серединки все-таки не хватает еще...

День начинался плохо. Во-первых, потрепанная «копейка» завязла в отвратительной раскисшей жиже, из которой, собственно, и состояла дорога. Чертыхаясь, Костик вылез из машины, стараясь полностью игнорировать возмущенные выкрики жены.
– Сюда только на тракторе ездить... – пробурчал он и побрел в сторону села за подмогой, утопая в грязи, и болезненно прощаясь с белоснежностью новых кроссовок и небесной голубизной свежевыстиранных джинсовых брюк.

До деревни Костя дошел довольно быстро. Постучался в первый попавшийся дом и спросил у сморщенной, как печеное яблоко, старушки, будто внезапно помолодевшей в приступе любопытства, где живет агроном Кузьма. Неохотно отпуская нежданно негаданного собеседника, бабка указала парню на добротный дом в буйных зарослях садово-огородного хозяйства и пробормотала что-то вроде: “Ну, вот еще одного нелегкая принесла...”
– Иди-иди, голубок. Там тебя уже давно поджидают,– прошелестела вслед бабуля.
Точно такой в детстве Костик представлял бабу-ягу.

У дяди Кузьмы его действительно ждали. Костик с трудом узнал двух своих старших братьев, которых видел последний раз лет десять назад на похоронах отца. Средний – Валька растолстел и обзавелся окладистой бородкой, а старший – Олег потерял большую часть своей кудрявой и когда-то буйной шевелюры, обнаружив солидный профессорский вид, благодаря не столько роду деятельности, сколько очкам в массивной немодной оправе, съезжающим на самый кончик длинного носа.
Не изменился только Кузьма. Выглядел он даже моложе своих старших племяшей, не обрюзг и не растолстел, такой же коренастый, но ладно скроенный, как десять лет назад. Да и не был намного их старше младший брат отца.
На загорелом лице Кузьмы лукаво поблескивали синие, как васильки глазищи, а его истинный возраст, переваливший за полтинник, выдавали лишь две резких морщинки у пухлого рта да нечастые серебряные ниточки в смоляных кудрях.
Почему-то Костику показалось, что их приезду дядя не рад... ох, как не рад.


Когда жигуль с помощью трактора вызволили из коварной западни в виде заполненной грязью ямы, и семейство Кости благополучно доставили в Пуньки, уже начало темнеть. Гости собрались в избе Кузьмы отметить приезд, да поговорить по душам. Все-таки как-никак родственники…
Как оказалось, только одного Костю угораздило привезти с собой семью. Оба старших брата сорвались по телеграмме с работы, а вот младшему пришлось перепланировать долгожданный отпуск. Самым обидным было то, что, похоже, приехали братья напрасно – дед помирать не собирался и чувствовал себя вполне сносно для своего векового возраста. Кузьма и не думал слать телеграмм – по всей видимости, постарались другие благожелатели.
Костик мучительно отслеживал смену выражений на лице жены. Его Светик ему ни за что не простит испорченный отпуск, и сданные билеты в Сочи... Пожалуй, из всего этого несуразного путешествия одному человечку все-таки выпала радость – девятилетняя Варенька, никогда в деревне не бывавшая, с восхищением носилась по двору, распугивая домашнюю живность. Она успела перетискать и пятнистого поросенка, и лохматую тихую дворняжку, и парочку млеющих на печи котов. Досталось и деловитым пеструшкам и озабоченной своим потомством гусыне. Даже поглощенный собой индюк торопливо ретировался в свой загон, увидев в руках рыжеволосой девчушки трофей из хвоста кочета Петьки.

