Через две недели после того, как я осел в я приобрел привычку выпивать стакан томатного сока с базиликовой настойкой в баре у . Это было дешево и необременительно, мне даже необязательно было здороваться. Я просто молча указывал на картинку в меню, получал стакан и садился за дальний столик. И где-то на двенадцатый день такой маленькой традиции, когда я уже увидел конец банковского счёта своего doppelgдnger я очень удивился, когда этот чернокожий китаец с неизменной улыбкой вдруг сказал мне:
- Ты очень одинокий потому, что не умеешь любить.
Я немало этому удивился, а потом решил выяснить, что именно он имел ввиду.
- Что именно ты имеешь ввиду?
Он неспешно, как всегда, выдал мне стакан моих помоев и, облокотившись о стойку, наклонился и начал свою речь:
- Любить - это просто. Но ты почему-то до сих пор не научился. Здесь, в Небесном Городе, этому учатся очень быстро.
Я отпил глоток и молчал. Я не знал как реагировать на внезапный поток мудрости, и решил поступить как всегда - позволить событиям обтекать меня, как вода реки обтекает бакен.
- Вот ты сидишь сейчас, пьешь из стакана, и тебе кажется, что люди вокруг тебя такие же настоящие, как этот стакан. Стакан был, есть и будет такой, каким ты его видишь. Но здесь все несколько переменчивее, чем в тех местах, где ты жил немного раньше.
Кун Аньлань посмотрел на мой стакан, и потом резко щелкнул пальцами у меня перед глазами. Я моргнул и увидел, что вместо томатного сока он полон черной плесени. Я помотал головой, и мимолетное наваждение исчезло - в стакане снова был томатный сок.
- Ты из Ныряльщиков - сказал я.
Он не стал отрицать. Продолжая улыбаться, он закончил свою мысль:
- Каждый раз, когда ты говоришь человеку что-то - привет, пока, как дела, где был - мир немного меняется. Меняется и твой человек. Иногда это незаметно, но иногда, после какого-то слова, он изменится настолько, что больше не захочет тебя видеть. Вот сейчас ты болтаешь со мной, и тебе уютно, потому что я не задаю тебе вопросов и вообще ты мой дорогой клиент. Но что будет завтра? Успеешь ли ты сказать мне, что тебе приятно когда я узнаю твое носатое лицо? Успеешь ли ты услышать от меня, что я терпеливо жду твою историю? Сейчас ты можешь что-то сказать, или не сказать - и я перестану улыбаться тебе, потому что сочту тебя идиотом. Ну, так со всеми людьми так. Каждый человек уходит навсегда - каждую секунду. А любить - это просто. Это значит стараться успеть сделать все то, что ты намеревался, до того, как этот кто-то превратится в совершеннейшего незнакомца, на которого тебе плевать - или которому плевать на тебя. И может быть тебе удастся очутиться в том мире, где вам по-прежнему есть что сказать друг другу.
Он мирно и дружелюбно смотрел на меня, а я не решался смотреть ему в глаза, потому что чувствовал, что в чем-то он очень прав, а я в чем-то очень накосячил - сто лет тому назад, в другом месте и в другом мире.
- Спасибо за выпивку, и спасибо за твою древнюю китайскую мудрость.
- И тебе спасибо, заходи еще! - забрал мой стакан и удалился на кухню, а я подумал, что если бы я говорил "спасибо" немного раньше, то мне не пришлось бы пить от одиночества просто для того, чтобы как-то уснуть.
- И не забудь что женщины - они еще изменчивее! Они - как воздух, как вода! - сквозь шум воды из крана и шипение сковороды кричал мне Аньлань.
Я улыбнулся, оставил двойную оплату на стойке и вышел проветриться.

Жив-був собі вовк. Жив він у лісі, і одного разу був він такий голодний, що сам собі каже:
- Впіймаю-но собі зайця на обід. А то дуже вже я голодний.

