— Да, но у вас есть же какая-нибудь теория жизни?

— Нет, Лизавета Егоровна, и не хочу я иметь ее. Теории-то эти, по моему мнению, погубили и губят людей.

— Как же, ведь есть теории правильные, верные.

— Не знаю таких и смею дерзостно думать, что до сих пор нет их.

Лиза задумалась.

— Нынешняя теория не гарантирует счастья?

— Не гарантирует, Лизавета Егоровна.

— А есть другие?

— И те не гарантируют.

— Значит, теории неверны?

— Выходит, так.

— А может быть, только люди слишком неспособны жить умнее?

— Вот это всего вернее. Кто умеет жить, тот уставится во всякой рамке, а если б побольше было умелых, так и неумелые поняли бы, что им делать.

— Это так.

— Так мне кажется. Мы ведь все неумелые.

Лиза пристально на него посмотрела.

— Ну, а ваша теория? — спросила она.

— Я вам сказал: моя теория — жить независимо от теорий, только не ходить по ногам людям.

— А это не вразлад с жизнью?

— Напротив, никогда так не легко ладить с жизнью, как слушаясь ее и присматриваясь к ней. Хотите непременно иметь знамя, ну, напишите на нем «испытуй и виждь», да и живите.

— Что ж, по-вашему выйдет, что все заблуждаются?

— Бедлам, Лизавета Егоровна. Давно сказано, что свет бедлам.

— Так и мы ведь в этом бедламе, — смеясь, заметила Лиза.

— И мы тоже.

— Значит, чем же вернее ваша теория?

— Вы слыхали, Лизавета Егоровна, про разбойника Прокрусту?

— Нет, не слыхала.

— Ну, так я вам расскажу. У Прокрусты была кровать. Кого бы он ни поймал, он клал на эту кровать. Если человек выходил как раз в меру этой кровати, то его спускали с нее и отпускали; если же короток, то вытягивали как раз в ее меру, а длинен, так обрубали, тоже как раз в ее меру. Разумеется, и выходило, что всякого либо повытянут, либо обрубят. Вот и эти теории-то то же самое прокрустово ложе. Они надоедят всем; поверьте, придет время, когда они всем надоедят, и как бы теоретики ни украшали свои кровати, люди от них бегать станут. Это уж теперь видно. Мужчины еще туда и сюда. У них дела выдуманного очень много. А женщины, которым главные, простые-то интересы в жизни ближе, посмотрите, в какой они омут их загонят. Либо уж те соскочут да сами такую еще теорию отхватают, что только ахнем.

(Н.Лесков "Некуда")

"Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями."

Это Маша Кулыбина раскопала воспоминания А.Ф. Тютчевой, фрейлены двора императоров Николая I и Александра II. Замечательная способность поставить точный диагноз, не оскорбив.

Сегодня нам трудно представить себе пропасть, которая в те времена разделяла парня из лондонского Сэвен-Дайелза и дочь возчика из глухой деревушки Восточного Девона. Чтобы сойтись друг с другом, им нужно было преодолеть столько препятствий, как если бы он был эскимосом, а она — зулуской. Они и говорили-то почти на разных языках — так часто один не понимал другого.
Однако это расстояние, все эти пропасти, в те времена еще не преодоленные радио, телевидением, дешевым туризмом и всем прочим, имели свои преимущества. Люди, быть может, знали друг друга меньше, зато они чувствовали себя свободнее друг от друга и потому обладали более ярко выраженной индивидуальностью. Вселенная для них еще не возникала и не исчезала с поворотом выключателя или нажатием кнопки. Чужаки оставались чужими, но в этом таилось нечто волнующее и прекрасное. Возможно, человечество выиграло от того, что мы все больше и больше общаемся друг с другом. Но я еретик и думаю, что обособленность наших предков была подобна более широким просторам, в которых они обитали, и этому можно только позавидовать. Сейчас мир в буквальном смысле слова слишком крепко с нами связан.

трагедия хороша на сцене, но в обычной жизни может показаться просто блажью.
(Любовница французского лейтенанта)

Маша Кулыбина:
Интернет противоестественно расширяет данный Богом круг общения. А это провоцирует меня постоянно генерировать внутри себя мнения на актуальные чужим людям темы. Это очень утомляет.
_____________________
Особенно актуально в свете чтения "Любовницы французского лейтенанта" (Кстати, Юрий Борисович, спасибо). Дочитаю, сформулирую, напишу почему.

Парк Дружбы (Речной вокзал) довольно плотно населен бронзовым народом. Здесь есть крестьяне и спортсмены, Сервантес и славный кыргыз Манас. Вот эта группа людей без рода и племени держится кучно и молчаливо (при ближайшем рассмотрении видно, что губы у них сжаты и как бы немного собраны в трубочку. Хотелось бы понять, счастливы ли они? спокойны? или такая статичность всего лишь следствие отсутствия ног?

Предупреждаю: — не удивляйтесь и не смущайтесь моей откровенностью. Я вообще убеждена, что откровенность всегда выгодна человеку, ибо как бы черны не были его поступки и мысли, они все же значительно светлее чем то, что о них и без того предполагают окружающие... Я еще в детстве всегда думала — как бы хорошо, если бы я сама, да и все остальные люди — были прозрачные, ну, как стеклянные все равно, и сквозь стеклянную коробочку насквозь были бы видны все наши мысли, желания, истинные мотивы наших поступков; тогда всякий видел бы другого так, как тот думает сам о себе; а ведь любой из нас о себе далеко не плохо думает!..

