«Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно».

Так считал Ф.М. Достоевский.
Чтобы великий народ сник, требуется, примерно, то же самое. Нужно убедить народ в том, что его дело, его судьба, его история – бессмыслица.
Именно этим опасно манипулирование историей.
Изменить историю задним числом, чтобы помочь себе в настоящем, изменить коренным образом смыслы истории России ХХ века, значит внести в душу народа такое «возмущение», которое плохо совместимо с жизнью. В прошлом нельзя ничего значительно изменить, не превратив историю в бессмыслицу.

Например, в области «истории войн и военного искусства» цивилизационная капитуляция рубежа 80-90-х годов ХХ века потребовала вполне определенной смысловой инверсии.
А именно.
Германская война («как оказалось») закончилась настоящей нашей победой, только победой «украденной», а вот Великая Отечественная война («как оказалось») - это «пиррова победа». И таковой она была исключительно по вине тех, кто «украл» нашу настоящую победу.
 
Секты ярых сторонников «настоящих русских смыслов» на этой бессмыслице кучковаться могут. Но при этом они так и останутся сектами. А народ на бессмыслице стоять не может.
Вспомните это перестроечное:
«Я уже ничего не понимаю».
«Я уже никому и ничему не верю». 
Если минувшая судьба рисуется так, как нам ее рисует наша «неполживая» теле-кино-продукция, то ну ее на фиг, судьбу-то эту.

И только после того, как эта простая смертельная истина начала проступать в общественном сознании, началась частичная реабилитация Великой Отечественной войны.
Но только ее.
Напомним, как это выглядит.
Тянь-Шаня как горного массива по-прежнему нет, но пик Победы существует.  Он висит в пустоте наперекор всему.
«ВОПРЕКИ».
И мы не позволим отрицать этот факт, мы не допустим искажений истории!
Казалось бы, и частичной исторической правде нужно возрадоваться. Однако «частичная правда» в одной упаковке с ложью неизбежно приводит к вопиющему нарушению всякой логики, и у молодых поколений эта вопиющая алогичность может вызывать еще большее отторжение.
Получается, что в основании пика Победы не «горный массив», а «пропасть», чудовищный провал «советского эксперимента».
Только «особо одаренные», соорудившие этот конструкт, могут не видеть здесь вопиющего противоречия.

Историю нельзя изменить, не извратив общественные ценности, которые народ мучительно вырабатывает веками, ценности, в которых выражена его воля к жизни. 
В той мере, в какой удается искусственное вторжение в историю народа, воля к смерти неизбежно начинает теснить волю к жизни.
Именно поэтому в инверсной истории наблюдаются явные странности в различении «цветения» и «гниения», социальной жизни и социальной смерти.

*******************

Большая война, тем более, «Отечественная», предполагает предельное напряжение всех общественных сил, каковое возможно только при максимальном социальном единстве.
Такая война предполагает полную общественную МОБИЛИЗАЦИЮ.
Потребовать от людей упорного труда и великих жертв можно только в том случае, если они  понимают и ощущают, что победа в этой войне - вопрос жизни и смерти.

В фильме того же митрополита Тихона «Гибель империи…» цитируются слова П. Милюкова о том, что война для «прогрессивных сил» была средством свержения самодержавия. И с этим трудно не согласиться.
Для истеблишмента война «империалистическая» параллельно была и войной «гражданской», правда, «холодной».
И это подтверждает версию П. Н. Дурново.
Интеллигентно-буржуазный класс (воспользуемся этим определением П. Дурново из его Меморандума для Николая II) использовал войну как средство свержения самодержавия. Добавим, а  попутно он использовал войну и как средство обогащения. При этом, получается, что гибель и увечье миллионов людей служили достижению этих целей.
А народ, он, что – без глаз?

Если царский сановник П. Дурново еще до начала войны понимал ее ненужность и, более того,  предельную пагубность, то даже не слишком-то грамотный народ, на плечи которого легла основная тяжесть этого испытания, в процессе самой войны в состоянии был, как минимум, остро почувствовать то, что хорошо понимал информированный и прозорливый Дурново.

