Приехали.
Выползаем из гравицапы* достойно, по принципу субординации: я из кабины правой коленкой вперед выхожу, Витёк, сегодняшний мой бой-фельдшер, - с будки.
У нас с ним высокие отношения! Он ко мне: «Тёть, Наталь Владимировна, коленки ровняй, смирно!», я ему: «В будку, племяшек!»
Выползли, поползли скороходами через ступеньку на свой пятый без лифта. У него в запасе еще моих семь лет вперед, но отстает от меня на забеге, зараза! Курит потому что, как паровоз, да жопу на машине двигает постоянно из пункта А в пункт Б, как коня по шахматной доске, и спорт избегает, как случайные связи. А у меня принцип по жизни давно один: жизнь-это движение! Мал еще Витёк, неудал, чтобы эту мудрость житейскую своей лысой головой постичь.
Я уже на звонок потертый давлю, скрытый в пыли и грязи времен, что код да Винчи, а бой мой ногами все еще ступеньки четвертого этажа перебирает, как в замедленной съемке.
Пока бабка дверь скрипучую за тремя замками открывала, позвавшая нас, спасателей малибу, сама себе, без зазрения адекватного восприятия действительности на «умирает 65 лет», я успела Витька выкусить: «Ну, что, племяшек, не задохнулся в полете пролетов?»
Открыла она нам дверь, сердечная, открыла широко и гостеприимно, хоть и в состоянии, как она полагала, близкому к реанимационным мероприятиям.
А оказалась на глаз ничего - не реанимационная! Сочная, живенькая, с губками в пинке помадного ме йстрима, с устойчивой позой Ромберга, ну, и пусть, что та с налетом старческой ригидности, будет вам сто лет в обед - сами поймете, как оно там в вековом размере!..
То, что в девяносто семь лет шестьдесят пять кажутся молодильным размером, нам не привыкать: плавали-с зубами!
Взмахнула руками, как птица-лебедь крыльями, беззубым ртом прошмякала :
-Какое шчастье! Ко мне приехала шкорая!
Бабке, может быть, и счастье невиданное привалило, чудо-юдо и всякие сказки, что былью стать могут, если палец правильно в дисководе переставлять - на цифры ноль и три, да только ее плюгавой, облезлой шавке хозяйкино счастье – сплошной стресс! Шавронья, рожденная в Куликовскую битву, от исполнения хозяйских желаний сплошной грустью пошла, три раза пукнула от такого набега волшебников страны «03», и чуть не поперхнулась, не захлебнулась в мочевом море-океяне, что из нее от таких неожиданностей вытек. Если бы не Витёк, безоглядно раздавивший опасность своим оранжевым чемоданом, утонула бы сердечная или захлебнулась бы в истерии страсти. Эти собачки Ноты чудо хороши как, для примера истеричности чувств. Я бы их в музей кафедры пат. Физиологии мед. института определила, и кормила бы вперед себя, по шерсти гладила, блох собственноручно вылавливала, чтобы жили вечно живым примером крайних реакций.
Бабка, не смотря на паспортный возраст, оказалась хороша памятью и уклюжестью артритических суставов. Вспомнила все, что было возможно: и соседа забулдыгу Иванова вспомнила, и свою молодость в раннем цветении, и даже Стравинского нам сбацала на расстроенном фоно. Так задушевно сбацала, что даже Нота забыла о женских рефлексиях в своем климактерическом возрасте и несмело подвыла своим простуженным сопрано.
Полечили бабку вниманием, растрогали своим приездом. Все остались довольны. Даже оранжевый чемодан не обиделся, что его в этот раз не расчехлили.
*
– Извините, а гравицапа – это что? – Ну, гравицапа, это то, без чего пепелац может только так летать, а с гравицапой в любую точку вселенной фьюить – за пять секунд. (с)