Здесь полный текст - http://magazines.russ.ru/zvezda/2008/1/ma11.html

Валерьян Владимирович сказал, что отлично знает Аркадия Петровича. «Это честнейший и благороднейший человек». И он, Валерьян Владимирович, конечно, все зависящее от него сделает, потому что нелепо держать старика в тюрьме.
Он успокоил Зинаиду Саввичну.
— Очевидно, это простое недоразумение.
В этот же вечер, когда пришел Сергей Митрофанович, папа возмущенно рассказал ему о случае с директором [гимназии] и просил похлопотать.
— Не буду. Никого не стану просить, — категорически ответил Сергей Митрофанович.
— Почему?
— Потому что он черносотенец, мракобес. Враг революции. Ты сам об этом не хуже моего знаешь, Валерьян.
— Да, но это его убеждения. Мы не имеем права насиловать чужие убеждения.
— Кроме убеждений, наверное, еще что-нибудь было. Более реальное, — заметил Сергей Митрофанович. — Там разберутся.
— Где это там? — вспылил папа. — Вас окружают взяточники и жулики, а честные, умеющие работать люди торгуют на улицах газетами… Держать в тюрьме старика!.. Мне органически противна эта реальная политика насилия. Политика фанатиков и догмы… Вы окружены жуликами и шарлатанами. Вот что!.. Аркадий Петрович — полезный на своем поприще. Он безукоризненно честный…
— Не воровал? Ты это хочешь сказать? — спросил Сергей Митрофанович.
— Да. Хотя бы и это.
— С этой точки и Николай Романов честный человек. Наверно, он тоже не воровал…
На этот раз Сергей Митрофанович не остался ночевать.
Вскоре в газете был напечатан список расстрелянных Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. В списке упоминалась и фамилия директора. «За участие в контрреволюционной организации по вербовке офицеров и отправке их на Дон…»
______________________
Время действия -- 1917, сразу после Октябрьской революции.
Время написания и публикации - 1933. Мы привыкли думать, что это период "жесткого соцреализма", тотальной идеологизации. Но вот текст, книга. В ней довольно много о митингах и политике - но ничего зомбирующего, "трафаретного" в ней нет, как нет и деления персонажей на положительных и отрицательных по признаку партийной принадлежности.

"Интересное дело: организовался жилищный отдел. Там будут у буржуев отбирать квартиры и вселять рабочих.
..
Однажды Нина вместе с Липановым поехала в рабочий район. Они обходили дома, и Липанов уговаривал рабочих переезжать в буржуйские квартиры.
Читать далее...

Вот тут можно про автора прочесть

- https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D0%B5%D0%B2%D...%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 

Жил, воевал, писал. Хорошо писал.

"Юноша" пока не дочитан, но и даже несколько растягиваю удовольствие. Время действия - 1929, год написания - 1933. 

"Левин описывает судьбу способных комсомоль­цев и членов партии, которых колебания партийной линии бросают из стороны в сторону."  (с)

Смешная фраза, но может быть она о главном. Времена дикие, времена категорические, а люди все те же - продолжают бросаться из стороны в сторону. Такая двойственность (но вовсе не противоречие) - полная принадлежность эпохе в виде линий партии и такое же полное соответствие сквозному внеисторически человеческому - осознанию собственной уникальности.

Так просто. Текущий отрывок для примера:

Прежде чем отчаиваться или разочаровываться в ком-то, объясни ему все хорошенечко, он и поймет. (Железников "Жизнь и приключения чудака")

Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не встречаются, а если и встречаются, то никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире, кишащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки. Представить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобился бы роману без интриги, что, как известно, явление противоестественное.
На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки; по-видимому, он принадлежал к тому редкостному и незадачливому типу мужчин, которые шествуют по своему пути в окружении обстоятельств чужой жизни, чужого имущества, чужих знакомых и чужих жен.
_________
Об этом непременно надо подумать вечером. И не столько о Форсайтах, сколько о Босини, размножение которых так активно провоцирует интернет-паутина.

Андрей Платонов "Счастливая Москва"

"Из природы ей нравились больше всего ветер и солнце. Она любила лежать где-нибудь в траве и слушать о том, что шумит ветер в гуще растений, как невидимый, тоскующий человек, и видеть летние облака, плывущие далеко над всеми неизвестными странами и народами; от наблюдения облаков и пространства в груди Москвы начиналось сердцебиение, как будто ее тело было вознесено высоко и там оставлено одно. Потом она ходила по полям, по простой плохой земле и зорко, осторожно всматривалась всюду, еще только осваиваясь жить в мире и радуясь, что ей все здесь подходит – к ее телу, сердцу и свободе."

М а с т а к о в - в каждый данный момент искренен. Увлекаясь – говорит очень просто, без пафоса, без аффектации и смотрит неотрывно в лицо собеседника. Раздраженный – беспомощен и слегка комичен. Красивые жесты, гибкое тело. Кокетлив, но - бессознательно.

О, какой типаж! Как узнаваемо обаятелен.

Как-то прикупила с рук букинистическую книжицу, сейчас наконец дошла очередь.           

Герой повести - Павел Шатров, парень простой, но тянущийся к знаниям. Основной источник этих знаний - полковая библиотека.

Далее, как нарочно, про книгу, украденную из этой библиотеки и доставшуюся Павлу.