– Зря вы приехали,– наконец, высказал Кузьма то, что давно вертелось у него на языке,– Старик, конечно, плох... Но о нем есть кому позаботиться...
Прозвучало это так: “ваша забота всем только навредит”.
– Почему вы тогда не взяли деда к себе в дом?– возмутилась Света,– Оставили пожилого человека одного на хуторе. Там же ни света, ни телефона... Никаких удобств. Воды некому подать.
– Да не пойдет колдун из своего дому никуда,– сухо сказал Кузьма, всем своим видом показывая, что городские тут ни ничего не поймут, и добавил,– К нему все же заходят...
– “Заходят”– фыркнула Света,– Я свою мать давно из деревни перевезла, а ей, поди, не сто лет с гаком.
– Да, и тоже еще та ведьма,– хихикнул Костик.
Но почему-то его веселья никто не разделил: жена дяди – Тамара взглянула на племянника осуждающе, братья передернули плечами, а Светик надулась.
– Вообще-то, мы у него теперь по очереди дежурим,– прояснил обстановку раскрасневшийся от выпитого самогона Валентин,– Только...
– Только, долго так продолжаться не может,– закончил за него Олег,– У нас тоже дела стоят. В телеграмме чуть ли не на похороны звали. А дед ничего себе... еще поживет...
– В таком возрасте, состояние может быть обманчивым,– Валька прятал глаза,– Неизвестно, сколько он протянет. Старика надо в семью, хоть и упрямится он... Ничего всем скопом уломаем...
Кузьма скрестил руки на груди и презрительно посмотрел на племянников. Скрытый упрек в их словах он проигнорировал.
– Я его домой не возьму. Даже если он сам попросит,– отрезал дядя.
Олег поперхнулся чаем и в растерянности пересадил очки с кончика носа обратно на переносицу.
– Он же твой отец,– выдавил старший племяш и закашлялся.
– Не понимаю я тебя, дядя,– сказал Валентин. Слово “дядя” у него получило слегка презрительный оттенок,– Детей у тебя нет, дом просторный. Вот бы и присмотрел за стариком. Мы могли бы заплатить за содержание... Ты ж образованный человек, агроном... Неужели всерьез веришь во всю эту чертовщину?
– Да не в деньгах дело!– вспылил Кузьма,– Понаехали тут, умники. Хотите забирать деда – забирайте. Посмотрим, как у вас это получится. А я в его дом ни ногой. Мне его “наследства” не надо.
– Чего-то я вас братцы не пойму...– начал было Костя,– Что у Кузьмы за зуб на деда? Разве ж можно на старика обижаться. У него уже это... маразм... на почве старости.
– Это у тебя скоро будет маразм... на почве алкоголизма,– отобрал у Костика стакан Олег,– А у деда маразма нет. Дед получше тебя соображает.
– А Кузьма его боится,– развеселился вдруг Валентин,– Боится-боится. Он думает, что старик ему своих чертей-подручных передаст... или как там их... В наследство! Во! Слышь, Кузьма, я там уже три ночи ночевал, и никаких чертей... Слышь, агроном, нет чертей у деда. Кошка есть черная... пакостная, ужи какие-то ползают, ежики по ночам топают – а чертей-то и нет!
Агроном скривился, но возражать подвыпившему племяннику не стал.
– Лично мне брать деда некуда,– сообщил Валька родственникам,– Мы и так впятером в двух комнатах теснимся...
– А я один живу,– заметил Олег,– Не помню, говорил ли, разъехались мы с женой... Так что в коммуналку старика... сами понимаете... Целый день на работе... Сиделку, что ли нанимать?
– По всему видать, дед к нам поедет...– уныло встряла в разговор долго молчавшая Света.
– Да не расстраивайся, Светик,– утешил ее Олег,– Кузьма только что говорил: не поедет дед! Не силой же его тащить? Тем более, раз он это... в здравом уме и твердой памяти...
Олег махнул рукой и стал собираться на хутор. Уходил он неохотно – сразу видно было, показной удали Вальки он не разделял.
Тамара озаботилась, куда бы уложить спать гостей, а Кузьма вышел во двор. Воспользовавшись отсутствием хозяев, Костя толкнул Вальку в бок и спросил:
– Чего ты там про чертей молол?
– Да ничего,– отмахнулся брат,– Я-то материалист, в ахинею эту колдовскую не верю. Ну, со странностью дед – так у кого их не будет к его летам. Попробуй, доживи еще!
– Видно, местные его всерьез за колдуна почитают,– тихонько, чтобы не услышала Тамара, добавил он,– А Кузьма у деда вроде как в учениках ходил... в наследниках... Да только вот... женился дядя. Это ему раньше, бобылю, все равно было... А теперь не хочет он этого... наследства.
– Дык, пусть и не берет,– удивился Костя,– За стариком-то чего не присматривает?
– Да, боится он,– удивился его непонятливости Валька,– Это нам дико, а он на этих суевериях вырос... Кузьма думает, что старик не помрет, пока дар не передарит... Не принимает колдунов, мол, ни небо, ни земля... Пока они от силы своей бесовской не избавятся...
– Бред какой-то,– потер лоб Костя.
– Вот и я говорю: бред,– согласился Валя,– А Кузьма верит. Думает, что его старик только коснется, так все колдовство к нему и перейдет...
– Что ж вы-то с Олежкой не заразились тогда?– удивился Костя и даже покоробился от собственных слов, до чего мерзко звучало, словно старик был чумной.

– Если бы старик хотел дар вам передать, и спрашивать бы не стал,– Кузьма вошел в дом так незаметно, что братья даже подпрыгнули от неожиданности,– Ему достаточно любую безделицу заговорить, когда помирать станет – и дар перейдет... Да ненадежно это. Заговор только несколько дней действует и исчезает, если никто вещи не коснется... Тогда ему худо придется – еретиком после смерти ходить... Колдуны без покаяния тяжко отходят, сила его на этом свете удерживает. Пока он добром от меня согласия ждет. А перед смертью ему терять нечего будет. Так что вы аккуратнее там на хуторе... Сляжет старик – ни до него, ни до вещей в доме не дотрагивайтесь, доктора пригласим, сделок, пусть они ухаживают...
– А доктора, что, не жалко?– ухмыльнулся Костя.
– Такие подарки только к родственникам липнут,– пояснил Кузьма, достал из серванта гладкую деревяшку да ножик и занялся вырезанием какой-то затейливой зверушки...
– После смерти с ним тоже обращение... особое нужно,– уж и не надеясь, что племянники его слушают, сказал агроном.
Костя же для себя решил, что позволить схоронить деда, как собаку, он не позволит.

