Органайзер в смарте выдал: нет дедушки Васи. И немного подробностей. Что случилось это в 1988-м. (Мама там была, в Рязани. Полгода ухаживала. А мы с папой приехали на похороны.) И ещё, что родился дед Вася 19.03.1917. (Не помню, чтоб он шутил на тему "ровесник революции".) А вот что про него помню.
      Глянул и скинул сообщение до следующего шестого июня. Никому не сказал. Папе негативное ни к чему. Жене... ну вообще-то она деда Васю видела... И сестре почему-то не сказал. Поминать ей не с кем - мамы нет.      

       Соседке и приятельнице моей рязанской бабушки лет было не меньше. А может, и больше. Но "бабушка" к ней как-то не клеилось.
     Тётя Клава была доброй шебутной тёткой с прокуренным "Беломором" голосом, в очках с толстыми линзами и янтарными бусами в виде крупных шариков, теснившихся на шее. Набожная. У неё я впервые увидел горящую дома лампаду. Тётя Клава сильно пеклась о любимой пекинеске Сильвочке. Повязывала ей слюнявчик и печалилась о плохом аппетите разборчивой и избалованной шелковистой псинки.
        Сильва появилась, когда не стало дяди Вани. Улыбчивого машиниста паровоза, мужа тёти Клавы. Вспоминаю его сидящим на крыльце их дома, и тоже с Беломором. А потом уже в памяти, как помогаю закупаться к поминальному столу. Ларёк на Рязани 1. Я с сумками, а тётя Клава перед витриной размышляет вслух: пригодится ли жареная мойва? Так и не купили.

       Спасаться от одиночества тётя Клава стала, пустив на постой двух девушек - Аня, ой, хороша была, огонёк - да постоянными совещаниями и чаепитиями с бабушкой Аней. Та ради подруги - да что там, тётя Клава была нам, как родня - даже не морщилась от дыма папироски. А дедушка Вася, тоже некурящий, мог и буркнуть. Он тётю Клаву недолюбливал за то, что та поддерживала подругу в антиалкогольной компании. Хотя и сама любила стопочку самодельного опрокинуть.
      Тётя Клава при любой возможности уважала вздремнуть, от души похрапывая. И не доверяя  ни будильнику, ни слабой в этом вопросе воле, всегда просила разбудить её на работу. Опаздывать было нельзя категорически. Благодаря месту работы тётя Клава имела обширные связи. Могла достать хоть сервиз, хоть какиэой другой дефицит. А работала она - ни за что не догадаетесь - билетёром в ДК профсоюзов. Приезжая на каникулы в Рязань, всегда пользовался блатом и я. Кино, концерты...
    Гордостью тёти Клавы был племянник "Валерка", изредка приезжавший с семьёй на своей машине из Воронежа. По секрету нам было известно, что "Валерка" работает "на космос". А своих детей у тёти Клавы с дядей Ваней не было.

       Родина. Но больше нет такого адреса. Многоэтажку шальным снарядом вогнало прямо в гущу Михайловки – района стареньких домишек, присоседившегося к станции Рязань 2. И ведь ни вправо, ни влево, ни с какого краю. А словно архитектор споткнулся и ширь! пальцем в генплан. Дырка на три двора. «Стало быть, отсюда и начнём».

       Лет двадцать прошло. Кабы не больше. Та "свечка" уже не в одиночестве. Но прямо перед подъездом всё та же родная Михайловка-Ямки. С выбеленными временем деревяшками заборов, колонкой и осыпными яблонями. Куда я ребёнком на каждые каникулы. Потом не на каждые. А после уже только в редкий отпуск или срываясь из московских командировок. Да чего там… Обычное дело.
       И больше уже не вернуться. Некуда.

      
    Подземный переход достаёт только до второй платформы. Через оставшиеся пути по гулким дощатым мосткам, потом вдоль кирпичного станционного забора и в дырку. Ну здравствуй, улица родная!
     Две крайние избы, как караульные на посту. Только год от года всё сутулей. Под уклон к развилке и налево. Отсюда уже видна табличка с цифрой 31. Ещё сорок семь шагов вдоль заросшего жасмином забора Ежовых и наша калитка.

     За калиткой два сросшиеся дома. Первый, что повыше, крытый шифером – это дедова брата Миши. Ну а дальше поприземистей, с крашеной суриком железной крышей – этот построил мой дед Вася. Василий Гаврилович. Их четверо Гаврилычей в семье: Михаил, Василий, Борис и сестра Мария.