а потом.. а потом на страничке штампик совсем другой библиотеки - видно эту книжицу тоже тиснули.

1.


2.

штампик

— Представь, что за кроличьим племенем гонится один обобщённый удав. <...> А до реки ещё осталось около ста прыжков. Так вот, имеет ли право вожак, чтобы взбодрить выбившихся из сил, воскликнуть: «Кролики, ещё одно усилие! До реки только двадцать прыжков!»?
— Я полагаю, имеет, — сказал Возжаждавший, стараясь представить всю эту картину, — потом, когда они спасутся, он им объяснит, в чём дело.
— Нет, — сказал Задумавшийся, — так ошибались все преобразователи. Ведь задача спасения кроликов бесконечна во времени. Перебежав реку, кролики получат только передышку. Наш обобщённый удав найдёт где-нибудь выше или ниже по течению переброшенное через реку бревно и будет продолжать преследование. Ведь удав у нас обобщённый, а любителей крольчатины всегда найдётся достаточно...
— Значит, я так думаю, надо сохранить право на ложь для самого лучшего случая?
— Нет, — сказал Задумавшийся, — такого права нет. Как бы ни были кролики благодарны своему вожаку за то, что он взбодрил их своей ложью, в сознании их навсегда останется, что он может солгать. Так что в следующий раз сигнал об опасности они будут воспринимать как сознательное преувеличение. Но и вожак, солгав во имя истины, уже предал истину, он её обесчестил. И насколько он её обесчестил, настолько он сам её не сможет уважать... Она его будет раздражать...
(Кролики и удавы, Фазель Искандер)

И только потом, много лет спустя, Сапожников осознал, что эта болевая точка есть мечта о коммуне, о празднике каждый день, когда все как один теплый дом, где каждый друг другу в помощь и никто тебя за это не искажает. Когда не толпа, а шествие и не одиночество, а уединение. Счастье общности, где все не щепки в потоке, который сталкивает времявороты, и не гайка ты и не винтик, а человек... И эту коммуну, и способы приблизить ее искал Сапожников всю жизнь, часто ошибался, торопился, срывая яблоки еще зелеными, не понимая иногда сам, чего же он ищет, чего же он мечется, отстаивая свой путь простофили среди злобы дня и запальчивости близких людей, не доверяющих друг другу. Потому что для этого одного ума мало, ум здесь бесперспективен, а у простофили перспектива есть - мудрость. (Анчаров "Самшитовый лес")

«Да, я, кажется, сделала большую глупость… Она еще слишком мала для такой грустной книги», – каялась мать.
[.....]
На другой день Марина объяснила Динке, почему она не должна больше приходить на чтения. Беседа была тихая, спокойная; растрепанная книга лежала тут же, и Динка помогала матери собирать и подклеивать страницы.
«А теперь иди, – сказала ей мать, когда страницы были подобраны. – Мы будем читать».
Динка ушла, но потом вернулась и стала около двери. Она не рвалась в комнату, не просила, не плакала. Но с тех пор как только Алина и Мышка усаживались около матери, Динка усаживалась за дверью и, приоткрыв щелочку, жадно ловила мамин голос.
Когда в комнате раздавался смех, она тоже тихонько смеялась, а когда Мышка начинала шмыгать носом, девочка отходила подальше. Потом снова возвращалась и, приоткрыв щелку, испытующе смотрела на лица. Иногда, забывшись, она просовывала в дверь свою лохматую голову и, стоя в таком неудобном положении, слушала.
«Мама, она мешает!» – недовольно говорила Алина. «Пустим ее», – просила Мышка. «Рано еще», – вздыхала мать.
Один раз мать читала очень грустную повесть о мальчике, которого отдали из приюта в деревню к очень злой женщине. Динка сидела на порожке и слушала. Она сидела тихо, размазывая на щеках слезы, и только в самых грустных местах повести молча ударяла себя кулачком в грудь.
«Пустим ее…» – как всегда, попросила Мышка.
«Попробуем… Диночка, ты уже научилась хорошо слушать?» – опросила мама.
«Научилась, – серьезно ответила Динка. – Но только мне лучше сидеть на порожке, потому что я иногда ухожу за дверь и что-нибудь меняю». «Как это?» – удивилась мать.
«Ну, просто я сама все меняю… Плохие у меня сразу умирают, а хорошие ходят гулять и все самое вкусное едят, и я там с ними… мед-пиво пью, по усам течет», – задумчиво сказала Динка.
«Но ведь ты плакала сейчас, – напомнила мать. Она была совершенно озадачена тем «выходом», который нашла для себя Динка. – Почему же ты плакала?»
Динка вздохнула:
«Я не успела переменить, он уже умер».
Видимо, придуманные ею самой «хорошие концы» все же не удовлетворяли ее, она предпочитала, чтобы это сделал сам автор книги, и, если бывало, что все кончалось хорошо, она хватала у матери книжку и, прыгая с ней по комнате, кричала:
«Мед-пиво пьем! Мед-пиво пьем!»
С тех пор как только Динка во время чтения, поднималась и уходила за дверь, Мышка тихо говорила:
«Пошла уже… варить мед-пиво…»

Так бывает. Вдруг покажется, что тебя ждет что-то очень важное. Очень нужное. Твоё. Вот оно уже перед глазами - только руку протяни, только окликни, и что-то в твоей жизни изменится, "мир никогда не будет прежним" - как принято сейчас говорить. А ты в самый последний момент начинаешь тормозить, оттягивать момент встречи, откладывая минуту за минутой. Из какого-то странного чувства, в котором предвкушение перемешано со страхом неоправданных надежд.