_________


Девочка прижалась ухом к замочной скважине – любопытство ее было столь велико, что усвоенное с детства правило: “подслушивать не хорошо” отступило куда-то в глубину подсознания, теряя свой аксиомный смысл.
Стены деревянного сруба звук пропускали плохо – так что, если бы мама не кричала так громко, девочке не удалось бы вообще ничего расслышать, и заинтересоваться из-за чего разругались родители.

– Ну, что тебе здесь не нравится?– голос отца звучал почти ровно, но он, по всей слышимости, уж терял спокойствие.
– Погода прекрасная, вода в озере, как парное молоко, здоровая деревенская пища – без нитратов, консервантов и ароматизаторов. Ничего ты без своего юга не потеряла. Загорела даже лучше, чем на море. Варька, и то подросла вроде, а то совсем зачахла в этом городе...
– Все мне здесь не нравится... все...– почти плакала мама,– Неделю здесь провела, а будто все лето мимо прошло. Устала я тут с вами... за домработницу... Стирка, готовка – печь еще эта проклятая. Воды горячей нет. В бане темно... Удобства на улице... Ни телевизора, ни света, ни телефона...– за дверью послышались приглушенные рыдания...

Светлане, казалось, что ее заживо похоронили на этом хуторе, и она уже считала дни, до конца отпуска.
– Не нравится мне здесь...– совсем тихо всхлипнула она,– Я по ночам не сплю – будто меня душит кто, и сны снятся чудные... Одни кошмары...
– Да это ежики топают, спать мешают,– улыбнулся Костя,– Не бойся, они просто ночью просыпаются и шумят. Ты им молоко почаще в блюдце оставляй, они и потише будут.
– Вот еще!– возразила Света,– Чтоб я еще здесь змеюк подкармливала, вчера одна так и шнырнула за печку. И кот злющий – глаза как плошки. Того и гляди, в ногу вцепится...
Света обняла мужа за шею и вкрадчиво промурлыкала:
– Ну, если так хочешь здесь весь отпуск сидеть, поехали обратно к Кузьме жить... А здесь... не могу...
Костя оторвал ее цепкие пальчики от футболки и гневно воззрился на жену:
– Да ты с ума сошла! Мы ж к деду приехали. Старый человек, один совсем. Валька с Олежкой уедут завтра. Кто за ним присмотрит?
– А потом кто смотреть будет, через две недели?– возразила Света,– Отпуск-то не резиновый. Братья твои тоже могли бы взять за свой счет по неделе, им же сюда не так далеко ехать, как нам. Навещали бы по очереди. И Кузьма тоже хорош! Сын называется!
Про Кузьму Костя смолчал – с дядей он разругался вдрызг, поэтому и не захотел у него жить, как тот не уговаривал оставить хотя бы Светку с дочкой. Упрямства Косте было не занимать, вот и переехал он с семьей в дом колдуна.
– Обманул нас старик,– гнула свою линию Света,– Ничего ему не сделается. Ходит себе по дому, хозяйничает... По сторонам зыркает... Чего нам здесь делать? Зачем всех собрал? Наследство делить – так никому оно и даром не нужно. Пусть Кузьма с домом что хочет, то и делает.
– Сказал дед, что помирает – значит, помирает,– пожал плечами Костя,– Он-то чувствует, небось. Не зря ж участковый телеграмму дал. Приступ был у старика. Слава богу, полегчало... Может, он повидать хотел родных... напоследок...
– “Родных”,– фыркнула Света, подошла к большому зеркалу в дубовой раме и стала поправлять размытую слезами косметику,– Да он людей на дух не переносит. Не зря же на отшибе живет, может, и впрямь колдун. Люди уже и на нас косо смотрят... Вдруг и вправду... все что говорят...
– Да не слушай ты, что говорят... Развлечений, других нет, вот и мелят языком. Никакая колдовская зараза к нам ни прицепится! Да и потом, какой колдун из рядового программиста?– рассмеялся Костя.
– А из агронома?– ухмыльнулась Света.

Варенька приложила к замочной скважине глаз – родители вовсю целовались. Опасность почти миновала. Уезжать девочке не хотелось, она с удовольствием провела бы здесь не то, что две недели – всю жизнь! Однако родители никак не желали оставлять щекотливую тему, и Варя вновь прислушалась.

– Без телевизора скучно,– вздохнула Света.
– Да, колдуну телевизор ни к чему,– ухмыльнулся ее муж,– Он и в ведре с водой все новости увидит.
– Я-то не колдунья,– обиделась на шутку Светлана,– Дурацкая деревня.
– Деревня-то чем не угодила?– изумился Костя, сорвав темную сливу с проникшей в окно и ломящейся от плодов ветки.
– Ну, что это за название такое “Пуньки”! Гадость, а не название...
Никаких гадких ассоциаций у Кости и он только недоуменно пожал плечами.
– Ты не думай, я твоему обожаемому деду смерти не желаю,– поспешила заверить его жена,– Но больно он у тебя доисторический. Не люблю я, когда он меня молодухой обзывает. И смотрит исподлобья, будто я неумеха какая. Я в деревне не родилась и в колхозницы-домработницы не подряжалась. Не привыкла в грязи копаться...
– Не в грязи, а в земле,– угрюмо поправил жену Костя,– Отпуск кончится – уедем. Мы люди подневольные. Может, в другой раз повидать старика и не придется... Плохой у человека характер – так и сразу “колдун”? И с чего ему людей любить? Дети поразъехались. Соседи сплетни разводят. А что на отшибе живет – так раньше многие на хуторах селились. Это сейчас его добром не поминают, а помрет – нас осудят, что старика бросили...
– Давай его в дом престарелых устроим?– пришла Светлане блестящая мысль.

