Книжного хвастовства пост

Ещё один том библиотеки "Огонёк": Молодая Ирландия. Рассказы современных писателей Ирландии. Москва, акционерное общество "Огонёк", 1929 год.



Перевод П. Охрименко. Петра Фёдоровича, наверное, который "Английская новелла", Мэнсфилд, Андерсон... Вот, например, автор, о котором я вообще ничего не знаю: Шемиш [Seumas] О'Брайэн. Рассказ называется

Кит и кузнечик

В одно прекрасное июньское утро Стэндиш Мак-Нейль шел со своим другом Феликсом О'Даудом в деревню Кэслгрегори. По дороге они разговорились.
— Мир, в котором мы живём, – сказал Сэндиш, – чудесен, если подумать об этом. Ирландия – чудесная страна, а так же и Америка, и хотя много мест на свете, похожих одно на другое, но нет лучше нашего городишки Баллисантамало. Когда в нём не светит солнце, то светит луна; наши женщины – самые прекрасные женщины в мире, и нигде не сыскать таких благопристойных людей, как в Ирландии, если, конечно, не считать тех, что лежат на кладбищах.
— Благопристойность – роскошь, – сказал Феликс, – когда ты беден, и дурной пример, когда богат.
— Почему? – спросил Стэндиш.
— Видишь ли, – ответил Феликс, – потому что бедные подражают богатым, богатые подают бедным, а когда бедный подает бедному, то у него самого ничего не остаётся.
— Ну, это уже что-то похоже на коммунизм, – сказал Стэндиш, – и все это от лишнего образования! Конечно, если бы бедные не соблюдали приличия, то они были бы богатыми, и если бы богатые соблюдали приличия, то они были бы бедными, и если бы каждый имел совесть, то на земле было бы меньше миллионеров.
— Плоха та птица, что не может подобрать для себя зерна. Но предположим, что птица сломала крыло и не может долететь туда, где есть зёрна? – сказал Феликс.
— Тогда нужно принести ей зёрен. Это и будет благотворительность.
— Но благотворительность – это приличие; мудрость состоит в том, чтобы держать язык за зубами, особенно, когда не знаешь, что сказать.
— Если жители Баллисантамало соблюдают приличие, как ты говоришь, то почему среди них так много старых холостяков? Разве ты считаешь правильным то, что наши девицы забивают себе голову пустыми романами и делают много других глупостей в роде того, что сооружают такие причёски, каких никогда не имела в виду природа? Тем не менее, они делают это многие и многие годы и в конце концов ничего не получают, кроме разочарования.
— Видишь ли, трудно осуждать молодого человека за то, что каждая девушка, которую он встречает, кажется ему лучше предыдущей, пока, конечно, он не встретит новую; и так он переходит от одной к другой, а там, глядишь, уже и старость подошла. А когда состарится, ему уже трудно найти себе невесту; находят невест только те, у кого много денег, больная печень и слабое сердце.
— Всякий выживший из ума старик, у которого много денег, больная печень и слабое сердце, может найти себе молодую жену, – сказал Феликс, – хотя ревматизм, подагра и деревяшка вместо ноги ценятся не менее в данном случае.
— Совершенно верно, – отвечал Стэндиш, – но больше всего, кажется, ценится слабое здоровье вообще и склонность к воспалению лёгких.
— Старики – странный народ, – заметил Феликс.
— Это верно, – согласился Стэндиш. – Если бы они хоть на половину были так умны, как о себе воображают, тогда дураки были бы только среди молодёжи... Я нисколько не удивляюсь суфражисткам. И думаю, что наступит время, когда женщину нельзя будет отличить от мужчины.
А я так не думаю. Мне кажется, что женщины скоро найдут страшную оппозицию в лице мужчин – им не позволят делать всё, что они хотят... Когда мужчина влюбляется, он попадает в беду, а когда у женщины нет беды, то с ней просто что-нибудь неладно.
— Ну, – сказал Стэндиш, я думаю, мы должны оставить женщин там, где сатана оставил святого Петра...
— То-есть?
— Оставить их в покое.
— О, это было бы хорошо, если бы они помирились на этом, – заметил Феликс.
