ТЕЛЕФОН

Огни становились всё ярче, и в конце концов стало понятно, что это звонит телефон, и, когда он понял это, огни рассыпались на искры, но это были звонки - и не кучкой, как сначала казалось, а один за другим, трель за трелью, как автоматная очередь, как... Красный цвет? Красноватые картинки заполонили мозг, и он увидел себя со стороны - на кровати лежал огромный помидор, красновато-оранжевый, ещё не совсем спелый, и это был он.
Потом он снова был внизу, и его испугала мысль, приплывшая со стороны левого виска; мысль была такая: неужели... Он осторожно ощупал себя, всё было на месте. А помидорной округлости - как не бывало, и он довольно ухмыльнулся про себя.
Слой за слоем, словно разматывается бинт... Чёрт, при чём здесь помидор? Приснится же такое. Томатный сок.
Телефон.
Словно дождавшись, наконец, нужного момента, уши открылись и впустили злой, охрипший, воющий голос телефона.
Господи! Кто же это в такую рань? Сколько времени?
Тишина.
Полдень.
Телефон замолчал.

В моих наушниках играет Пинк Флойд, Candy and a Currant Bun. Какая песня!!! Особенно если вспомнить, что изначально она называлась Let's Roll Another One. Из окна прыгать расхотелось. Я знаю, что я сейчас буду делать: вылезу из инета и пойду перечитаю "Град обреченный"!

Почему-то мое настроение никак не связано с происходящими в жизни событиями. То оно, насторение, хорошее, то ни с того ни с сего из окна сигануть тянет. Наверное, я псих.

Am.................................C
На грани сумасшествия все видно, как в воде
Am....................................G
И мысли кружатся, как сон, висящий в пустоте
Am.................. ...........C
На грани сумасшествия твои глаза пусты
Am............ .....F........ ........G
И пропасти в твоем мозгу прозрачны и чисты

G.........Am
Нет-нет-нет,
.................G
Жизнь - не бред
.......Am
Меня нет
.................G
Меня просто нет

Все стало незначительно, особенно ты сам,
И кажется - заплакать бы, да не привык к слезам.
Все стало утомительно, как длинное кино,
И непонятно - то ли жаль, а то ли - все равно.

И снова, как давным-давно, вся жизнь - в твоих руках,
И уползает в норку гнев, и засыхает страх,
И вид из твоего окна, засмотренный до дыр,
Преобразившись на глазах,
Вместил
В себя
Весь мир

Ну вот, с сессией покончено, теперь я более-менее свободный человек. Диплом, конечно, нужно писать... "Перевод и лингвистический анализ прозы Факира Байкурта". Тема-то хорошая, да руководитель дурак. А это так тяжело - общаться с дураком, который еще и имеет над тобой какую-то власть. Точнее, думает, что имеет. На самом-то деле это иллюзия. Всё - иллюзия. И галлюцинация. Но дураки достают. Как там у Саши Чёрного было...

Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
"Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?"
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
"Он считает только тех,
Кто его еще глупее, -
"Слишком много" для него...
Ну, а мне-то каково?"

Да... Сижу вот, делаю себе сайт на народе... Кто бы мог подумать, что я такими делами буду заниматься...
Стишок:

Я паршиво вижу вдаль.
Что же, может быть, и жаль...
А скорее - наплевать.
Что глаза мне могут дать?
Только новую печаль.

(Это художественное, блин, произведение, поэтому все совпадения предлагается считать случайными).