_________


Больше Вареньке разузнать ничего не довелось, так как позади нее послышались шаркающие шаги и деликатное кряхтение. Варвара обернулась, отпрыгнула от двери и присела на лавочку, заболтав ножками и устремив невинный взгляд в красный угол, в котором вопреки традиции висели какие-то необходимые в хозяйстве грязные тряпицы. Но старика обмануть было не легко. Дед посмотрел на девочку нарочито сурово и спросил:
– Ссорятся?
Варенька обрадовалась, что ругать ее не собираются, и про “подслушивать не хорошо” не напоминают.
– Откуда ты знаешь?– удивленно спросила она.
– Да, слух хороший. Не смотри, что я старый... Я все вижу и слышу, что вокруг твориться. Отчего ссорятся-то?
– Уезжать хотят,– вздохнула Варя.
За всю неделю дед ни разу с ней не заговорил, полностью игнорируя ее существование. Почему-то девчушке показалось, что он сейчас скажет: “пущай едут”. Но дед смолчал, только задумчиво пожевал губами... “Одиноко ему, небось”, – подумала Варя: “Только вида не подает... потому что гордый”. Ей даже стало жалко старика, которого она раньше слегка побаивалась.
Дед как-то странно взглянул на девчушку из-под кустистых бровей, словно мысли прочел:
– Жалеешь?– спросил колдун и, не дожидаясь Варькиных лживых отпирательств, кивнул сам себе в ответ,– Жалеешь... А сама-то хочешь ехать?
– Нет, дедушка,– вдохнула Варенька.
– Вот оно как?– изумился старик,– Отчего же?
– А... В городе все надоело,– отмахнулась девочка,– Здесь здорово! Озеро синее-синее и трава шелковая... А птицы как поют! И сверчок за печкой, и кузнечики в поле... А у нас только тараканы по кухне бегают противные. Я цыплят кормить люблю – никогда раньше живого птенчика не видела... У коровы глаза такие грустные... И собака... А у меня собаки нет – родители говорят, со щенком мороки много... И дядя Кузьма меня на лошади обещал покатать и на рыбалку сводить...
– А друзья-то у тебя здесь есть?– перебил ее дед.
– Не-а...– безразлично ответила Варя.
– Что ж ты ни с кем из деревенских не сдружилась?– улыбнулся старик, и его лицо будто просветлело на миг.
– Да ну их,– надменно заявила Варенька,– Они меня дразнят, и про тебя страсти рассказывают...
– А ты веришь?– так строго спросил колдун, что девочка и не подумала соврать.
– Верю...– потупилась она, ожидая, что старик рассмеется, да укорит ее за глупость.
– Ну, и правильно,– сурово сказал дед и, кряхтя, опираясь на суковатую палку, пошел вон из горницы,– Пойдем, дитятко, что ли... Посидишь со стариком на завалинке, поговорим по душам... Меня нынче только солнышко теплое и радует.
Варя сбежала вприпрыжку с крыльца и, дождавшись, когда старик усядется, разложив костлявые ноги так, чтобы нигде не болело, пристроилась рядом.

Разговор не клеился. Девочка погрузилась в свои обычные невеселые думы, почему у нее нет друзей. “Это потому, что я такая некрасивая”,– вздыхала про себя Варя: “Вот они и дразнятся все. Потому что очки и веснушки, и волосы рыжие... А мама еще Барби называет... издевается...”
Дед закашлялся и хватился за жбан, до краев наполненный квасом, но пить не стал, а протянул Варьке:
– Глянь-ка сюда,– попросил он внучку и провел ладонью над поверхностью жидкости, словно пену снял:
Из жбана на Вареньку глядело зеленоглазое создание, с хитрой как у лисички мордочкой сердечком, в обрамлении отливающих медью мелких завитков волос. Варя обомлела, и даже подмигнула в растерянности незнакомке – уж больно отражение было четким, почти как в зеркале. При этом красавица в жбане, тряхнула кудряшками и также лукаво подмигнула в ответ.
Ничего кроме ее собственного отражения в жбане быть не могло – так подсказывал Вареньке здравый смысл. Однако эти блестящие пышные локоны вовсе не походили на ее собственные морковного цвета редкие волосенки, забранные в растрепанный хвостик... Личико той, другой девочки не портили злосчастные веснушки – оно отличалось восковой кукольной бледностью.
– Хороша?– спросил старик.
Варя лишь шмыгнула носом. На всякий случай она проверила – на месте ли ее очки и косичка – но, увы, они никуда не потерялись. Значит, отражение принадлежало какой-то другой девице, и неизвестно как, вопреки всякой логике, угодило в заколдованный сосуд.
Дед провел еще раз рукой над жбаном, отгоняя невидимую мошкару: из недр сосуда на Варю смотрела веснушчатая и курносая ее собственная физиономия. Торчали в разные стороны взъерошенные, выбившиеся из-под резинки худые пряди и неровно остриженная челка. Хорошо еще изображение быстро потускнело, покрываясь рябью и пеной.
– Посмотрела, и хватит!– усмехнулся дед,– В зеркале только обман один. Надо глубже смотреть... На дно. В саму душу заглядывать...
– А что до друзей,– добавил дед,– Так, тьфу на таких друзей,– старик смачно сплюнул на траву, и Варенька даже зажмурилась, так ясно представила она, как из этой слюны расползутся в разные стороны черви, слизняки да головастики.
Однако вопреки россказням деревенской мелюзги, внутри колдуна никаких живых тварей не кишело. Или они не спешили его покидать... “Как колдун умрет, так из него полезут жабы да крысы, змеи поползут, вылетят вороны и мыши летучие”,– вещал нарочито загробным голосом долговязый сын священника, собрав вокруг себя разинувших рты малолеток: “Как они вылезут – надо их всех убить до единой, а если хоть одна тварь убежит, колдун опять в ней оживет” Ну, положим подобному вздору Варя не поверила, но от всевозможных историй про чертей, ведьм, упырей и оборотней страху набралась. “В одном таком тощем старике больше одной вороны не поместится”,– трезво рассудила она и успокоилась на счет дедовских внутренностей.