— А теперь, – сказал Стэндиш, – я хочу рассказать о своих путешествиях... Однажды, в прекрасное летнее утро, я гулял по морскому берегу в Баллисантамало, было очень тепло, и я сказал самому себе «Стэндиш Мак-Нейль, какой ты глупец! Почему бы тебе не искупаться?» Я разделся и поплыл к скалам, где любят греться на солнышке тюлени, и когда отдыхал там, я вдруг заметил кузнечика, сидевшего совсем рядом. Честное слово, мне никогда, ни до, ни после, не приходилось видеть такого печального кузнечика. И вдруг из моря выезает огромный кит, ложится рядом с ним и говорит:
— А, это ты! Кто бы мог подумать, что я встречу тебя здесь? Действительно, нет ничего странного под солнцем, если не считать женских капризов.
— Да, это я, – отвечал кузнечик. – Мой отец умер вчера ночью. И он даже не был застрахован.
— Беспечность – самый большой порок человечества и корень всех зол, – говорит кит. – Но я думаю, что старик всё-таки пожил на свете. Вообще-то говоря, никому из нас не избежать смерти, а лежать в могиле гораздо дешевле, чем жить на свете. Человек не сознает, что он умер, когда умрёт, и не сознаёт, что он живёт, пока не женится.
— Ты, как я вижу, большой мастак распространяться о том, в чём ты ничего не смыслишь. А мне вот только хотелось бы знать – будешь ты завтра на похоронах моего отца или нет?
— К сожалению, не могу, – говорит кит. – Завтра в десятый раз женится мой дедушка, и так как на последних его свадьбах я не был – плавал в далёких морях, – то завтра непременно должен почтить своим присутствием семейное торжество.
— Жаль, что не можешь, очень жаль, – говорит кузнечик, – твоё присутствие было бы очень желательно. Оно придало бы больше веса церемонии.
— Знаю, – говорит кит, – но в Америке, кажется, не очень любят церемонии?
— Кто тебе сказал?
— А разве у меня нет глаз и разве я не читаю газет? – отвечает кит.
— Значит, ты плохо читаешь. Американские газеты, как известно, отводят целые страницы брачным церемониям, парадам и развлечениям так называемого высшего света.
— Америка – удивительная страна, это верно, не говоря уж о её величине. На прошлой неделе я без передышки проплыл вокруг неё два раза, чтобы убавить свой вес, и ты, быть может, не поверишь, если скажу, что я страшно устал, но перемена климата подействовала на меня так, что я нисколько не убавил, а даже прибавил несколько тонн.
— Это очень плохо, – заметил кузнечик.
— А ты американец? – спросил кит.
— Ну конечно. Неужели ты думаешь, что я родился в море, как ты, и не принадлежу ни к одной национальности? Нет, я горжусь своей родиной!
— А почему, позволь спросить?
— Прежде всего, разве не Америка является родиной знаменитых ирландцев? И разве мы не делаем европейцев американцами и американцев европейцами? Подумай только о тех ценителях искусства, которые у себя дома не желают потратить ни гроша на произведение искусства, а когда едут в Европу, то платят там в десять раз больше за разный хлам, выбрасываемый на рынок из студий Парижа и Лондона.
— Нет ничего лучше кустарного производства, – говорит кит, – если, конечно, оно преподносится тебе в чужой стране. В конце концов, кто может оценить произведение искусства, кроме самого художника? Да и он нередко ничего в нём не смыслит. Истинное произведение искусства подобно цветку – оно вырастает само; оно – счастливая случайность. Вот и все. И если ты не назначишь за своё произведение дьявольски высокой цены, то покупатели будут думать, что ты обманываешь их.
— Мне кажется, самое разумное – это брать столько, сколько можешь взять, а если хочешь быть филантропом, то отдавай другим то, что тебе не надо, – сказал кузнечик.
— Всё, что нужно бы упустить, я ловлю, – говорит кит, – и всё, что нужно бы поймать, я упускаю, как та рыбачка, которая упустила рыбу и поймала рака... А как дела в Европе? Я ещё не видал сегодняшней газеты.
— Европа очень больна, – отвечает кузнечик. – Она в течение целых столетий кричала о цивилизации, а когда пришла война, она воспользовалась всеми достижениями цивилизации для самоуничтожения.
— Мне тоже так кажется, – говорит кит, – Есть ещё что-нибудь интересное?
— Есть ещё, например, ирландский вопрос...
— А где находится Ирландия? – спрашивает кит. – Это, кажется, остров на запад от Англии?
— Нет, – отвечает кузнечик, – Англия – остров на восток от Ирландии.