…И вот однажды он вышел из дома и пошёл, не задумываясь о том, куда идёт (а на улице была ночь). Не то чтобы ему было плохо дома – просто почему-то надоело сидеть в полном одиночестве в четырёх стенах. Ему хотелось, чтобы с ним наконец-то что-то случилось.
На улице было тепло – в июле тёплые ночи. Шёл третий час. До рассвета оставалось совсем чуть-чуть, но сейчас темнота была такой плотной, что её почти можно было пощупать. Тусклые фонари ничуть не мешали ночи властвовать над городом.
Он свернул с улицы во двор (тут не было даже фонарей) и медленно побрёл, даже не пытаясь смотреть себе под ноги. Он думал.
«…в детстве у меня было много друзей. Не помню, как их звали. Мы играли вместе во дворе. Насколько я помню, я всегда был командиром, когда мы играли в войну. Потом мы переехали, я пошёл в школу… Там тоже были друзья… Но потом что-то изменилось. Однажды я понял, что они мне совершенно не интересны. Я не знал, о чём с ними разговаривать, зачем вообще с ними общаться. Мало по малу мы отдалились друг от друга. Это было как раз в том возрасте, когда мальчики начинают интересоваться девочками. Я был вполне нормальным подростком. Мне тоже снились сны, которые следовало бы запретить смотреть детям до шестнадцати. Но как только дело доходило до реального общения с этими самыми девчонками, снова всё портилось. Их надо было кормить мороженым. С ними надо было ходить в кино (о, это кино!) Их надо было провожать до дому. С ними надо было, чёрт побери, разговаривать! Вот это-то было хуже всего. Я не знал, о чём с ними говорить. Ну ведь не об императорских династиях древнего Китая, которыми я тогда очень интересовался! Короче говоря, любви не получалось. Сначала всё бывало хорошо, но вскоре после того, как дело доходило до поцелуев, мне становилось скучно. Я начинал подмечать в своей спутнице недостатки, которые раздражали меня всё больше и больше. Довольно быстро всё заканчивалось… Примерно тогда я начал писать песни. Записывал их на диктофон, старался, переписывал по несколько раз. И никому не давал слушать. Никому. Но ведь писал-то я их не для себя! Для кого, для кого?..»
Он споткнулся обо что-то и упал на колени. Это был бортик детской песочницы, на который он и уселся. Вокруг была тишина.
«…и я понял, что я одинок. Сначала эта мысль поразила меня, потом я к ней привык. Дело в том, что моё одиночество меня устраивает. Я с ним сроднился. Мне легче одному, чем с другими. У меня есть знакомые, которых я уже не называю друзьями, и мы, бывает, неплохо проводим вместе время, но когда они уходят, я вздыхаю с облегчением. Я даже ставлю им свои песни, и они слушают, и вежливо хвалят. Но даже если им и в самом деле нравится – эти песни написаны не для них. И я дорого бы дал, чтобы узнать – для кого. А может быть, всё человеческое искусство создано такими же, как я, одинокими людьми? Может быть, люди сочиняют музыку, пишут стихи, рисуют, движимые бессознательным стремлением найти кого-нибудь, кто бы их понял, что бы это ни означало? Но может ли кто-то другой понять тебя, если ты не понимаешь себя сам?..»
За его спиной послышались шаги. Внезапно ему стало страшно, и он резко повернулся. Перед ним стояла девушка, пониже его ростом, одетая немного теплее, чем следовало бы такой тёплой ночью. Она смущённо улыбалась.
- Простите, я думала, это Саша…
- Нет…
- А вы не видели здесь никого?
- Нет, не видел.
Повинуясь внезапному импульсу, он схватил её за руку
- Можно задать вам один вопрос? – и, не дожидаясь ответа, продолжил, - Вы знаете, что такое одиночество?
- Отпустите меня, а то я закричу, - взвизгнула девушка, и вдруг он понял, что она пьяна.
Он отшатнулся от неё, снова споткнулся о песочницу, но на этот раз не упал, - и побежал в темноту, не думая не о чём, запрещая себе думать, запрещая себе выпустить наружу отчаянный крик, который клокотал в его горле.

(это песня, поэтому в написанном виде может выглять немного коряво)

Он родился в стране лесов и холмов
И медленных чистых рек,
Когда ночь уползала в укрывище снов...
И было имя ему - человек.
Какой-то чужак зашел к ним на двор
(А солнце спускалось в зарю).
Был голос его неясен и скор,
И сказал он: "Я подарю
Тебе

(припев)
Дар Любви, дар чистой Любви,
Что злата дороже и хлеба.
Когда ты почувствуешь пламя в крови,
Ты сможешь достать до неба".

Время текло себе, не торопясь -
Торопимся только мы.
Он рос и взрослел, ничего не боясь -
Ни зверя, ни леса, ни тьмы.
А мать рассказала сыну о том
Даре, что был ему дан, и
Отец опоясал сына мечом,
Отпуская в далекие страны.