Что же удивительного в том, что уже в 1916 году целые дивизии и корпуса отказывались выполнять приказы, отказывались идти в атаку. 
По свидетельству А. Верховского еще в августе 1914-го, во время «самсоновской» катастрофы 

«войска в беспорядке стали отступать… Солдаты бросали оружие. «Что вы делаете, ведь оружие будет еще нужно нам», — кричали офицеры. Но солдаты и слушать не хотели. «К черту все. Война кончена», — отвечали они. «Вы с ума сошли, надо же разбить неприятеля». — «Кто хочет побеждать, тот пусть и сражается, а с нас довольно». Солдаты вдребезги разбивали винтовки о придорожные камни».

На тот момент это еще ни о чем не говорило, ибо в большой войне обществу необходимо время на моральную мобилизацию.   
Либо настоящая мобилизация общества произойдет, через полгода, через год.
Либо этого так и не случится.
В Германскую этого не случилось.

Можно ли представить себе ситуацию, когда генерал Жоффр в 1916 году приказывает французскому корпусу наступать, а солдаты его «посылают»?
Или, чтобы по «прекрасной Франции» свободно шатались 2 млн. уклонистов и дезертиров? 

Если русский народ не понимает целей войны и не считает жертвы оправданными, то никто не заставит его «выкладываться по полной» ни на фронте, ни в тылу. И любая попытка «завинтить гайки» в такой ситуации однозначно и  мгновенно приведет к «срыву резьбы».
Именно крепость этой «резьбы», т. е. способность на МОБИЛИЗАЦИЮ и определяет силу общественно-государственного организма.
Только предсмертной слабостью общества, его предельной социальной разобщенностью и объясняется относительная «доброта» тогдашнего правительства.

Не внешняя по отношению к обществу жесткость какого-нибудь «НКВД» обеспечивает общественную стойкость, а, наоборот, стойкое, спаянное единством цели, способное на предельную мобилизацию общество, требует для ее воплощения и соответствующего жесткого организационного каркаса.
Заградотряды во французской армии были проявлением воли французского общества к победе. А жестокие приказы русских генералов (которые вряд ли исполнялись) были истеричными проявлениями общей социально-политической импотенции. 
Весьма информированный шифровальщик и военный цензор Ставки Русской армии М.К. Лемке писал:

«Когда сидишь в Ставке, видишь, что армия воюет, как умеет и может; когда бываешь в Петрограде, в Москве, вообще, в тылу, видишь, что вся страна... ворует. В этом главное содержание моих впечатлений. Все воруют, все грабят, все хищничают. И не надо очень глубоко вдумываться, чтобы понять еще больший ужас: страна ворует именно потому, что армия воюет; а армия воюет потому, что страна, в лице своих буржуазных правителей, предпочитает воровать...
Бешеные цены, которые платит казна за все, создают у всех на глазах молниеносных миллионеров, иногда в несколько часов. Кончись сегодня война, воровство прекратится, по крайней мере, для очень многих…
В этой стране нет понимания ее собственных интересов, потому что у массы нет понимания самой страны. Россия, как таковая, всем чужда; она трактуется только как отвлеченная категория. Все казенное и народное — это мешок, из которого каждый черпает, сколько может захватить, совершенно не отдавая себе даже эгоистического отчета о труде и тяжести, с которыми в будущем ему самому придется вкладывать в тот же мешок, когда он вовсе опустеет. «Черт с ними со всеми, лишь бы сейчас урвать» — вот девиз нашего массового государственного и народного вора…  »

И это у них «2-я Отечественная»?
Отечественная война это, когда все наоборот. 
Это, когда люди несут в Фонд обороны последнее.

Кто-то возразит – это частное мнение конкретного офицера. Поди, еще какой-нибудь «народник».
Но вот вам мнение человека предельно правых взглядов, руководителя Союза Русского народа Е.Н. Маркова (уж куда правее!), он озвучивал это мнение в Государственной Думе.

По его словам (и не его одного), продовольственное снабжение, как и снабжение предметами первой необходимости, поставлено было правительством из рук вон плохо. Особенно снабжение беднейшей части населения (а это основная его часть). Но «прогрессивная общественность», вырвав решение этого вопроса из рук правительства, только усугубила ситуацию, заведя ее полностью в  тупик.

Некоторые губернаторы пытались бороться с дороговизной своими методами, административно-командными - с опорой на рабочие низы. (Позднее подобные методы стали именовать «рабочим контролем».) Но таких губернаторов и чиновников «прогрессисты» устраняли от власти не мытьем, так катанием.
При этом «рыночные методы» борьбы с дороговизной почему-то всегда приводили к ее росту и к возникновению миллионных состояний из воздуха.