      Дед Миша такой основательный во всём. У него дебёлый сарай, перед которым сын Витька понтит, ловя на мизинец подкинутую с оборотом пудовую гирю. В ухоженном саду большая застеклённая теплица с печкой. Рассада, цветы для базара. Тётя Дуся успевает. А вообще она всю жизнь в парикмахерской, что на углу Дзержинки и Первомайки. Дамский мастер. Но меня тоже запросто. Посадит во дворе на табуретку, простынёй замотает. Ручной машинкой да ножницами повжикает – чешская полька. К каждому моему приезду собирает кулёк пробок от одеколона. «В пробки» – это у нас во дворе первейшая игра.
      Зоечка по маминым стопам пошла. Тоже стрижёт. Бабушкин брат Женя её в детстве до слёз доводил: «Зоечка, это ты в Ленина стреляла?» Став постарше, Зоя уже не плачет, а со смехом соглашается. Вечерами я подкрадываюсь к окну её спальни. Но ничего подглядеть так и не удаётся.
      Дед Миша любит рыбалку и папиросы «Беломор». Я бегаю за ними в хлебную палатку. С наставлением: «Моршанские не бери. Бери Яву или Дукат». Ага, в палатку. Так здесь называют маленький хлебный магазинчик. В котором хлеб не лежит постоянно, а его завозят. А ещё у деда Миши всегда на цепи сидели собаки. Но не злые.

    Тётя Дуся любит поиграть в лото. Мы тут все лотозависимы. В мои приезды это обязательная часть развлекательной программы. Тётя Дуся, когда «кричит», как-то по-особенному выговаривает «шестьдесят». Мягко, убирая «лишнее» «сть». Шедесят. Как-то так. Бабушка Аня обязательно уточняет: «11 - барабанные палочки, 22 - уточки, 44 - венские стульчики, 10 - почему-то бычий глаз, 69 - ну это понятно - туды-сюды...» «90 - дедушка!» И кто-то подхватывает, любопытствуя: «А сколько же ему лет?» Деду Васе постоянно не везёт. И он веселит нас своим «Почин!», когда чуть ни на середине кона накроет только первую цифру. 
     Слева, не доходя до нашей двери, калитка к соседям. Там живут тётя Клава и дядя Ваня Ивановы. Дядя Ваня хороший. Но он рано умрёт. Тётя Клава тоже хорошая. Работает контролёром в ДК профсоюзов. Это значит, я могу бесплатно ходить в кино. И даже на концерты. Тётя Клава любит поспать и, не надеясь на будильник, просит бабушку Аню разбудить её перед работой. Они дружат. Вместе делают и пьют лечебную настойку из полыни. И бабушка Аня не гонит тётю Клаву дымить папиросой на улицу, когда та заходит поболтать. А у нас вообще так никто не курит. Ну только если дядя Женя придёт. Это младший брат Ани. А вообще у неё их четверо. Николай, Саша, Гена и Женя.
     Тётя Клава обожает свою пекинеску Сильвочку. Повязывает ей слюнявчик, когда кормит с ложечки. Целуются. Потом, когда у тёти Клавы будут квартирантки, только Аня станет так же лелеять Сильву. И целоваться с ней тоже. Всех эти поцелуи шокируют. А я спокойно. Аня мне очень нравится. Только я для неё слишком молодой.
     Перед крыльцом у тёти Клавы вымахала высоченная липа. Я забираюсь на неё и сижу, болтаю ножками. Весь такой гордый своей смелостью. По этой сохранившейся липе я потом найду место, где стоял наш дом. Большим дядей сяду на детскую скамейку во дворе раздавившей моё детство свечки. Буду пить пиво, вспоминать и украдкой размазывать слёзы.
       Бабушка Аня. Она всю жизнь в школе учительницей. Физика и астрономия. Половина Рязани у неё училась. Идём по району – «здрасьте», «здрасьте», «здравствуйте Анна Васильевна». И меня хочет наукой завлечь. Собирает к моему приезду всякие заметки, записи в тетрадках делает. Индивидуальные биоритмы рассчитываем. Воду серебрим советскими полтинниками. На терраске затеяли опыт по гальванике. Пока я за оголённые контакты выпрямителя не схватился.
      Аня очень терпеливая, дисциплинированная и организованная. Сильная. Диабет. Операция на сердце. Рискованная. А она решилась. И долго жить потом ей не обещалось. А она живёт. «Гвозди бы делать из этих людей…» Только я пока ничего этого не понимаю и не ценю. Топорщусь от её мягких наставлений. Ну как же, я ж уже большой.

       А дед Вася совсем другой. Мягкий, с советами не лезет. Любит носить зелёные офицерские рубашки. Любит выпить винца. И тогда его душа разворачивается и требует цыганских песен. Он ставит маленькую пластинку Василия Туманского, который знает, как потянуть тёзку в пляс или выжать слезу.

 "С бубном и гитарой"
   Цыганская песня.

Я родился у костра, при степной дороге, 
Ночка мне была сестра, полная тревоги. 
Ненавижу я покой, и люблю недаром, 
С детства танец огневой с бубном и гитарой. 