Месяц дороги - он в город пришел,
Стоящий на торном пути.
Ему показалось, что вот - он нашел
То, что стремился найти.
И он поселился в какой-то дыре
Под гордым названьем "трактир",
Ложился спать поздно, вставал на заре
И шел открывать ноый мир.

Больные, бродяги, жульё, торгаши,
Девки с улиц, базарные воры;
Доносчики с плесенью вместо души,
Притоны и гнусные норы;
Дворцы, словно бельма среди нечистот,
Трущобы зловонных плебеев;
Весь этот несчастный, заблудший народ,
Который любить не умеет...

Он прожил с полгода среди тех людей -
Полгода хватило с избытком.
Ночное безумие, тяготы дней,
Как жижа в болотище зыбком.
Мрачнел с каждым днем и на тучи глядел
В то холодное, тусклое лето,
А осенью петлю на шею надел
И тихо шагнул с табурета.

Дар Любви, дар чистой Любви,
Что злата дороже и хлеба.
Когда ты почувствуешь пламя в крови,
Ты сможешь достать до неба...

http://mihsersh-songs.narod.ru/dar1.zip

Нет, не можно...

А, так тут можно публиковать mp3! Что ж вы сразу-то не сказали?

У нас в ту пятницу должен был быть зачет по переводу с русского на
турецкий (письм.) Его принимал наш самый главный препод, очень неприятный
тип - Тофик. Опаздывать было никак нельзя - он очень болезненно к этому
относится. Так что я встал рано и вышел из дому на полчаса раньше, чем
обычно. (А я, как правило, обычно не опаздываю). В метро я, как всегда,
уснул и проснулся на своей станции (это у меня получается автоматически).
Смотрю - а пара-то уже вот-вот начнется! Не знаю, что делал поезд, пока я
спал, но, по всей видимости, он стоял на каждой станции минут по 10 - иначе
это не объяснить. Короче, опоздал на семь минут, получил выволочку.
До моего прихода происходило вот что. Тофик спросил моего друга Лёху, видел ли он уже список зачетов и экзаменов. Лёха сказал, что видел. Тофик спросил,
какие у Лёхи возникли мысли по поводу этого списка. Пораженный дикостью
этого вопроса и, тем не менее, вынужденный что-нибудь ответить, Лёха сказал,
что ему показалось странным, что среди прочих зачетов есть зачет по устному
переводу тур. языка, по которому у нас должно было бы быть 76 часов. Но
ничего подобного у нас не было (дефицит преподов турецкого тому виной). Тут Тофик очень
разозлился и сказал, что ему очень жаль, что, дожив до пятого курса, Лёха не
знает, что такое устный перевод. Оказывается, наши беседы на турецком - это
и есть устный перевод, поскольку мы сначала то, что хотим сказать,
придумываем по-русски; и то, что мы переводим дома - это тоже устный
перевод, поскольку на паре мы его зачитываем вслух. Ну вот, тут и я пришел.
Отметелив меня хорошенько, Тофик сказал: ну ладно, а теперь у нас зачет по
литературе. Мы чуть в обморок не грохнулись. Дело в том, что турецкая
литература - это очень серьезно, поскольку преподает ее Тофик, говорит по
сути дела очень мало, и требует, чтобы основной материал мы добывали
самостоятельно в библиотеке. Естественно, у нас не было времени ездить в
библиотеку по ходу семестра, и мы планировали поход туда как раз в
пятницу,19. А зачет по литературе у нас был ранее запланирован на
понедельник.
Мы робко сказали, что не готовы. Что тут было!!! Ураган, самум и
землетрясение. Тофик сказал нам, что мы очень хорошо знаем свои права, но
ничего не хотим знать об обязанностях. А наша обязанность как раз - быть
готовыми отвечать литературу в любое время дня и ночи. Логика переноса
зачета у него оказалась какая-то странная - его, видите ли, не будет в
понедельник в Москве, поэтому литературу мы проведем сейчас, а письм.
перевод - в следующую пятницу. Он ругал нас на чем свет стоит минут20, потом
начал ругать Лёху в отдельности - за то, что медленно пишет диплом. В конце концов он смилостивился и провел зачет по переводу. А после этого
мы, естественно, поехали в иностранку. Там мы заказали
штук 10 книг. Понятное дело, если бы мы стали оттуда выписывать нужные вещи,
мы бы и сейчас там сидели. Поэтому Лёха перефотографировал все, что было нам
нужно, своей цифровухой. Нам, дуракам, и в голову не пришло, что это
запрещено. Но никто нас не поймал, хотя мы совсем не прятались. А в фойе на
третьем этаже были высталены авангардные скульптуры. И Лёха возьми и захоти
снять одну из них - бронзовое яблоко на цепочке и тянущуюся к нему каменную
руку (называлось сие творение "Тантал"). Тут-то его и сцапала проходившая
мимо тетка. Она сдала его другой тетке, та произвела расследование и утащила
Лёху в недра библиотеки. Я ждал его 40 минут. С ним провели воспитательную
беседу и исключили на 2 месяца из библиотеки.
Когда мы уходили, Лёха забыл в раздевалке шарф и вспомнил об
этом только на следующее утро.
В то же утро мы узнали, что в эту злосчастную пятницу умер один из наших
преподавателей.