Пішов по лісі, побачив зайця, побіг за ним, побіг, наздогнав, загнав у кут і каже:
- Все, заяць, буду я тебе тепер їсти!
А заєць йому і відповідає:
- Ой, не їж мене, вовчику, у мене дітки малі, я ось їм морквинку несу, якщо не я, то що з ними буде?
Подумав-подумав вовк, та й відпустив зайця.
- Біжи - каже - зайцю, та тільки швидко, бо дуже вже я голодний.
Заєць і втік. А вовк собі думає: впіймаю-но білку! Наїдку з неї мало, та хоч щось! І погнався по лісу за білкою. Гнався-гнався, наздогнав, загнав у кут, і каже:
- Все, білко, буду я тебе їсти!
- Ой не їж мене, вовчику, у мене дітки малі, ось горішки я їм несу, що з ними стане якщо не я?
Подумав-подумав вовк, і відпустив її. Каже:
- Біжи-но звідси швидко, бо дуже вже я голодний.
Білка побігла, а вовк ще дужче зголоднів, і думає: кого ж ще впіймати на обід. Думав-думав, вирішив хоч їжака вловити. Пішов по лісі, знайшов їжака, куснути його зубами - а він на колючий"яч обернувся. Каже йому вовк:
- Хоч як крутися, але все одно доведеться тебе з"їсти, дуже вже я голодний!
- Ой не їж мене, вовчику! - відповіда їжак. - У мене дітки малі, ось їм ягід несу та лісових яблук, як же вони без мене?
Вовк подумав-подумав, та й відпустив їжака. Розвернувся та пішов назад у ліс. Ніч настала, сів він на пеньок, та й поча вити на місяць з голоду. "Пропаду я з такою вдачею" - думає.

Аж ось на галявину приходить заєць.
- Що таке, зайче? - питає вовк.
- Та ось, морквинку тобі приніс - каже заєць. - Щоб не був такий голодний!
- Та куди мені тої моркви, на один зуб! - відповів вовк, але подякував зайцеві. Заєць морквинку залишив і втік, а вовк її почав хрумати, та що ж то за наїдок для вовка!
Аж ось прийшла білочка.
- Ось я тобі горішків пару принесла! - каже.
- Та дякую білочко, та мені то на один нюх! - але взяв горішки, а білочка знову в ліс втікла. Пожував він горішків, але з того ще більше зголоднів, адже що то за наїдок для вовка!
Аж ось прийшов їжачок.
- Ось, вовчику, я тобі грушок назбирав!
- Та дякую, їжачку, але то ж не вовча їжа, віднеси краще діткам! - так відказав, а їжачок все ж залишив пару грушок і поповз собі назад в кущі. Пожував ще вовк грушок кислих, а з голоду від них у нього тільки ще дужче живіт звело.
І почав знову на місяць вити. І виє, та голосно так, на весь ліс!
Аж ось виходить з лісу бобер.
- Здоров був, бобер! Але якщо ти мені пеньок приніс погризти, то тікай звідси швидко, бо я тебе краще вхоплю.
- Та ні, вовче, ось я тобі скажу де тебе нагодують. У селі попід лісом дядько живе, собаки в нього немає, а йому якраз щось на кшталт тебе й треба.
- Та ти здурів, бобер, у нього ж рушниця!
- То нічого, не бійся, сходи до нього!
- Не піду. Краще так здохну!
- Пішли разом! У мене бобряча шкура цінна, мо він в мене поцілить. Звірів ти їсти не став, то хоч троха тобі може віддячимо.
Вовк дуже здивувався, але пішов з бобром. Аж ось визирає з лісу заяць.
- Куди йдете?
- До дядька, вовка може нагодує.
- А чого вдвох?
- Та у нього рушниця, а вдвох воно якось ліпше.
- То тоді і я з вами.
І пішли вони втрьох. А потім ще й білочка до них приєдналась, і навіть їжак поповз.
Прийшли вони до дядька. А був то не дядько,а цілий дід - древній, сивий, з рушницею! Вийшов він на подвір"я, бачить - вовк! Він хап за рушницю - перелякався. А звірі йому й кажуть:
- Не стріляй, дядьку, краще вовка нагодуй, стане він тобі у нагоді!
А дядько здивувався, а потім і каже:
- Ой, буде в мене для тебе робота, вовче, і вже так я тебе нагодую - встати не зможеш! Старий я ось який, рушницю ледве тримаю, а нагодились до мене у хазяйство злодії лазити, вже ніякого зладу з ними нема, нічого не бояться! Підіпруть двері палкою, і я з рушницею навіть що зроблю! А тебе, вовка, може й налякаються.
- Ну добре, дядьку, допоможу я тобі, але дивись, якщо не нагодуєш - то поїм сам усе що знайду, і тебе з"їм, бо дуже я вже голодний!
Ну тоді дядько дав вовку трохи каші з салом, вовк попоїв, сил набрався, і сів у собачу будку чекати. Аж знову ніч, залізли у подвір"я злодії, підперли двері палкою і давай витягати мішки з комори. А вовк побачив, вискочив, як завив на все село, одного злодія хапнув зубами, другого кігтями, третього за жупан, а четвертий так перелякався що поповз звідти рачки! Ганяв їх вовк по всьому селу, то одного, то другого, а то усіх трьох, обдер з них увесь одяг так що ті ледве живі від страху втекли з села в спідньому та так далеко що більше їх ніхто й не бачив.
Ох уже й дякував дід вовкові! Частував його цілісінький день, а тоді й каже:
- А залишайся у мене жити, вовче! Хазяйство у мене немаленьке, а ось живу я сам, а вдвох воно і легше та й веселіше. Будуть в усіх собаки, а в мене - вовк!