В деревне о деде старались не говорить прямо, не упоминать его имени в слух – вдруг узнает. Но на вечерних посиделках за чашкой чая, нет-нет да расскажет какой-нибудь смельчак торжественным шепотом леденящий кровь случай якобы из его собственной жизни. А Варенька, сидя вместе с прочими детьми, жадно ловила каждое, случайно оброненное взрослыми слово.
Колдуну приписывалось многое. Будто бы порчу и уроки он не раз насылал на односельчан, выдаивал колхозных коров и насылал мор на всякую домашнюю скотину, оборачивался волком и в таком виде лазил по соседским курятникам. По его вине не ловилась в озере рыба, и блуждали кругами по лесу грибники. Шли слухи, что забулдыга и пьяница тракторист Петька утонул в озере не случайно, был защекочен знавшейся с колдуном водянихой по его же колдуна наущению. А причина нелюбви чернокнижника к Петьке была простая – тракторист спьяну да по глупости не раз отзывался о старце дурно, и грозился пустить по хутору красного петуха. Чем деду не понравился красный петух, Варька не знала, наверное, просто предпочитал он живность масти черной, сатанинской.
Позавчера приятель дяди Кузьмы поведал ее родителям о том, как встретил в лесу огроменного медведя, каких на псковщине уже давным-давно не видали. “Это Он сам и был, обороченный”,– многозначительным голосом вещал Ефим, боязливо оглядываясь кругом – не подслушивает ли кто со стороны: “Задрать меня хотел, насилу убежал... так припустил – аж ружье потерял, и в боку потом целый день кололо”. “Да тебе, кум, чаще бегать надо”, – хохотал Кузьма: “А то как, в неровен час сказано, когда-нибудь и вправду задерет, чтоб ты поменьше языком трепал, да сказки про него сочинял...” “Какие сказки!”– взбеленился Ефим: “Ты бы видел, какие клыки у того медведя были, а когти! Зубы железные и когти медные. Сразу видать не простой медведь. И глазищи, что угли горят. Такими когтями, один раз махнул – и скальп долой! Не дурак, понимаю, кому приятно такое о родном отце слушать, но я ведь не наговариваю… На другой день Он ко мне ружьишко-то сам принес! В лесу, мол, нашел. И ухмыляется так недобро. Знаем мы, как Он его нашел. “В следующий раз”,– говорит: “Ты, голуба, ружьецо-то дома оставь. Жалко, вещь дорогая, авось еще ворон попугать сгодится”.
“Да какие, там клыки!”– махнула рукой агрономова жена,– “У деда зубы давно по ночам в чашке отмокают”. Ефим обиделся за такое недоверие, но зла долго не держал и стал рассказывать другие страсти, хоть и не все про местную знаменитость, иногда про то, что происходило в других селах и в незапамятные времена...
“Вроде живут в двадцать первом веке”,– удивлялась Варенька: “А ведут себя как какие-нибудь крепостные забитые”.
Однако многое из того, что говорили, было похоже на правду. Выглядел старик гораздо внушительнее выступающих по телеку экстрасенсов, а погодные его прогнозы были точнее метеорологических. Предсказывал он тоже не хуже любого дипломированного астролога. И если подойти к нему с добром, да уважительно назвать по имени-отчеству или дедушкой Назаром, прихватить с собой пирогов домашних с пылу-жару или каких городских гостинцев, то мог он и пособить просителю. Приезжали к нему и из других сел, поселков, городов и городишек. Просьбы были разные: на отворот-приворот, порчу снять или, наоборот, извести кого, вылечить неподдающуюся лекарствам болячку... Но помогал дед Назар далеко не всем. Если не понравится ему гость, и за калитку того не пустит, грозясь спустить своего страшного пса. Не любил дед гадать, не видя в том особой для визитера нужды, а лишь досужее любопытство. Но родимчики и лихоманки лечил исправно, а скотину на ноги ставил не хуже местного ветеринара.
Колдуна и уважали, и страшились, особенно теперь, когда смерть его была не за горами, а единственный ныне здравствующий сын, бывший к тому же у него в ученичестве отказался от отцовского дара-наследства. Считалось, что колдуну тяжко умирать, не передав своего искусства приемнику. Мол, земля его все равно не примет, как ни хитри, и будет колдун после смерти ходить... Тогда хуже всего придется родственникам – за то, что не сняли груз с его души, да и тем, кто провинился перед ним при жизни, будет не сладко...

