лет. И вдруг — Павлик! Смешно.
Павел опустил зернышко в стакан и сказал:
— Она очень ласковая. Меня иначе как Павлик, Пашенька, и не называет.
Они женаты первый год. Вечер. Негромко бормочет телевизор. Павел сидит в кресле, положив ноутбук на колени, и пытается работать, но смотрит больше не на экран, а на жену. Кира, потягиваясь в постели, словно кошка, говорит:
— Ты меня утром не буди. У нас первой пары нет, я посплю.
— А мне так нравится, когда ты готовишь мне завтрак.
Кира смеется, рассыпая по смуглым плечам волосы:
— Да ты же все равно только кофе на завтрак пьешь.
И, сворачиваясь клубком, натягивает на себя одеяло.
— Заботливая. Утром всегда встает вместе со мной, даже если ей не нужно так рано.
Два года после свадьбы.
— Кира, ну зачем тебе эта работа? Ты получаешь гроши!
— Ну и что? Это — моя работа! И мне она нравится.
Кира торопливо красит ресницы, пытаясь смотреть одновременно в зеркало и на часы.
— Ты собираешься делать карьеру именно сейчас? А как же ребенок?
— Мы что, не можем подождать с детьми хотя бы года три?
Встает, оглаживая узкую прямую юбку, с удовольствием поглядывая в зеркало на плоский живот.
— Детей хочет, не меньше трех.
— Павел, ну, извини. Я совсем забыла сказать, что тебя твой зам искал.
Кира недовольно отрывается от книги, и, не дожидаясь ответа, снова шуршит страницами.
— Интересуется моими делами.
— Алло, мы сегодня с девчонками в клуб зайдем. Так что я буду поздно.
— Без меня никуда не ходит, ей неинтересно. Только со мной.
— Когда говорят по телефону с подругой, мужчине тут делать нечего. Иди в своих «Героев» играй — компьютер ждет!
— У нее нет от меня ни одного секрета…
Бобы сначала падали на дно стаканчика с глухим стуком, потом ложились с тихим шорохом…

Выйдя из подъезда, он провалился в неглубокую лужу. После полутемной квартиры солнце слепило глаза. Павел выбрался на бортик, остановился, снял шляпу и посмотрел вверх. Перистые облака тянулись через все небо, пряча хвосты за больницей. Над его головой хлопнула форточка, и послушался голос Анны.
— Ну что стоишь? Татьяна звонила, очнулась твоя жена.
Павел еще секунду помедлил. Потом повесил шляпу на ближайшее дерево и побежал к Кире.

Весна выдалась поздняя. Павел мерз в пальто, но не уходил. Стоял у ограды, водя рукой по железным штырям. Из-под перчатки зелеными чешуйками осыпалась краска. «Даже год не продержалась», — пожалел он, вспомнив, как неторопливо скользила кисть маляра. Вспыхнули фонари. Длинная тень, начинаясь у ног Павла, протянулась на больничный двор, просочившись через ограду.
А дома ждала жена. Он, закрыв глаза, представил ярко освещенную кухню, Киру, сидевшую, поджав ноги на диванчике. Запах плова и пирогов. Она увлеклась кулинарией, выйдя из больницы и уволившись с работы. За год Павел так поправился, что служил постоянной мишенью для шуток друзей.
Вот он входит, Кира вихрем налетает на него, стягивает с него шапку и шарф. Схватив теплыми ладонями за уши, начинает тормошить:
— Павлик! Ну, я же говорила утром, обещали похолодание. Замерз, родной? А я так соскучилась. Хотела позвонить, но помнила: ты говорил, что у тебя сегодня день такой суматошный день будет. Все нормально прошло?
Павел поморщился, домой он не хотел. Его тянуло сюда, к больничной ограде, словно год назад Кира все-таки умерла в реанимации. А он тут же женился на доброй, нежной и заботливой женщине. Такой хорошей, так похожей на Киру — и такой нелюбимой.
Подняв повыше воротник пальто, Павел повернулся, чтобы уйти и наткнулся на загородившую дорогу женщину.
— Извините, — попытался он обойти ее. 
— Не помнишь меня?
Павел внимательнее посмотрел на лицо, обрамленное белой шалью, и вспомнил — медсестра, та, что отправила его к ворожее. Он хорошо запомнил ее глаза, а вот имя забыл.
— Да.
— Что же вы тогда с Анькой натворили, — вздохнула женщина. — Ведь не любишь больше жену?
— Не люблю, — согласился Павел, — Она …чужая.
— Грех на вас большой.
— Грех? — улыбнулся он. — Мораль читать будешь?
— Зачем же. Я тебе просто одну вещь скажу. Тебе не ее не любить надо, а себя.
— Чтобы грех искупить? — опять улыбнулся Павел.
— Да нет, — поморщилась женщина. — Этот — не искупишь. Ты — мужчина сильный, хозяин в жизни. И женщину себе такую же искал, под стать себе — независимую, самолюбивую, с амбициями. Нашел. Полюбил. Все правильно?
— Пока — да. 
— А потом — устал. Слаб оказался для такой. Захотелось попроще, поспокойнее, поглупее. Чтобы, открыв рот, на тебя смотрела, твое самолюбие грела, а не свое тешила. Вот и сменил жар-птицу на курицу.
— Полная ерунда!
Павел обошел медсестру и торопливо зашагал к дому. Подходя к подъезду, на минуту остановился, поднял голову и посмотрел на светящиеся окна кухни. Качнулась занавеска, он увидел силуэт Киры и торопливо шагнул к двери, не успев подумать, что жена не увидит его в темном дворе из ярко освещенной комнаты. Он только прикоснулся к замку ключами, как дверь распахнулась и к нему на шею бросилась Кира. Бережно обнимая нелюбимую женщину, Павел вошел в дом.

Copyright Инна Живетьева.