А вовк і залишився, і жив він з дідом довго і ладно.

А когда кажется, будто из тебя медленно, капля за каплей, вытекли все эмоции, то откуда-то из недр гиппокампа всплывают бархатные аккорды с привкусом горячего пустынного ветра и шелестом золотого песка.

И вроде все не так уж и плохо.
Читать далее...

Ее звали Гапон Ганна Яковлевна. Она родилась в 1920 году, во времена НЭПа, в относительно сытую эпоху. Выросла она в небольшой хате, которую строили отец и дед. Она пережила голодомор, знала как варить борщ из лебеды с крапивой и держала на чердаке огромный казан соли, который запрещала выбрасывать даже когда говорили что вот она, соль, дешевая. До сих пор там лежит.

Односельчане помнили ее как учительницу. Она выучила несметное множество учеников, один из них умудрился стать писателем и этнографом, подарил ей маленькую захалявную книжечку с подписью. Она любила читать, и в подарок ей перешла школьная библиотека, откуда я перечитал кучу книг, причем русские книги в переводе на украинский язык.

Когда мне было лет семь, бабушка научила меня играть в дурака, и мы коротали летние вечера за игрой в карты. А еще она научила меня есть мазанки (это когда кусок пшеничного хлеба поливается душистым маслом и посыпается солью). А еще мы выкапывали едва подросшие мелкие молодые картофелины, варили их немножко отшкрябав от кожуры, поливали маслом и солью и ели. Картофелины были на пол-укуса, с маслом и чесночком шли замечательно.

Я проводил у нее каждое лето, ел помидоры и спал в дальней комнатке под семейным портретом прадеда и прабабки, которых я не застал. Мы с ней ходили в гости к другой бабушке на другой край села, через речку и дальше, к самому полю. Там была шелковица, и радиола.

В одно лето у меня был день рождения, а я был один у бабушки. Мне было очень грустно, и я сказал бабушке, что у меня сегодня день рождения. Она очень распереживалась и испекла мне мой любимый яблочный пирог, поздравляла меня, и постаралась устроить праздник.

Мы часто ходили с ней в сельскую библиотеку. Она сидела и болтала со своей подружкой Настей Ивановной, а я читал всякие разные журналы, научно-популярные книги, детские книги, которых в библиотеке хватало. В библиотеке всегда было светло, а еще там был большой зал с эхом, и странными картинами.

Она была ярой коммунисткой, такой ее помнят до сих пор, но когда я был маленьким, она тайком меня покрестила в церкви. Мы с ней несколько раз ходили святить всякую снедь спозаранку.

Она много улыбалась, и я не помню чтобы она хоть раз жаловалась на что-то или говорила что все плохо. У нее все всегда было хорошо. Это было заразительно.

Сейчас я не могу сказать что я верующий. Я не знал никаких обрядов, но видимо они тоже были кому-то нужны. Я мало что запомнил. Когда ее отпевали в церкви, то свечи постоянно задувало сквозняком. Я подумал, что где-то там, в темноте, свечи - очень ненадежный источник света, и положил ей с собой фонарик.

Хорошей дороги, бабушка, и спасибо вам за всё.

Когда ты живешь, скажем, в Пизе, арендуя хибару возрастом с Киевскую Русь, то любые перемены кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Каждый камешек кажется частью Вечности, каждая трещинка в старом мраморе - свидетельница веков. Впрочем, в некоторых других районах вселенной не покидают похожие ощущения: даже бетон - штука намного более продолжительная, чем людские заботы. А потом внезапно бах - и стену покрасили в другой цвет. Шок, паника!

Это я к чему: у ребенка зуб выпал, молочный. А я на всякий случай сразу перепугался, начисто забыв что на его место новый вырастет. Перемены, перемены.

Однажды ты выходишь из дома и понимаешь, что с этого дня начался твой wanderjahr, время и место для осознания себя, того, что ты сделал, и что еще предстоит сделать. Однажды ты понимаешь, что сегодня ты один на один с миром, и то, как ты распорядишься собой, ложится исключительно на твои плечи. Однажды ты остаешься без плана Б, плана В, плана Г и плана Я, и тебе нужно изобретать новые планы.

Однажды ты умираешь, и отказываешься верить в это, так как не знаешь, родишься ли вновь.