Варя сначала воспринимала все рассказы в штыки. Аргументов в защиту деда было у нее маловато, вот она и решила присмотреться к старику внимательнее. Уж больно обидно слышать, как ее кличут ведьмачьей наследницей.
Однако вскоре девочка заметила, что в доме и вправду творятся странные вещи. По ночам раздавался топот маленьких ножек по половицам, но сколько раз она ни вскакивала потихоньку с постели и ни шныряла по углам лучом от фонарика, – застать врасплох загадочных топтунишек ей не удавалось. Иногда боковым зрением, она замечала, как какой-то серый клубок метнулся под лавку или за комод, но разглядеть существо – было невозможно. Отец говорил, что это проделки ежат, но те бегали только в большой горнице и в другие комнаты не забредали. Варя проверяла все углы и закутки своей спальни, прежде чем закрыть дверь, на предмет наличия в ней спящих ежат, но шалунов не обнаруживала. Крысиных норок в стенах не наблюдалось, хотя трудно предположить, что разбойного вида черный котяра Лешак позволил бы грызунам мирно сосуществовать у себя под боком. Непонятно было и как уживаются вместе вышеупомянутые ежики, ручные ужи и безногие ящерки – иногда можно было застать такую картину: толстенькая как мячик ежиха лакает молоко из блюдечка вместе с вертлявым ужиком, а за всем этим лениво наблюдает одним полуоткрытым глазом растянувшийся на печи кот. Разгонял Лешак нахлебников, если только они совсем наглели и лезли в его личную лоханку с едой.
С самим Лешаком творились вещи тоже более чем странные... Например, как-то раз Варя встретила кота, деловито прохаживающегося по саду с хозяйским видом, но, когда она зашла в избу, Лешак дрых как ни в чем не бывало на печи. Оглянувшись с крыльца, Варя увидела мелькнувший за кустом смороды черный хвост, а погоня за пришельцем не увенчалась успехом – второго кота будто и не существовало вовсе. При этом девочка была уверена, что ни у кого в деревне такого черного кота. Да и вообще двух точно таких громадных котов быть на свете просто не могло!
С этой историей Варя долго приставала и к отцу, и к матери, но оба родителя сошлись на одном – либо Лешак успел пробежать в горницу быстрее Вари, или впрыгнул в окно, либо это был бродячий кот, заглянувший на огонек. Напрасно девочка уверяла всех, что кот был такой же холеный и зеленоглазый, а окно в тот день было закрыто на щеколду. Родители только пожимали плечами и ничего странного в раздвоении Лешака не наблюдали.
Кот раздваивался не раз, и Варя даже стала подозревать, что на хуторе живут два черных кота, хоть и застать их вместе трудно. Дед, услышав как-то разглагольствования внучки, усмехнулся в бороду, и сказал, что кот у него один, а что до прочего – так это домовой балует. Отец при этом едва подавил снисходительное хихиканье и сочувственно покивал в знак согласия.
Случаи с котом напомнили Варьке рассказ дяди Кузьмы. Однажды она спросила, почему тот так не любит собаку деда Назара – Волка. Кузьма ответил, что как-то раз встретил Волка, отправившись с утра на рыбалку. Пес появился на шоссе, словно из-под земли вырос, по крайней мере, агроном не заметил, выскочил ли тот неожиданно из леса или просто трусил вдоль трассы по направлению к хутору. Намерения у Волка были не самые лучшие. Расставив широко лапы, Волк замер на середине дороги, преграждая Кузьме путь и, наклонив лобастую голову, пуская слюни, уставился из-под кустистых бровей на агронома налитыми кровью глазками. Поскольку ружья у дяди при себе не было, то он посчитал самым умным повернуть в противоположную сторону и возвратиться домой. Проходя мимо хутора, Кузьма не удержался да заглянул во двор – Волк сидел на цепи и угрюмо скалился на агронома точь в точь, как и давеча на воле. Кузьма был также уверен, что тот пес – был вылитый Волк. Даже ошейники из сыромятной кожи обе собаки носили абсолютно одинаковые, с позеленевшей медной пряжкой.
Другого такого пса в округе жить не могло, тем более что Волк и не был обычным псом, а самым настоящим волком. Как он появился у Назара – никто уж и не помнил. Лет ему должно было быть по собачьим нормам ужасно много, уж точно больше тридцати. Кузьме даже казалось, что этот Волк был всегда, вот такой же мощной угрюмой и злобной бестией… Хотя, конечно, он мог и не заметить, когда старый Волк сдох, а отец подобрал и вырастил другого волчонка.
Кузьма даже в сердцах признался племянникам, что первым делом после смерти старого колдуна пристрелит бешеную зверюгу.
Вареньке Волка было жалко. Она бы душу отдала, лишь бы погладить огромную псину, запустить пальчики в густую темно-серую с серебристым отливом шерсть, немного жесткую с виду.
"Это дух нечистый принимает обличье слуг колдуна",– сказывал все тот же Ефим, которого чуть не сожрал медведь-оборотень. По его словам не только сам колдун мог каким угодно зверем перевернуться, но и его черт-помощник по заданию Назара шпионил, шныряя меж людей в виде черного кота, петуха или крысы. Не раз видели и самого Назара одновременно в двух местах, особенно в канун какого-нибудь святого праздника. В то время как один из двойников возился на пасеке, другой мог спокойно гулять на ярмарке. И кто-нибудь из этих двух Назаров был непременно в старомодной рубахе навыпуск из крашеной красным ручной работы холстины и в лаковых сапожках. Кузьма при этом рассказе, одарил скупой улыбкой приятеля, и пошутил, что такая рубаха, видать, очень удобна, чтобы прятать под ней бесовский коровий хвост, который, как известно, у нечистого и в человеческом теле остается.