А! Я сегодня экзамен сдавал. Получил свою выстраданную пятерку, пришел домой и завалился спать. Вот теперь опоминаюсь спросонок... Слушаю Третью Мировую Весну... Да, все-таки есть у нас в любезном отечестве что послушать - только это не крутят по радио.
Вот что интересно - как только я начал вести дневник, со мной резко перестало что-либо случаться. Вот и отписываюсь стишками... Вспомню-ка я, когда у был по-настоящему насыщенный день в последний раз... А, 19 декабря. Вот про него и напишу, пусть сия история останется будущим поколениям, если они будут, конечно.

Надоело готовиться к экзамену, поставил опять Черного Лукича... Между прочим, рускоязычный рок я не слушаю уже лет пять. Ну, конечно, иногда услышишь что-то, но не катит, совсем не катит... Не выдерживает сравнения не то что с Битлз или Лу Ридом, но даже с Аквариумом года этак 82-го. Так что Лукич - это в самом деле нечто выдающееся, раз сумел меня зацепить. Ну вот, слушаю и думаю: а нафиг я пишу такие хмурые песни? Те, кто меня слушает или будет слушать - и без того знают, каково жить на свете. Зачем их печалить своими проблемами? А вот писать так, как Лукич - чтобы становилось светло на душе и хотелось еще пожить... Может, и пытаться не стоит. Вряд ли получится. А вот так - пожалуйста. Это мы могём. Сколько угодно:

Улетают в пустоту
Черные снежинки,
В затуманенном мозгу
Странные картинки,
Растворяется закат
В горькой серой стуже -
Никому и ничему
И себе не нужен.

Как-то всё и невпопад,
И совсем не кстати.
Я не этого хотел,
Впрочем - Бога ради...
Пусть идёт всё, как идёт -
Глупо, неуклюже.
Всё равно я никому
И себе не нужен.

Поздно думать об ином,
Начинать сначала
Вот попью сейчас чайку -
И под одеяло.
Эх, уснуть бы навсегда,
Взять и не проснуться,
И во сне увидеть, как
Небеса смеются.

День уплыл...

В синем вагоне,
В поезде с колесами и крышей
И даже, между прочим, с откидными
Скамеечками, едет некто;
Глядит в окно, зевает, читает книгу
Интересную, с множеством графиков
И диаграмм. Он едет
И скоро будет здесь. И что такого?
Пусть едет, что с того, ради Бога!
Проблема в том, что доедет вряд ли.
Взорваны рельсы уже как год и месяц,
Говорят, дело рук партизанских отрядов.

Ну вот, экзамен сдан на пять... У Лёхи то же самое. Поехали к Юджину и отметили это дело... Только домой добрался. Спать!!!