— Знаешь, – говорит кит, – меня тошнит, когда я слышу, как люди толкуют об Ирландии. Должен сказать, что я чуть не проглотил её в прошлом году, когда совершал увеселительное путешествие по Атлантике, и жалею, что не сделал этого.
— Я тоже могу только пожалеть, что ты не сделал этого, – говорит кузнечик. – Тогда бы ты узнал, какая бывает тошнота! Чем меньше ты будешь говорит об Ирландии, тем меньше будешь жалеть об этом. Помни, что мой отец родом из Корка.
— А разве я не могу говорить о том, о чём мне хочется? – спрашивает кит.
— Ты можешь думать, что угодно, – отвечает кузнечик, – но говорить должен только то, что нравится другим, если хочешь быть хорошим политиком.
— Ничем так не злоупотребляют в наши дни, как политикой, – говорит кит.
— И ещё политиками, – добавляет кузнечик. – Если бы не ирландцы, то не нашлось бы никого, кто говорил бы в наши дни о театре и поэзии. Если бы не было дураков, то не было бы и умных людей; и если бы не было сардин, бычков и макрели, то не было бы и китов, и конечно, тогда было бы лучше.
— Что ты сказал? – сердито спросил кит.
— А ты не раздражай меня! – ответил кузнечик.
— Смотри ты, сморчок! Как ты смеешь оскорблять старших?
— А кто из нас старший – ты или я?
— Конечно, я, – говорит кит, – Ещё одно слово, и я укажу тебе твоё место.
— Самое большое зло – это тщеславие, невежество и честолюбие; и всеми этими качествами ты обладаешь в полной мере... Ты можешь призвать себе на помощь всю французскую армию и английскую армию, и даже Армию спасения, и всё-таки тебе не удастся справиться со мной!
— Я не желаю больше выносить такую дерзость! – сказал кит и изо всех сил ударил хвостом по камню, где сидел кузнечик.
Когда я подошёл посмотреть, что осталось от кузнечика, я увидел, что он спокойно сидит на носу у кита в прекраснейшем настроении, как будто ничего и не случилось. Спрыгнув обратно на скалу, он сказал:
— Физическое упражнение – если оно в меру – никогда не может принести вреда, но чрезмерное напряжение – весьма опасная вещь, если ты ценишь своё здоровье. Такие ошибки делают те, у кого совсем нет ума, хотя они думают, что у них его с избытком.
— Если бы только я мог добраться до тебя, – говорит кит, – то я скоро вышиб бы из тебя спесь!
— Это был бы неблагородный способ проявления неудовольствия, – говорит кузнечик, – Я, например, не стал бы применять насильственные меры по отношению к тебе, не стал бы причинять тебе вреда. Тебе нехватает умения владеть собой и некоторого воспитания. Ты должен знать, что количество без качества так же недостаточно, как качество без количества.
— Конечно, я глупец, что трачу время на болтовню с таким сморчком, – говорит кит, – Если бы кто-нибудь из моих родственников увидел меня здесь с тобой, то вволю бы надо мной посмеялся.
— Подумаешь, – говорит кузнечик. – А мои родственники просто отвернулись бы от меня, если бы узнали, что я вздумал учить кита хорошему поведению. С моей образованностью я ещё имею право гордиться собой. Что же касается тебя...
— А что ты со своей образованностью умеешь делать, скажи мне, пожалуйста? Только болтать!
— У меня нет времени рассказывать обо всём, – говорит кузнечик. – Но если ты хочешь знать, я кое-что скажу. Я могу путешествовать по всему свету, пользуясь поездами, пароходами, парусными судами, автомобилями, и ни одна душа никогда не спросит с меня платы; я могу жить на суше всю жизнь, если мне так пожелается, а ты не можешь жить ни на суше, ни под водой, ни над водой; меня не может поймать даже целая армия солдат, хотя бы они охотились за мной всю жизнь, в то время как тебя легко могут поймать полдесятка бедных рыбаков, продающих твой жир глупым женщинам, которые жгут его по ночам, когда пишут письма чужим мужьям, порождая бесконечное зло в мире...
— А как насчёт китового уса, – перебил его кит, – который идёт для дамских корсетов и разрезательных ножей и как насчёт тех необыкновенных рассказов, в которых мы служим сюжетом для некоторых писателей и для кино, и как насчёт...
— Мы уже подходим к деревне, – прервал рассказчика его компаньон, – хочешь зайти в таверну освежиться?
— Пожалуй, я не прочь, – сказал Стэндиш.

1916 год.

https://maiorova.livejournal.com/484865.html