Тем не менее (а, вернее, именно поэтому), в условиях большой войны «прогрессивная общественность» насмерть стояла за свободу коммерческой деятельности.   
Марков озвучивал данные по стоимости вооружений на казенных заводах (у «бюрократов») и на заводах частных (у «эффективного собственника»).

«В записке, напечатанной и изданной главным артиллерийским управлением, приведена скромная справка, что вот во время войны готовили снаряды и казенные заводы, и частные заводы, но казенные бюрократы, конечно, по приказанию, а частные — под влиянием патриотизма. 42-х линейная шрапнель в среднем обошлась на казенных заводах в 15 рублей, а на частных — 35 рублей; шестидюймовые бомбы на казенном заводе— 48 рублей, а на частном— 75 рублей; бездымный порох на казенном — 72 рубля, на частном, движимом патриотизмом, — 100 рублей.»

Если многочисленные дельцы рассматривают войну как средство наживы, и из ничего возникают миллионные состояния, то понятно, что гигантский рост расходов бюджета (в разы!), отражает, мягко говоря, не столько реальные объемы произведенной продукции и оказанных услуг, сколько рост «миллионных состояний», сделанных на этом. Все это будет давить на рынок, и, как тогда говорили, дороговизна будет душить народ. Следовательно, рабочие просто не могут не требовать повышения зарплат, и в такой ситуации категорически запретить забастовки невозможно.
Свобода законно грабить казну на основании «коммерческой свободы» неизбежно предполагает возможность для низов требовать хотя бы частичной компенсации последствий грабежа.

«Вы, господа, с дороговизной, по-видимому, бороться не хотите, это мое глубокое убеждение… Слишком много спекулянтов и мародеров в прогрессивных кругах — в этом и несчастье… Приходится бить по своим собственным дельцам… Мы, правые, считаем, что тут выход один: это экономическая диктатура, чисто правительственная, строгая, суровая, ответственная, но властная и которая может тут же карать, тут же наказывать и тут же конфисковать. Пока такой власти не будет, не будет у нас и борьбы с дороговизной, не будет порядка, будут хвосты, спекулянты, мародеры…»

Без такой власти в РИ никакой победы и быть не могло.
Но такой власти в РИ уже не могло быть.
Выступая в Думе, В. Пуришкевич напомнил о судьбе крупнейшего французского промышленника - Потэна.

«Потэн решил в минуту общественного подъема Франции эксплуатировать население и стал поднимать цены. И вот Потэна Жоффр потребовал к суду; мало того, он снесся с правительством французским, республиканским, что если мародер Потэн, крупнейший промышленник, крупнейший фабрикант, крупнейший торговец, не будет казнен, то он отказывается от звания французского главнокомандующего. Вопрос принял острую форму, и Потэна казнили. Так действует республиканское правительство.»

То, за что во Франции казнили Потэна (человек уровня Рябушинского, Коновалова, Терещенко…), в РИ было обычной безопасной практикой даже для мелких дельцов – священная свобода коммерческой деятельности.

По словам М. Лемке, во Франции генералов, обвиненных в военных неудачах, расстреливали перед строем, сразу после окончания операции, короткого разбора обстоятельств и короткого суда. Можно себе представить, как «зверствовали» французские «особисты» в отношении остальных военнослужащих!
Да одни французские заградотряды чего стоят!    

В РИ в 1916 году министерство земледелия Риттиха в результате неизбежной разбалансированности внутреннего рынка приняло решение о введении «продразверстки». Но некоторые для спасения страны фактически предлагали еще и национализацию основных отраслей промышленности («правительственную экономическую диктатуру»). И народный контроль снизу.

Если правительство в драматичной ситуации не способно провести в жизнь жесткие, но спасительные реформы, то произойдет крах, и спасительные реформы будет проводить в жизнь уже другое правительство. Но теперь эти реформы придется проводить сообразно обстоятельствам катастрофы. 
Трагические события в истории страны и народа происходят не потому, что какой-то «Старик» со товарищи выходит их «запломбированного вагона». Ветер дует вовсе не оттого, что деревья качаются. Хотя, конечно в рамках «инверсной истории» причина и следствие неизбежно должны поменяться местами.

Митрополит Вениамин в своих воспоминаниях поделился также фактами из «народной психологии».