Ко мне попала книжка, ни о ней самой, ни об авторе ранее я не слышала ничего. А тут купила у уличного букиниста за непонятно большие деньги, просто наугад развернув страницу и выхвати два абзаца. 

И что теперь? А ничего - две недели не могу подступиться. Смешно, но это похоже на робость)) 

Вот, зато об авторе прочла - "образование низшее, расстрелян в 40-м".

http://bogatov.info/cgi-bin/gw?b=Genbase&i=692

 

Дело в том, что графиня имела слабость... О некоторых из ее слабостей я уже имел честь вам сообщить, но об этой еще не упоминал. Одним из ее любимых занятий было... помогать бедным.
Я знаком с одним пожилым джентльменом, который каждый вечер играет в шары. Он посылает мяч в конец поля, уныло бредет за ним и тащит его обратно. Представьте себе его, а затем вообразите прекрасную графиню верхом на сливочно-белом иноходце среди "ликующей толпы", щедро швыряющую мешочки с золотом налево и мешочки с серебром направо. Честное слово, мне кажется, ее пристрастие гораздо более привлекательно.
И, уверяю вас, это очень затягивает. Если уж кто приобрел привычку "швырять" деньги направо и налево, он не избавится от нее до конца жизни. Просто давать деньги обычным способом становится почти невозможно. Подумайте сами: сможет ли человек, в некий героический момент жизни гордо сунувший кэбмену полкроны, потчевать его после этого трехпенсовиками и медью? Потом уж приходится швырять вовсю...
Так же было и с Бельвейн: привычка швырять деньги народу полностью ею завладела. Конечно, это достаточно дорогостоящее увлечение, но на самом деле графиня не наносила никому никакого ущерба. Жители Евралии платили налог, специально введенный для содержания Армии Амазонок. Эти деньги возвращались к ним в виде подаяния. Что же может быть честнее? Несомненно, это приносило ей всеобщее обожание и восхищение, но какая женщина не нуждается в обожании? Стоит ли ее за это порицать? В любом случае этот порок в корне отличается от мелочного казнокрадства, в котором смеет ее обвинять Роджер. Давайте смотреть правде в глаза!

В эту неделю я читала и слушала очень разное.
Беседы о.Алексея по апостольским посланиям, Шварцевского кота в сапогах, Милна "Когда-то давным давно..", Платоновский котлован.
И удивительным образом все это разное согласно и органично встало рядом, перекликаясь и цепляясь друг за друга, дополняя, узнавая, ничуть не противореча.

Эх! Было же время, когда книги были огромной, такой живой частью моей жизни, я с ними дружила, я с ними спорила, пожалуй, я была одной из них. Девочка, у которой голова и глаза перевешивали всё - нарисовать и отпустить гулять по чужим кошмарным снам))

Яркий луч солнца порезывает утренний туман и падает на Снегурочку.

Но что со мной: Блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома!
О Мать-Весна, благодарю за радость,
За сладкий дар любви! Какая нега
Томящая течет во мне! О Лель,
В ушах твои чарующие песни,
В очах огонь... и в сердце... и в крови
Во всей огонь. Люблю и таю, таю
От сладких чувств любви! Прощайте, все
Подруженьки, прощай, жених! О милый,
Последний взгляд Снегурочки тебе.
(Тает.)
М и з г и р ь
Снегурочка, обманщица, живи,
Люби меня! Не призраком лежала
Снегурочка в объятиях горячих:
Тепла была; и чуял я у сердца,
Как сердце в ней дрожало человечье.
Любовь и страх в ее душе боролись,
От света дня бежать она молила.
Не слушал я мольбы - и предо мною
Как вешний снег растаяла она.
Снегурочка, обманщица не ты:
Обманут я богами; это шутка
Жестокая судьбы. Но если боги
Обманщики - не стоит жить на свете!

(Убегает на Ярилину гору и бросается в озеро.)

http://az.lib.ru/g/gorxkij_m/text_1907_zhretz_moraly.shtml

"Итак: мораль полезна богатому и вредна всем людям, но, в то же время, она не нужна ему и необходима для всех. Вот почему моралисты стараются вколотить принципы морали внутрь людей, а сами всегда носят их снаружи, как галстухи и перчатки. Далее: как убедить людей в необходимости для них подчинения законам морали? Никому не выгодно быть честным среди жуликов. Но если невозможно убедить -- гипнотизируйте! Это всегда удается..."

Мораль, как перчатки - замечательное сравнение.

"Самым отчаянным моралистом, которого я знал, был мой дед. Он ведал все пути в рай и постоянно толкал на них каждого, кто попадался ему под руку. Истина была известна только ему одному, и он усердно вколачивал её чем попало в головы членов своего семейства. Он прекрасно знал всё, чего хочет бог от человека, и даже собак и кошек учил, как надо вести себя, чтобы достигнуть вечного блаженства. При всём этом он был жаден, зол, постоянно лгал, занимался ростовщичеством и, обладая жестокостью труса, -- особенность души всех моралистов и каждого, -- в свободное и удобное время бил своих домашних чем мог и как хотел... Я пробовал влиять на деда, желая сделать его мягче, -- однажды выбросил старика из окна, другой раз ударил его зеркалом. Окно и зеркало разбились, но дед не стал от этого лучше. Он так и умер моралистом. А мне с той поры мораль кажется несколько противной..."