Да... Завтра экзамен, а я чем занимаюсь?
Я, в общем-то, весь день дурака валял. Набирался сил. Слушал "Черного Лукича" - мне знакомый недавно дал. И, что интересно, понравилось, хотя мое отношение к русскому року весьма скептическое. Впрочем, нет правил без исключений. Ну вот, слушал-слушал, и дослушал до конца. И хотя мне чужда вся эта романтика курков, патронов, бронепоездов и т. д., что время от времени лезет наружу - но в этих песнях есть и мысль, и чувство, и то напряженное ощущение жизни, которого и в помине нет во всей этой куче хлама, которую сейчас называют "русским роком". Маловато, собственно, говоря, музыки - но это, уж, видно, национальная особенность наша такая. Если есть хорошая мелодия, ее не хотят портить запилами и проигрышами на пять минут...

..."А в солнечных часах сломалась тень..."

Дороги – идущим;
Облака – тем, кто крылат;
Река – тем, кто пьёт из реки;
Землю – кротам
И мертвецам;
Лес – лесным слугам.

Там, где звезда светит днём,
Где идолы с душами тех,
Кто сотворил их;
Там, где вода – как металл,
Таится в серебряных снежных сумерках
Йокуль, демон свинцового солнца,
Слуга
Тех, что приходят во мраке;
Он раньше был скальдом,
Но дух необузданный тело покинул;
И вот он – солнечный демон,
Хранящий обрывок плаща
Своей госпожи.

Он ждёт, и да будет
Его ожидание вечным.
Рыжий закат всколыхнув,
Пронёсся по небу
Дракон.
Клубы тёмного дыма
Ползут вдоль горизонта,
Крася горные пики
В кровавый оттенок.

Рано, рано от льдистого блеска
Просыпаются моряки
На корабле, что ушёл на Восток,
Но звёзды и ветры
Изменили свой путь,
Чтобы этот корабль
На север свернул,
Только выйдя из бухты.
В пространствах прозрачного льда
Они увидали людей,
Застывших
В объятьях друг друга.
Судьба мореходов ведёт их всё дальше,
И вот
Кончен путь. А вокруг
Встали торосы.
И моряки прямо по льду двинут на юг.

Связан и скован,
Покрыт мхом и пылью,
Высится столп
Среди волнистых барханов,
Касаясь неба острым концом.
Но тщетно пытается он
Прорвать преграду из туч,
Ведь рядом с ним дремлет
Тот, кто хранит
Девственность неба.

Радости, радости, боги!

Ритмично колеблются шумные толпы;
Тела, распалённые солнцем.
День – это ночь.
Ночь – это день.
Найди свою радость
На тёплых камнях мостовой!
Радости, боги, радости!
Забвения наших цепей!
Вперёд,
В прыжок над бездной возможностей,
Вперёд,
Дети свинцовых богов,
Дети без детства;
Радости, радости!
Радости!
Влажный закат,
Кровавый рассвет.
Заря разъедает ночь.
Карнавал завершён,
И тени слетают с крыш,
Улетают прочь, в зарево неба.
Мы слышали голос,
Но что он сказал нам?
Мы помним зов,
Властный и нежный.
Кто зовёт нас?

Я студент, учусь во мгле. Мгла - это институт такой, даже университет. (На самом деле он немножко иначе называется). На пятом курсе уже. Учу языки - английский и турецкий. Песни и стихи, впрочем, пишу на русском.
А сегодня весь сидел и готовился к экзамену по английскому ("практика"), оценка в диплом. Учил всякую фигню... Вот, например:

to be liable to a claim at law for damages – нести юридическую ответственность в случае убытков
negotiable instrument – оборотный кредитно-денежный документ
endorsement – передаточная надпись.
bill of exchange – переводной вексель
payable to bearer – на предъявителя
to clear a cheque – осуществить клиринг чека

И так далее, и тому подобное...

Все мы любим показывать времени фигу в кармане;
Мы, словно пешки, расставлены в первом ряду,
Но на это плевать, пока можно лежать на диване -
Мы учились плевать в потолок еще в детском саду.

Как-то тускло вокруг, людям жмут неудобные лица;
В общем стаде бегут, не забыв попенять на судьбу.
У них всё, как всегда: встать утром, одеться, умыться,
А на вид - словно трупы, воскресшие в сгнившем гробу.

