Публикую еще один небольшой отрывок из воспоминаний Льва Волохонского (о нем — см. пост от 22 августа). Думаю многим небезынтересно узнать о «диссидентской деятельности» и жизни «на зоне» небезызвестного Глеба Якунина.

Осень 1983 г.
Вскоре после моего выхода на зону о. Глеб очередной раз затащив меня под лестницу, спросил:
— Ты на суде признал себя виновным? Покаялся?
— Нет.
— Это плохо.
— ..?
— Тебе могут не доверять.
— А почему они мне должны доверять и зачем мне их доверие?
— Впрочем, это неважно, первого свидания все равно никого не лишают. А кто к тебе приедет?
— Жена, или мама, или сестра, или все вместе.
— Жене можно доверять?
— ..?
— Она не побоится с диссидентами встретиться, чтобы информацию на Запад передать?
— Да она и сама вроде неплохо информацию передает. А что за информация?..
Через пару дней вызывает меня вечером на прогулку:
— Тебя в любой момент могут дернуть на свидание, держи — и передал мне две капсулы.
— Что с этим делать?
— Сунь себе в зад и перезаряжайся каждый раз, как в туалет пойдешь. Я буду страховать.
— Нет, я не о том. Что это за информация и кому ее в Москве передать?
— Одна — моя поэма; другая — Орлова — хроника по «малой зоне» и его заявления. Любыми путями на Запад.
— А нельзя их в одну упаковку?
— Долго, а дернуть могут в любую минуту. Знаешь, ты только никому не говори, одну мы, пожалуй, уничтожим. Там у Орлова все равно ничего ценного нет.
Далее пошел инструктаж на предмет заталкивания его поэмы мне в зад, особенно, по части заряжания и перезаряжания. Самое замечательное, что каждый раз, когда мне понадобится сортир, я должен буду находить отца Глеба Якунина, чтобы он меня лично страховал, то бишь стоял на шухере. Мои робкие предложения сделать все это как-нибудь иначе не проходили. Святый отче ссылался на опыт колумбийской наркомафии и историю правозащитного движения. Правозащитники, исходя из своей обширной практики, решили все делать исключительно через жопу. Это был для о. Глеба вопрос недискуссионный, а посему, мы, не откладывая дела в долгий ящик, отправились в сортир. Глеб быстренько утопил информацию Орлова и отправился «страховать» снаружи. Я сунул поэму в карман и посмотрел в щель. Человек 5 наблюдало за озирающимся Глебом, вместо которого для «страхования» вполне можно было повесить большой яркий плакат: «НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ТАЙНАЯ ОПЕРАЦИЯ!» Надо сказать, что после этого мне довольно долго не удавалось одному в сортир сходить, но исключительно с эскортом из 2-3-х любознательных соузников.
Исходя из того, что на свидание дергают днем, я спрятал капсулу на промзоне, а Глебу говорил, что каждый день перезаряжаюсь, благо святый отче был тогда шнырем и на работу не ходил.
Через пару дней после «нашего» с Долининым свидания, сижу, читаю, вбегает Глеб, весь красный, ножками сучит, ручками машет, орет:
— Кто такая жена Долинина?
— Я ее почти не знаю... С виду очень приятная дама... Стихи пишет... хорошие... Христианка...
— Засранка она, а не христианка!
Последнее он проорал раз 10 на все лады — видно рифма понравилась. Наоравшись, перешел на обычный театральный шепот, из которого следовало, что точно такие же две капсулы они с Орловым собирались передать также и через Долинина. Не я так он, не он так я. Слава тоже решил сохранить девственность, и сославшись на какие-то «технические причины», не стал подставлять свой зад под ихнюю информацию, а предложил все, кроме поэмы, выучить наизусть, что и сделал. Лена же Пудовкина согласилась передавать информацию только относительно людей, на воле неизвестных и нуждающихся в посылках, т. к. это с ее точки зрения милосердие, а все остальное — политика, коей она не занимается и никому не рекомендует. Тут я имел неосторожность сказать, что это вполне логично и люди имеют право на свою собственную, в данном случае — вполне достойную — позицию и что тут дело не в трусости, поскольку за милосердие у нас также не милуют, как и за политику. Это опять очень возбудило Глеба, и он опять разорался про милосердие, христианку и засранку. Последнее словечко еще долго висело над зоной. Как некое пастырское благословение на дорогу. Надо полагать Лене в поезде сильно икалось.
Эта тема будоражила Глеба еще несколько дней и очень мне надоела, не говоря о том, что я считал не слишком этичным ходить по зоне и орать во всю глотку о том, что Долинин намеревался передавать информацию. Вспомнив, что речь шла о поэме и, зная по опыту, что для любого виршеплета ничто не может сравниться с радостью, доставляемой чтением его опусов вслух, я решил переключить Глеба на поэзию и попросил почитать чего-нибудь. Чего-нибудь оказалось очень много, для меня так даже слишком. Сукин сын переписал своими стихами пол Псалтири, значительную часть Литургии, совдеповские учебники истории и литературы для 7 класса, а также в стихотворной форме описал все, что с ним на зоне произошло и что он об этом думает. Между чтением стихов он излагал свое религиозно-философское кредо, которое было собственно вовсе не его — Церковь 3-го завета, Софии Премудрости Божией и т. д. и об этом тоже кое-что в стихах…
Глеб сказал, что он «православный Маяковский» и намерен всю православную службу русифицировать, причем именно своими стихами, а также настаивал на необходимости убрать Иконостасы из наших церквей,поскольку по его мнению: «Иконостас — это железный занавес между священством и мирянами». Этими рассуждениями и стихами он достал меня куда больше, чем предыдущими попытками засунуть мне в задницу свою информацию.