"... желая сделать его мягче, - однажды выбросил старика из окна" - какая прелесть))
Оговорка или сознательная ирония, не так важно - по-моему это ключевое место, не позволяющее ни автору, ни читателю встать НАД ситуацией.

О французском писателе Поле Леото и его книге эссе "Времяпровождение"
"Leautaud: человек, рассказывающий изо дня в день свою жизнь, говорящий только правду о себе. И вот он становится другом. Это не означает ни согласия, ни единомыслия. Это что-то совсем другое, по-своему таинственное: полюбить человека ни за что иное, как только за него самого. Он пишет так, что становится жаль: вот не было "меня" в его жизни. Но что меня не было в жизни Гегеля или Канта, это мне решительно безразлично. Дар жизни, по-видимому, обратно пропорционален дару идей."

Березина сказала: эту книгу надо раздавать на улицах. И в качестве почина раздала мне.
За что ей огромное спасибо!
Достоинств у книги много.
Во-первых, хороший литературный язык.
Во-вторых, безумно колоритные обаятельные персонажи.
В-третьих, масса крайне любопытных и малоприменимых на практике сведений. Мне ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза столько не запомнить, так что перечитывать можно бесконечно.
В-четвертых, речь идет о Северном Казахстане и даже мой родной город нет-нет да и всплывает в тексте.
Но главное не это.
Главное, "что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?" А остался автор - Чудаков Александр Павлович. Близкий, знакомый, удивительный. Разве я книгу читала? Нет, я слушала, как он рассказывает. А я ужасно люблю слушать чужие воспоминания.. Есть такие люди, которые рассказывают так, что уже путаешь, с кем это было? с ним? с тобой? с кем-то близким?
Сейчас будут всякие разные цитаты, я рассылку уберу, чтобы почту не засорять.

По-настоящему вглядеться в неразрешимое — это не меньше, чем постоянная молитва или созерцание распятия, от которого у Франциска сделались стигматы. В ответ неразрешимому открывается и углубляется сердце.
Г.Померанец

Ещё немножко здесь - http://tania-al.livejournal.com/693211.html
И, наверное, много здесь - http://www.levi.ru/guests/guests.php?id_catalog=28&id_position=663 Я ещё не читала.

Это правда?
Цитирую:
Мастер и Маргарита
"Прообразом Маргариты послужила артистка Художественного театра Мария Федоровна Андреева. Которая к тому же являлась еще любовницей Горького. Многие считают, что под Мастером прячется сам автор. Отнюдь. А вот основная составляющая образа Мастера — Горький."

Владимир Тарасов

Единая сущность всякого зла - причинить вред одному ради того, чтобы стало лучше другому.

(Гуссейнов. Ибо прошлое прошло)

Я вот тоже думаю, что никакое зло не считает себя злом, но только справедливостью. Или целесообразностью.

Если же зло всё же признается делающим именно как зло, то, как правило, вуалируется вынужденностью.

НИКТО НЕ ХОЧЕТ ТВОРИТЬ ЗЛО. Все хотят, как лучше.. 

Цитата очень длинная, поэтому в комментарии.

Парадоксальные,  удивительные рассказы - "Человеческий материал" и "Мой знакомый".

Неожиданный (для меня, во всяком случае) взгляд на дореволюционное прошлое, где "с детской вели по коридору", где всё было предопределено галереей славных примеров, где общественное мнение формировало жесткие критерии успешности и весь соответствующий антураж. Но где в то же время, за всеми признавалось право стартовых возможностей - "каждый кузнец своего счастья". Главным в счастье "признавалась независимость. А независимость достигалась обогащением".

"Нас учили: учись, будешь богатым. Деньги дают свободу.

Мальчик, росший в нищей семье, талантливый сын бедных родителей, в лишениях находил даже радость.

Применялось так называемое стискивание зубов. Это было приятно и почетно - стискивать зубы. Это бывало началом многих великих биографий."

И вдруг кульбит - столкновение прошлого с настоящим. Где настоящее не просто неожиданно, оно вообще-черте-чё.

"Буржуазия принимала в свой круг разбогатевших нищих и прощала им мстительную их заносчивость и кокетничала ими и даже кичилась. После революции запальчивому нищему стало некуда идти. Гадкие утята перестали превращаться в лебедей."

Но это отнюдь не порок послереволюционного настоящего, это его достоинство ("Мы гораздо умнее и лучше, чем наши отцы").

"Мне много говорили о справедливости. Мне говорили: нищета - добродетель, заплатанное платье прекрасно, нужно быть справедливым. Нужно быть добрым и не презирать бедных. Когда произошла революция, передо мной встала величайшая человеческая справедливость - торжество угнетенного класса. Тогда я узнал, что не всякое заплатанное платье прекрасно и не всякая нищета - добродетель. Тогда я узнал, что справедливо только то, что помогает раскрепощению угнетенного класса."

И очередной разворот на 180 градусов: появилось новое поколение, вошедшее в революцию в детском возрасте, выросшее, добившееся успеха, "румяное, жизнерадостное с презрением поглядывающее на меня" - "Откуда появился, этот лебедь не бывший гадким утенком? Кто его воспитал? На что он рассчитывает?"

А ведь на самом деле зависть. Почти в каждом рассказе, почти на каждой странице - зависть к иным, другим, пришедшим после. Зависть с явным привкусом бессилия и презрения.