Не успел оглянуться - январь превратился в декабрь,
И ведь так происходит подряд уже несколько лет...
О, если бы, как корабль в порту, бросить якорь
И притвориться, что времени вовсе нет.

САМОКОПАТЕЛЬ

1.
…так долго смотрел на всё со стороны, что иногда кажется - забыл, на чьей стороне я сам…
Я знал, что писать стихи – по крайней мере в моем случае – означает исследование самого себя, выуживание из себя мира, выкапывание реальности по кусочкам. И вот я проделал в себе дыру, сквозь которую видно всё то же самое, только отчетливее. Для меня. А другие и дыры-то не видят. Просто я мозолю им глаза каждый день. Они не замечали, как я изменяюсь, и теперь не замечают, каким я стал. Но не об этом речь.
Речь о том, что моя изначальная наклонность смотреть на мир со стороны только усилилась от попыток его, мир этот, понять – попыток честных, настойчивых, но безуспешных. Пытаясь понять мир, я ушел глубже в самого себя. И нашел там пустоту, и начал с ней бороться, и эта война не окончена до сих пор.
В тот момент, когда я написал – «застывший мир пронизан пустотой», я понял, что так оно и есть. Пробираясь наугад, я нащупал краешек истины, и в страхе отпрянул. Я уже не помню, о чем я думал в ту ночь – заставил себя забыть.
Но с тех пор меня преследует мысль о том, что одиночество непреодолимо.
Моя собственная жизнь кажется мне обрывками какого-то большого текста, содержание которого невозможно понять, не прочитав его целиком. И когда мне становится совсем невмоготу, я пишу стихи – пытаюсь восполнить пробелы. Зачеркнуть пустоты. Закидать пропасть шапками. Она права – когда плохо, тогда только и получается написать что-то стоящее. Когда я в хорошем настроении – а это бывает не так уж редко – я читаю свои стихи и думаю – а ведь неплохо, черт возьми, неплохо! Но когда мне плохо и я мучаюсь за письменным столом, выдавливая на бумагу свою депрессию и одиночество, тогда мне видно, что не получается сказать и сотой доли того, что сказать хотелось бы.
С другой стороны – а зачем из кожи вон лезть? Кто прочитает-то? Кто услышит? Кто поймет хоть что-то? Невозможно. Человек один перед ликом тьмы.
Бывает, впрочем, и так - кажется, что тьма отступила, что ты не один и пустота заполнена, что ты уже не со стороны смотришь, а, прижавшись к груди мира, слушаешь, как бьется сердце…
Но конец всегда один – вошебство заканчивается и начинаются слова. Слова разбивают тишину и укрепляют пустоту очень быстро, и ты понимаешь, что снова смотришь со стороны и на себя, и на нее, и на все это безобразие, которое гордо называется мирозданием.
Поэтому я стараюсь избегать в своих песнях слова «любовь». Любовь – квинтэссенция одиночества.
2.
Музыка – твой единственный друг, сказал старина Джим. Но музыка не спасла его.
Однажды – очень давно, как мне сейчас кажется – я услышал Waiting for the Sun. В тот момент я не понял, что отныне мне уже не быть прежним. Но то чувство, которое я испытал тогда, нельзя было назвать плоским «понравилось». Меня прошило насквозь. Меня подняло над землей, как ни банально это звучит. Я открыл магию музыки, и с тех пор в течение какого-то времени моя жизнь определялась и делилась на периоды песнями. Highway Star, Paint it Black, I’m only Sleeping, Stairway to Heaven, Get it on, Living in the Past, Another Brick in the Wall, Make Up, Shangri-La, Venus in Furs… И еще много их, песен моей жизни. Когда я слышу эти песни, когда я даже просто вижу эти названия, я сразу вспоминаю то время, когда какая-то из них была для меня главной, и не просто события какие-то вспоминаю, а то, как я себя тогда ощущал. Не всегда такие воспоминания приносят радость. Потому что я изменился, и таким, каким я был когда-то, мне уже не быть. Поэтому я избегаю слушать эти песни. Многие не слушал уже лет пять. Магия в них осталась, только я ее уже не ощущаю, и это тоже обидно.