В гости к агроному Светлана ходила с Варей, от большой скуки, посмотреть телевизор вечерком, да поболтать с его женой Тамарой. Костя упорно на дядю дулся и компанию жене и дочке составлять не желал. Из таких посиделок у дяди Кузьмы, за чаем с вареньем, из обрывков взрослых разговоров Варе открылось и несколько семейных секретов. Оказалось, что дядя Кузьма – ей вовсе и не дядя. То есть Варенька понимала, что приходился он ей, по сути, дедом двоюродным, хоть и называть Кузьму «дедом» было неловко. Но и для папы Кости – Кузьма тоже был дядя не родной.
Женился Назар рано, и детей у него было много. Аж шесть сыновей. А после войны остался бобылем. Умерла жена, «смертью храбрых» погибли мальчики – все кроме одного предпоследнего. Да и тот, удрал сразу после фронта учиться в столицу, и в родную деревню больше не вернулся. Навещал отца регулярно, но короткими наездами, а потом и вовсе визиты свои Николай прекратил. Зато каждое лето высылал малолетних Костика, Олежку и Вальку в деревню к деду. Потом внуки Назара подросли, закончили институты, обзавелись семьями, и, как водится, про деда позабыли. Разве что повидались раз на похоронах Николая. Однако дед свою заблудшую родню помнил, и созвал всех чуть ли не собственные поминки.
Вторую, молодую жену Назар тоже пережил, как пережил весь двадцатый век, и дождался века двадцать первого, нисколько не изменив своим, по словам Светы, доисторическим привычкам.
После войны в деревне здоровых мужиков осталось мало, и вернувшийся с войны вдовец, казался колхозницам женихом видным. А что слухи про его семью всякие до войны ходили, так какие при советской власти суеверия... Прошли те темные времена.
Выглядевший гораздо моложе своих пяти десятков лет Назар, мог претендовать на руку и сердце любой сорока или даже тридцатилетней бабы, а посватался к девице, однокласснице собственного сына. Был, правда, у красавицы другой жених. Помоложе и покрасивее. Только пропал он куда-то в самый канун свадьбы.


– Деда,– спросила Варенька, набравшись, наконец, смелости,– А правда это, что колдун может любым зверем или птицей обернуться?
Дед глянул на внучку искоса, так что дух у девочки захватило от собственной смелости. На тонких губах старика зазмеилась улыбка:
– Ну, любым – не любым, а может, – усмехнулся Назар.
– И волком? – обрадовавшись, что ее не отругали за любопытство, продолжила Варя свои расспросы.
Назар довольно ухмыльнулся, увидев, как заблестели глаза девчушки. Сейчас ее можно было найти почти хорошенькой.
– И волком. Отчего ж, волком нельзя? Хороший зверь – хитрый и сильный.
– А медведем? – Варя вспомнила про зверюгу с железными зубами и медными когтями.
– Это, чай, не Ефим про медведей болтает?– поинтересовался дед, и Варя трусливо смекнула, что сболтнула лишнее...
– Зря я ему ружьишко вернул,– хмыкнул Назар и зашелся в сухом старческом смехе, словно раскашлялся.
– В любого зверя могу, но не во всякого люблю...– немного успокоившись, сообщил Варе дед, как-то незаметно перейдя от неких абстрактных колдунов к собственной персоне.
– А в кота?– не унималась Варя...
Дед легонько щелкнул внучку по носу и съехидничал:
– Знаешь, что случилось с любопытной Варварой на базаре?– теперь уж захихикала девочка: “Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!” и закрыла обоими ладошками свою конопатую пуговку.
Однако от вопроса старик не ушел:
– Котом домовой притворяется. Бабское это дело кошкой по дворам бегать – сплетни собирать, да цыплят воровать, сойкой обернувшись. Хорьком или лисой домашнюю птицу душить, да коней по ночам в мыло вгонять. А я такую мелочь не жалую.
– Значит, ты и вправду колдун?...– присвистнула девочка.
– И вправду...– сурово оборвал ее старик,– А ты думала, напраслину люди возводят? Ну, что... испужалась?
Варя пожала плечами:
– Нисколечко! Ты дедушка, старый уже... больной...
– Старый... да...– согласился дед,– Помру скоро... Да колдовская сила со временем только крепчает... Скажи родителям, чтоб уезжали. Пока я добрый... отпускаю их... У нас здесь в деревне свои счеты, ни к чему им вмешиваться. А остальных я придержу...
Варька удивилась, как старик сможет удержать, к примеру, папиных братьев. Сядут в машину – и уедут. Что тут поделаешь? Но вслух сказала другое:
– Папа до конца отпуска никуда не поедет,– Он пообещал дядя Вале и дяде Олегу за тобой присмотреть...
Старик брезгливо фыркнул.
– Деда! – потянула Варька Назара за рукав, – Ты не умрешь! Мама говорила, что ты крепкий! – девочка успокаивала этими словами скорее себя, чем деда.
– Да ты не волнуйся, детка, – старик коснулся заскорузлой ладонью макушки девочки, не то потрепал, не то погладил. Видно редко колдуну приходилось выказывать добрые чувства, и он смутился собственной ласки, быстро отдернув руку, – Помереть не страшно, страшно – помирать. Вот так то, деточка, – голос Назара стал бесцветным, скрипучим, – Даже не за себя страшно, за других. Грешен я, Господь не простит… Хотел бы я уйти с миром, да не могу. Уговаривай Костю, и езжайте домой, пока не поздно. Меня и без вас похоронят, Кузьма знает, что надо делать…