Сильного хватает на всё. Сила в любви к жизни.

Колотилов - мировой ученый. Вот он в саду нашел гусеницу, никак не относящуюся к его науке. И гусенице он отдал всю силу своего великолепного внимания. И показал мне такие высоты восхищения, каких достигают только дети, впервые попавшие в цирк.

Колотилов любит жизнь.

Я считаю, например, что главное в жизни - искусство. Оно обнимает мою жизнь, как небо. А Колотилов утверждает, что жизнь огромна и что искусство есть только часть жизни. Так же, как и его наука.

....

- Силен тот, чье внимание устремлено в мир внешний.

(Кое-что из секретных записей попутчика Занда)

Дожевала Юрия Олешу.

Странное впечатление. Весьма странное. Так я его начала резво, восторженным галопом, да этим же галопом очень быстро поняла, что заносит. Так заносит, что как бы шею не свернуть.

Наблюдательность его удивительна, язык великолепен, взгляд свеж, но за всем за этим странная, искусственная идея переломать себя, вылепить себя нового ради идеалов, прививаемых головой насильственно, против натуры, против жизненного опыта, против душевных порывов. Отсюда раздвоенность и нарочитая, преувеличенная обнаженность, какое-то нездоровое, допинговое возбуждение.

Тяжко..

 

 "От меня, братец, не скроешь!"

   "А  кто  ты,  что  от  тебя  даже  ничего  не  скроешь?"  -- насторожился Незнайка.

   "Кто?  --  с усмешкой переспросил голос. -- Будто не знаешь? Ведь я твоя совесть".

   "А! -- вскричал Незнайка. -- Так это ты? Ну, тогда сиди себе и молчи! Ведь никто ничего не  видел  и  никто  ничего  мне  не скажет".

   "А  ты  боишься,  как бы тебя не побранил кто-нибудь за твое мерзкое поведение? А меня ты совсем не боишься?    И напрасно. Я вот начну тебя мучить так,  что  ты  жизни  не будешь  рад.  Ты  еще увидишь, что тебе стало бы легче, если бы кто-нибудь узнал о твоем поступке и наказал за него. Вот встань сейчас же и расскажи обо всем Пестренькому!"

   "Послушай, -- сказал Незнайка, -- а где ты  была  до  этого? Почему  раньше молчала? У других коротышек совесть как совесть, а у меня какая-то змея подколодная! Притаится там где-то, сидит и молчит... Дождется, когда я сделаю  что-нибудь  не  так,  как надо, а потом мучит".

   "Я  не так виновата, как ты думаешь, -- начала оправдываться совесть. -- Вся беда в том, что я у тебя еще слишком маленькая, неокрепшая и голос у меня еще очень слабый. К  тому  же  вокруг часто  бывает  шумно.  В  особенности  днем.  Шумят автомобили,

автобусы,  отовсюду  доносятся  разговоры  или  играет  музыка. Поэтому  я люблю разговаривать с тобой ночью, когда вокруг тихо

и ничто не заглушает мой голос".

   "А, вот ты чего боишься! -- обрадовался Незнайка. --  Сейчас мы тебя заглушим!"

   Он  снова нажал кнопку на шкафчике и стал слушать сказку про Ерша Ершовича. Совесть на минуту  умолкла,  но  скоро  Незнайка опять услыхал ее голос:    "Ты  вот  лежишь  в  мягкой постели под одеялом, тебе тепло, хорошо, уютно. А  ты  знаешь,  что  делает  коротышка,  который превратился  в осла? Он, наверно, лежит на полу в конюшне. Ослы ведь не спят в кроватях. А может быть, он  валяется  где-нибудь на  холодной  земле  под  открытым  небом...  У  него  ведь нет хозяина, и присмотреть за ним некому".

   Незнайка  крякнул  с  досады  и  беспокойно  завертелся   на постели.

   "А  может  быть, он голодный, -- продолжал голос. -- Он ведь не может попросить, чтоб ему дали  поесть,  так  как  не  умеет говорить. Вот если бы тебе надо было попросить что-нибудь, а ты не мог бы произнести ни слова!"

   --  Какая-то сказка глупая, -- проворчал Незнайка. -- Совсем ничего заглушить не может.

   Он принялся нажимать другие кнопки и слушать другие  сказки, потом  обнаружил  на  боковой  стенке  шкафчика ряд музыкальных

кнопок и стал слушать разные марши,  польки  и  вальсы.  Однако голос  не  умолкал  ни на минуту и твердил свое. Тогда Незнайка нажал кнопку, возле которой было написано: "Утренняя  зарядка".

И вот среди ночи раздался крик:    --  Приготовьтесь  к  утренней  зарядке!  Откройте форточку, проветрите  помещение.  Начинаем  занятие  с  ходьбы.  Сделайте глубокий вдох. И-и... Раз, два, три, четыре!

   Незнайка  замаршировал  босиком  по комнате, потом перешел к подскокам: ноги в стороны, ноги вместе, ноги  в  стороны,  ноги вместе,  после чего приступил к наклонам и приседаниям. Гремела музыка,  четко  раздавалась   команда.   Незнайка   старательно проделывал все упражнения, но совесть не унималась и продолжала жужжать прямо в уши:    "Разбуди Пестренького! Разбуди, разбуди, разбуди!"

   Наконец Незнайка не выдержал, подошел к постели Пестренького и принялся трясти его за плечо:

   -- Вставай, Пестренький, мне надо тебе кое о чем рассказать.