«При моем ректорстве (1913-1917) перестраивалась и расширялась в Тверской семинарии домашняя церковь на 1000… 1200 человек, вместо прежних 100-200. Сколько труда я положил туда! И с увлечением...
Подрядчиком, взявшим кирпичные и плотничьи работы, был крестьянин Жуков. А уж началась первая война с немцами. Я часто вертелся на любимой постройке. И вот однажды, нимало не стесняясь ни меня, ни своих каменщиков, земляков из его же деревни, Жуков с пренебрежением говорит:
- А нам, мужикам, что? Не все ли равно: Николай ли или Вильгельм? И теперь мы голытьба, и при Вильгельме не будет хуже.
Я удивился и промолчал. Молчали, видимо соглашаясь, и его рабочие… И нужно полагать, что так думал уж не один он.»

Поневоле вспомнишь Лемке:

«В этой стране нет понимания ее собственных интересов, потому что у массы нет понимания самой страны.»

Недопустимые высказывания являются таковыми не потому, что караются, а потому, что их таковыми считает подавляющее большинство. И только поэтому они караются. Митрополит Вениамин именно потому и промолчал, что промолчали, соглашаясь с речами «старшего», и рабочие, «и что так думал уж не он один». Проводить в данной аудитории патриотическую «политинформацию» было попросту глупо.
А ведь эти рабочие и крестьяне, наверняка, и понятия не имели о социал-демократии. Их такими сформировала сама жизнь в тогдашней России.
Что же удивительного в том, что народ, в конце концов, воткнул штык в землю?

************

В ПМВ Россия по отношению к Англии и Франции выполняла примерно ту же роль, что Австро-Венгрия по отношению к Германии. 
Увы, это роль «полезной идиотки».
Когда зеки бегут из лагеря в глухих таежных местах, они берут с собой «корову», зека-лопуха, берут в качестве продовольствия, в тайге они его сожрут.
Вот в качестве такой «коровы» Россия и оказалась в Антанте. 

Министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Оттокар Чернин в своем дневнике описал всю безнадегу такого «коровьего» положения своей империи. При любом раскладе - победа или поражение – империи хана. Только в первом случае ее сожрет «союзничек», а во втором – «противничек». О сепаратном мире в Австро-Венгрии думали, причем серьезно и на самом верху. И это не считалось в верхах особой крамолой. Национальные интересы - прежде всего.
Но и здесь, как признавал граф Чернин, не было исхода. В случае сепаратного выхода империи из войны Германия оккупирует Австо-Венгрию, которая, скорее всего, будет расчленена. А в случае поражения Германии Австро-Венгрию расчленит Антанта.

При наличии «союзничков», с которыми и врагов не надо, думать о сепаратном мире во имя спасения страны, это нормально. А те, кто даже после 2 марта 1917 года не позволяли себе думать об этом, были не патриотами России, а патриотами Антанты.
Даже генерал П. Краснов писал в начале 20-х, что необходима была

«…ориентация Русская - так понятная простому народу и так непонятная Русской интеллигенции, которая привыкла всегда кланяться какому-нибудь иностранному кумиру…
Добровольческая армия, как армия не народная, а интеллигентская, офицерская, не избежала этого и рядом со знаменем «единой и неделимой» воздвигла алтарь непоколебимой верности союзникам, во что бы то ни стало. Эта верность союзникам погубила императора Николая II, она же погубила и Деникина с его Добровольческой армией».
   
Можно лишь добавить: следовал бы сам Краснов своим рекомендациям – не закончил бы жизнь висельником.
«Алтарь непоколебимой верности союзникам»!
Эта «коровья» верность союзникам во многом и погубила РИ.
Так что единомышленник Деникина генерал Духонин вовсе не за Россию смерть принял.

Российский интеллигентно-буржуазный класс («немозг» нации) был искренним и горячим союзником, «международных империалистический кругов стран Антанты» (как любили выражаться большевики).
Правда, «империалистические круги» понимали, что крушение самодержавия будет крушением России, и можно будет уверенно прибирать к рукам ее лакомые куски.
А вот «немозг» полагал, что Россия после падения самодержавия, напротив, войдет в «семью цивилизованных народов» в виде «единой и неделимой» и, наконец-то, расцветет на зависть всему миру. И что «западные демократии», только об этом и мечтают.
У «немозга», что тогдашнего, что нашей эпохи, все устроено инверсно реальности.  

