По рынку между рядами, пританцовывая, крупным шагом идет человек Мефистофельской внешности с истрепанной многими веками холщевой торбой в левой руке. Нездорово худой, будто иссушенный изнутри диким жаром, скроенный весь из кривых углов. К тощей шее дивным образом прилеплена увесистая, тяжелая голова, изрытая ото лба к темечку двумя параллельными глубокими оврагами-залысинами. Лицо ядовито-острое, на заточенном мастеровитой рукой подбородке торчит вперед рыжим клином бородушка, брови вразлет, кривая усмешка под резными ноздрями, в глазах не стихающий жар. В руках пожар: левая торбой пляшет, правая производит сложные пассы над рыночным товаром – картошкой, морковкой, зеленью, огурцами, редисом, соленьями и прочей едой под громкий рык: Санитар-ррноэпидемиологическая станция! Сан-ннэпидемстанция! Сан-ннстанция! Сан-ннация!

Базарные, видно – привычные, ленно, но умело отмахиваются, забрасывая в бездонную торбу скудно жертву – то корнеплод, то  огурец, то яблоко, по одному то, что под руку скупую подвернется.

Сан-ннация! – грохочет громовито между рядами. Покупатели шарахаются. Сан-ннация!.. сан-ннация!.. – нарастает гул. – Я сказал сан-ннация сан-ннынсцаныч! Тот, кого назвали сан-ннынсцанычем, едко сплевывает под ноги, достает из кармана тугую пачку денег, вытягивает из нее краснеющую бумажку – десятку, бросает метко в торбу: А теперь на хер пошел! – Пошел, уже пошел, но я еще вер-ррнусь!.. ррнусь… усь… сь… – хохочет буйное эхо, взлетая высоко-высоко, до самого неба, со шлепком ударяется и камнем тяжелым падает вниз.