 

Ужас, какое жуткое впечатление производила в детстве на меня эта глава. Доходило до того, что я так же, как Незнайка заснуть не могла.

Я не был с веком в перепалке,

на гнев и крик не тратил пыл

и не вставлял в колёса палки,

я просто рядом жил и был.

Игорь Губерман

 

Ёлки!  Я опять зашла в книжный магазин и, тыкнув пальцем в стопку книг на этажерке, накупила первых попавшихся. Зачем?!!

Больного окружали немногие вещи: лекарство, ложка, свет, обои. Остальные вещи ушли. Когда он понял, что тяжело заболел и умирает, то понял он также, как велик и разнообразен мир вещей и как мало их осталось в его власти. С каждым днем количество вещей уменьшалось. Такая близкая вещь, как железнодорожный билет, уже стала для него невозвратимо далекой. Сперва количество вещей уменьшалось по периферии, далеко от него; затем уменьшение стало приближаться все скорее к центру, к нему, к сердцу – во двор, в дом, в коридор, в комнату.
Сперва исчезновение вещей не вызывало в больном тоски.
Исчезли страны, Америка, возможность быть красивым или богатым, семья (он был холост)… К исчезновению этих вещей болезнь не имела никакого отношения: они ускользали по мере того, как он старел, – а настоящая боль пришла тогда, когда ему стало ясно, что и те вещи, которые постоянно двигались вровень с ним, также начинают удаляться от него. Так, в один день покинули его: улица, служба, почта, лошади. И тут стремительно пошло исчезновение рядом, под боком: уже ускользнул из власти его коридор, и в самой комнате, на глазах у него, прекратилось значение пальто, дверной задвижки, башмаков. Он знал: смерть по дороге к нему уничтожает вещи. Из всего огромного и праздного их количества смерть оставила ему только несколько, и это были те вещи, которых он никогда бы, если бы это было в его власти, не допустил в свое хозяйство. Он получил подсов. Он получил страшные посещения и взгляды знакомых. Он понял, что не в силах защищаться против вторжения этих непрошеных и ненужных, как ему всегда казалось, вещей. Но теперь они были единственны и непреложны. Он потерял право выбирать вещи.
...
Уходящие вещи оставляли умирающему только свои имена.
В мире было яблоко. Оно блистало в листве, легонько вращалось, схватывало и поворачивало с собой куски дня, голубизну сада, переплет окна. Закон притяжения поджидал его под деревом, на черной земле, на кочках. Бисерные муравьи бегали среди кочек. В саду сидел Ньютон. В яблоке таилось множество причин, могущих вызвать еще большее множество следствий. Но ни одна из этих причин не предназначалась для Пономарева. Яблоко стало для него абстракцией. И то, что плоть вещи исчезла от него, а абстракция оставалась – было для него мучительно.

В моей жизни слишком много такого, что "ах, как здорово бы!", но чего почему-то не случается. И чего никогда-никогда не случится. Хоть и кажется, что локоть близок.
Если я буду переживать по каждому подобному поводу, у меня просто-напросто не хватит душевных сил радоваться тому малому, что у меня есть.
Ну и смысл?
Всё больше и больше мыслей, которые мне категорически не хочется думать, на которые жалко времени.
И сегодня же прочла у Олеши "Лиомпу". О том, как вещи покидают умирающего.
И где-то это пересеклось, сошлось: его и моё. Моё желание избавиться от лишнего и его отчаянье от невозможности это лишнее удержать.

Первого мая 1980 года я, перегнувшись через перила балкона, высматривала во дворе подружек - мы собирались на демонстрацию.

И вот в этот момент старушка с третьего этажа прямо мне на голову вылила ведро холодной воды. Понятия не имею, что ею двигало - да это и не важно - просто представьте ощущения.

Так вот от первого прочтения некоторых книг со мной происходит примерно то же самое: нырок, зажмуренные глаза, открытый рот, хватающий воздух - что?! где?! я?!!

Две станции метро проехала. Так и не поняла - это книга или картина? чего в ней больше слов или красок?

Не, ещё не дочитала. Пока верчу головой ошеломленная.

 

 

Зря я так уж на эту книжонку накатила.
Там, конечно, гремучая смесь - китайцы, инцест, варварская Москва и лечебница для душевнобольных, но иногда вот так буднично и по делу:
"Не сумели мы подняться до высоты страдания, опустили его до своих страстишек"
Да, вот так и написано:
"Мы с вами оба чуть-чуть спекулируем, - знаете это слово? - на своих несчастьях. Не сумели мы подняться до высоты страдания, вот что. Опустили его до своих страстишек. Мы с вами себе из страдания какую-никакую пользу выудим."

И раз уж я..
Ссылка на автора: Ирина Муравьева "Портрет Алтовити".

Кого ты больше любишь, маму или папу?
Всё. Короткое замыкание сердца.

Я тут услышала: "Бывает выбор, который сам по себе страшнее последующей потери".
И бывают люди, которые ставят других перед подобным выбором. И как объяснить, что нельзя?! невозможно. Невыносимо.

Ну вот вспомнила. Да.
http://foreign-prose.myriads.ru/%C2%EE%E9%ED%E8%F7...ED+%DD%F2%E5%EB%FC/2255/46.htm
Часть третья, глава VI

У Томаса Манна в "Иосифе" есть мысль о том, что красота - это дар, талант, который накладывает определенные обязанности, делает ответственным за сохранение и приумножение. Короче, не всё так просто - тяжело это, быть красивой.