Но расстаться суждено мне с непостоянством, 
И простился я давно с табором цыганским. 
И не взял я ничего из кибитки старой, 
Только танец огневой с бубном и гитарой. 

Я навек унес с собой песни переливы, 
И сыновию любовь к Родине любимой. 
А любовь всегда со мной - полыхает жаром, 
Как и танец огневой с бубном и гитарой.

  "Прости меня за всё".
         Романс.
  Музыка Бориса Фомина
   Стихи Льва Дризо    

Прости меня за всё, за мой обман невольный,
Небрежно жёсткий тон и слов ненужных боль.
Прошу тебя, поверь, поверь, мне тоже больно.
Я больше не могу играть смешную роль.

Да, виноват я сам, об этом твёрдо знаю,
Казалось, что забыть мне будет так легко.
Но только вот теперь, теперь я понимаю,
Что заменить тебя не сможет мне никто.

Я знаю, что и ты, всё также одинока,
Среди чужих людей повсюду ждёшь меня.
Зачем же стали мы друг другу так далёки,
Ведь можно всё простить и всё понят, любя.

Да, виноват я сам, об этом твёрдо знаю,
Казалось, что забыть мне будет так легко.
Но только вот теперь, теперь я понимаю,
Что заменить тебя не сможет мне никто.

      Сарай у нас был пожиже Мишиного. Но меня выдерживает. Зато в нашем сарае живут куры. Заслышав радостное кудахтанье, я лезу по корзинкам и забираю ещё тёплое яйцо. А ещё в корзинках лежат деревянные муляжи яиц. Это чтоб курочки не расстраивались.
      И кролики в сарае жили. И нутрий бабушка Аня одно время разводила. С такими длинными жёлтыми зубами-саблями. Одна Аню грызанула за руку. Долго заживало. Мой додельный дядька Миша… Нет, не дед Миша – дядька. У нас Миш целых три! Зойка сына тоже Мишей назвала. Так вот, мой рукастый дядька Миша выделывает шкурки. Тане шубейку сшили. Нормальная. Только тяжёлая. Даже шубу сшили, а шапки так тем более. Одно время в моде нутриевые были. С такой длинной шерстюгой, словно прилизанной лаком для волос. Нам с папой подарили. Папа носил.
       Дед Вася работает в локомотивном депо. А ещё он часовщик-самоучка. В спальне у окошка стоит его столик с лампой, лупой и инструментами. У Васи хватает умения и терпения поправить тонюсенький непослушный волосок в наручных часах. Хотел и я хоть немного поднатаскаться. Да лень-матушка. У меня в коробке от киноплёнки, среди всяких железячек и припоя с канифолью, лежит коробочка из-под патефонных игл. А в ней маааленькие часовые винтики и гаечки. На память.
       Вася встаёт с петухами. А спать ложится сразу после программы «Время». Даже если потом будет кинокомедия или концерт с его любимой Софией Ротару. А может и не любит он Ротару. Просто бабушка так подшучивает.
      Когда нет часовых шабашек, дед Вася срезает в саду букет и идёт в гости. Он вообще любит дарить цветы. А если ещё и стаканчик поднесут… Цветов в саду много. И вообще всё растёт. Груши-яблоки, сливы. Вишни. У дальнего забора, который выходит на линию – так называется железнодорожная ветка на шпалопропиточный завод – там вообще заросли вишен. Крыжовник есть, клубника. Всё не так ухожено, как у деда Миши с тётей Дусей. Ну да и так нормально. Обожаю стоящий в саду сладковатый запах прелых яблок.
      Летом за столиком в глубине сада не переводятся гости. Дед Вася курсирует на кухню и обратно с большим зелёным чайником. В особо торжественные случаи разливаем из электрического самовара. Во ртах тает бабушкино фирменное печенье. Это когда песочное тесто выдавливают через специальную насадку на мясорубке. На противень и в духовку. Получаются такие колючие полосочки. Ломаешь и пучком в вазу.
       Днём хорошо вздремнуть на прохладной застеклённой терраске. Провалившись в пуховую перину, давно уже ставшей мне короткой железной кровати. На круглом столе таз с яблоками, по стенам пучки каких-то трав. Попавшая в плен муха упорно таранит пыльное стекло. А вот ночью здесь страшновато. Ночую я в зале на диване.
       Дед Вася видит десятый сон. Аня второй. Она всегда засыпает на позднем фильме. Сидит рядом на диване и спит. Теперь понимаю: чтоб больше побыть со мной. А то когда ещё приеду? Мы обмениваемся «спокойным ночи». Репродуктор на кухне играет гимн и умолкает до завтрашнего утра. Из сада к погасшим окнам подтягиваются пугающие тени. Я босиком, на ощупь пробираюсь ко входной двери. Чтобы к задвинутому дедом Васей большому засову добавить ещё и замок. На все обороты плюс защёлка. Так спокойней. Спим.