В отличие от ПМВ в ВОВ России-СССР пришлось выступать практически в одиночестве против объединенной Европы. И «хрустящие булкой» ставят это тогдашнему руководству в вину.
Однако периоды внутриевропейских распрей и внутриевропейского единения от России не зависят.
Когда Россия защищает свои национальные интересы, она практически всегда одна против многочисленных врагов.
Так было в Отечественную войну 1812 года.
Так было в Крымскую войну середины XIX века.
Так было и в Великую Отечественную. 
Наши интересы – это только наши интересы.
И относительное одиночество при их защите – вещь естественная.

А. Тойнби писал, что русские часто приходили с оружием на западные земли, но, как правило, в качестве союзников одной из европейских конфликтующих сторон. То есть своих цивилизационных целей русские в таких войнах, как правило, достичь не могли, ибо участвовали в чужих играх.
Просто Россия в лице своих элит постоянно стремилась «фигурировать» в делах Европы.
Речь не идет о том, что наличие союзников или вмешательство в дела Европы это обязательно «плохо», речь идет о том, что наличие сильных союзников - это не обязательно «хорошо».

Вспомним, что говорил князь Андрей графу Безухову накануне Бородинского сражения.

«Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, — и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения… А завтра мы этого не скажем…
Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, …и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит».

«Нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения».
Вот основная причина поражения России в ПМВ. Элита не только не смогла объяснить народу во имя чего он должен драться, но сделала все, чтобы дискредитировать и себя и войну в его глазах.

И еще – отношение «инверсных» к потерям. Оно тоже не русское, оно тоже «инверсное». «Злее драться», значит, «себя меньше жалеть». Это для них немыслимо! Они порождение эпохи комфорта.
В русском сознании великие Победы всегда сопряжены с великими Трагедиями. Кто помнит о победах малочисленного корпуса Румянцева, над многочисленными турецкими армадами? О победах действительно славных… Мало кто…
Но «недаром помнит вся Россия про день Бородина».

«…В тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии».

Так что пытаться «бить» по Победе в ВОВ потерями в ней может только последняя вырусь. 
Под Аустерлицем (в ПМВ) мы потеряли значительно меньше, чем под Бородино (в ВОВ).
Вот только в сражении под Аустерлицем мы потерпели поражение.

«…В сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу.»

Так кто же украл нашу победу в ПМВ?
Кто эти главные пораженцы?

Вот выдержка из рядового выступления главы Союза Русского народа Е. Маркова в Думе. Напомню, что воевал он не только с социалистами или кадетами типа П. Милюкова, но во многом с «националистами» и монархистами типа В. Шульгина. И даже с деятелями своего же политического спектра – вроде В. Пуришкевича.  

«У него, у г. Шульгина, осталось только одно средство — бороться с властью, пока она не уйдет, пока мощные удары г. Шульгина и его друзей не свалят русской государственной власти в пропасть.
Когда рабочие, фабричные рабочие, поверив вашему слову, забастуют, то это государственная измена… Знайте, что народ и рабочие — они люди дела, они люди мозолистых рук, они не болтуны и словам вашим, к сожалению, верят, и если вы говорите эти слова: будем бороться с государственною властью во время ужасной войны, …это значит то, чтобы рабочие бастовали, чтобы рабочие поднимали знамя восстания, …знайте, что ваши слова ведут к восстанию, ведут к бунту, к народному возмущению... Господам Шульгиным кажется, что когда в войсках станет известным все то, что здесь говорилось, когда в войска проникнет радостная весть, что правительство именно таково, как его рисуют г. Шульгин и друзья слева, они бодро помчатся в атаку. Нет, господа Шульгины, если войска потеряют веру в государственную власть, они в атаку не пойдут, ...вы... вносите в умы народа полное недоверие, полное даже презрение к… государственной власти. Раз этой веры не будет, не будет и войны. Вы пораженцы, ибо вы повели народ и армию к потере веры».

Вот во все это «благоухание» тогдашнее общество было в полном смысле слова погружено: и тыл, и фронт. Общество буквально варилось в этом. И я не понимаю, что к этому могла бы добавить пропаганда горстки большевиков, даже если бы запрещенные большевики имели возможность легально действовать.
Да что там Милюков с ег