Девочке стало жутко, до морозных мурашек по спине, до холодного пота на ладонях. Она впервые поняла, что может существовать нечто пострашнее смерти. Нечто, что она и понять-то не в силе, как не осознать еще и саму смерть. До сих пор Варенька считала, что люди не должны умирать, что это ужасно несправедливо. Невозможно было смириться с этой ужасной неизбежностью, представить, что ничего больше не будет. Ни травы, ни цветов, ни ясного неба, ни мамы с папой. И что самое необъяснимое – ее самой тоже не будет...
Каждый раз, когда Варька возвращалась к подобным мыслям, она чувствовала что-то вроде здорового куска льда в желудке. Ощущение было настолько мерзким, что девочка помотала головой вспугивая непрошеные мысли, как назойливую мошкару, и поспешила сменить тему на менее противную, и гораздо более интересную.

– А как ты стал колдуном?– поинтересовалась Варя,– Родился таким?
– Нет, не родился...– слова деда Назара звучали тихо, как шелест листьев на легком ветру,– Дар свой я по наследству получил от матери... А мать… От своего деда или прадеда...
– А прадед от кого?– спросила девочка.
– От отца или тоже деда, а может бабки какой... В нашем роду живут долго, обо всех и не упомнишь...

Назар задумался и сам не заметил, как воспоминания, образы прошлого обрели словесную форму, постепенно превращаясь в подобие сказки. Сказки не доброй и не злой, в меру страшной, одной из тех, что просят рассказать дети на ночь...

Уж добрая сотня лет прошла с тех пор, как Назар перестал быть маленьким мальчиком, немногим старше Вари, неподозревающим еще какая сила может скрываться в его тщедушном на вид теле. А когда узнал – поздно... не справиться с вырвавшимся на свободу демоном... Словно полноводная река выплеснулась из берегов, затопляя плодородные земли, срывая плотину... Будто не передала ему умирающая мать, свою силу, а лишь отворила, запертую прежде дверцу, ненужным ей больше ключом.
Хотела ли она избавиться от тяжести Дара за порогом смерти или жаждала отмщения за свои муки и ранний уход?
Это коварное воспоминание не хотело кутаться в пелену забвения... Назар видел прошлое столь же отчетливо, как в тот момент, когда оно происходило на самом деле: обгоревшее тело матери; черное, страшное, обезображенное лицо; лохмотьями слезшая со скул кожа, сочащаяся сукровицей; обнажившиеся в провалах щек зубы. И удивительно ясные зеленые глаза, живущие словно своей собственной жизнью на мертвом остове. Взор полный муки и мольбы…
Старик захотел припомнить ее прежний ангельски кроткий лик, с которого впору было иконы писать – и не смог. Обгоревший череп и смерть, выглядывающая из глаз-болотцев. Хрустальная слеза – оставляющий серебряный след-ручеек на покрытой сажей кости и коже…

– Эй, а звать-то тебя как, внучка?– спросил вдруг дед, будто только сегодня впервые девчушку увидел, и не было между ними такого душевного разговору.
Варенька уже хотела ответить что-то дерзкое, по поводу того, что ее представляли еще неделю назад, да вовремя осеклась. Дед ведь старенький – мог и позабыть. Из дома ее окликнул мама:
– Барби, ты где бегаешь? Иди сюда!
– Тьфу, имя-то какое пакостное, – сплюнул старик и побрел куда-то в глубь сада.
– Варварой меня зовут,– крикнула ему в след внучка, ей и самой не нравилось, когда мама называла ее, как глупую куклу с лицом пай-девочки. Но старик уже ее не слышал, или притворился глухим.