Что-то в этом есть.

А нужно ли знать человека, чтобы его любить?
И до какой степени знать? И можно ли знать "насквозь"?
Не только другого, но и себя?

К случаю сегодня вспомнила "Ученика дьявола" Б.Шоу. Вспомнила, да и застряла в этом воспоминании. Потому как к одному случаю другой прибавился, а к нему и третий.
Помню, как в юности меня поразило: человек может жить не своей жизнью вовсе не под гнетом обстоятельств, а просто потому что себя не знает. Не догадывается. Вот может прожить всю жизнь и так и не узнать, какой он на самом деле.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Хочется, страстно хочется одно: умолять людей, от Николая II до последнего вора-разбойника, пожалеть себя:
все забыть, все соображения о Боге, о будущей жизни, не говорю уже – о государстве, семье, о своем теле, и все внимание, все силы свои обратить на одно:
на то, что одно точно, несомненно есть –
на свою жизнь,
и не губить ее ни для отечества, ни для славы, ни для богатства, ни для Бога,
а жить для себя, для своего блага:
пользоваться тем благом жизни, которое в нашей власти.

Это благо неотъемлемое, перевешивающее, уничтожающее всё, что может быть тяжелого в нашей жизни, –
это благо есть любовь,
любовь ко всему живому и даже не живому, и между прочим и любовь к себе, к своей душе.

Это то состояние духа, при котором всё – благо.
Меня мучают, дразнят, пытают, бьют, а я люблю тех, кто это делает, и мне тем лучше, чем злее они ко мне.
Выработай в себе это чувство – а это возможно, – и всё будет благо, все то, что считается бедствием, в том числе и смерть, – всё претворится в благо.
(1907)

Лев Толстой. Дневник для одного себя. М., «Ламартис», 2010. С. 60

Я даже не поняла почему тормознулась на этой цитате. Завтра. Сейчас что-то плохо соображаю.

Внутри меня накопилось столько людей..
И я всё с ними разговариваю. Нет, не всё время, но вот что-то такое случится - или радость, но чаще неожиданность. И я тогда от растерянности начинаю вести эти нескончаемые диалоги. Нет, не начинаю, а продолжаю. Да. Разговоры начинаются тогда, когда натыкаешься на продолжение когда-то недосказанного. Или недоспрошенного. Или вот тебе кажется, что тот другой знает ответ. Правильный ответ и просто ткнет тебе пальцем - какая нелепость, вот твоя ошибка.
Но кто-то умер, кто-то далеко, а кому-то просто стало неинтересно.
Вообще-то Прилепин возник как вариант вынужденный - свою книжку забыла, вот то, что нашлось на дачной тераске. И как-то вдруг неожиданно пошло - со всей этой лимоновской партизанщиной, с выбитыми зубами, с российской убитостью и безнадегой.
Но у меня не получается с этим наедине. Это надо понять. Это нельзя клубком, когда у каждого своя правда. Потому что мне же надо понять - а я, я то где?
"Спорить можно с тем, кто ищет истину, с тем, кто хочет утвердиться в своем мнении спорить бесполезно". И получается, я как Сашка, я тоже не хочу спорить. Но поговорить то со мной надо! Хотя бы потому что я не хочу быть как Сашка.
Ладно, цитаты завтра в комментариях.

Стыдно сказать, но я так и не осилила до конца "Божественную комедию". Как и Фауста, кстати.
Зато читала оптимистическую трагедию Всеволода Вишневского. А, пожалуй, и перечитала бы, потому как ничегосеньки не помню.
Решено. С этой троицы и начну.
Что-то в этом есть. На фоне сельской пасторали.

"..две последние перед сим недели, она была совсем не в своем характере, можно даже сказать — в обратном характере: являлось существо буйное, нападающее, не могу сказать бесстыдное, но беспорядочное и само ищущее смятения. Напрашивающееся на смятение. Кротость, однако же, мешала. Когда этакая забуйствует, то хотя бы и перескочила меру, а всё видно, что она сама себя только ломит, сама себя подгоняет и что с целомудрием и стыдом своим ей самой первой справиться невозможно. [...] Привычная же к разврату душа, напротив, всегда смягчит, сделает гаже, но в виде порядка и приличия, который над вами же имеет претензию превосходствовать."

Видите ли: молодежь великодушна, то есть хорошая молодежь, великодушна и порывиста, но мало терпимости, чуть что не так — и презрение.
.....
Глупо, глупо, глупо и глупо! Я прямо и безжалостно (и я напираю на то, что безжалостно) объяснил ей тогда, в двух словах, что великодушие молодежи прелестно, но — гроша не стоит. Почему не стоит? Потому что дешево ей достается, получилось не живши, всё это, так сказать, «первые впечатления бытия», а вот посмотрим-ка вас на труде! Дешевое великодушие всегда легко, и даже отдать жизнь — и это дешево, потому что тут только кровь кипит и сил избыток, красоты страстно хочется! Нет, возьмите-ка подвиг великодушия, трудный, тихий, неслышный, без блеску, с клеветой, где много жертвы и ни капли славы, — где вы, сияющий человек, пред всеми выставлены подлецом, тогда как вы честнее всех людей на земле, — ну-тка, попробуйте-ка этот подвиг, нет-с, откажетесь!

__________________
Вывернул. Наизнанку вывернул.