Прага, 2030 г.

Из "утки" под кроватью невыносимо воняло гавном. Но старик уже свыкся с неизбежным. Его все забыли. Даже санитары.
Мир, сузившийся до размеров палаты для умирающих, плевать хотел на его былые заслуги. Этот мир тупо ждал, когда старик освободит койку.
Но оставался еще большой мир за мутным окном. И этот мир ждал его слова. Так, во всяком случае, считал старик. Остатками угасающего разума он все еще искренне верил в слово. В его силу. И в то, что оно должно быть свободным.
Старик украдкой вытащил из-под подушки слуховой аппарат, присоединил к проводку, уходящему в оконную щель и закрыл глаза. Он ждал, когда придет оно -- ощущение полной свободы слова. Горло першило от химиотерапии, зад нестерпимо жгло испарениями, поднимающимися из не вынесенной "утки", но по накатывающей изнутри волне горячих слез, он понимал, еще чуть-чуть -- и слова хлынут сами собой. Как весенний паводок. Неудержимо и яростно.

Оперативный штаб службы радиоэлектронной контрразведки Седьмого Европейского района Поднебесной Империи.

Полковник Шэ Гэ даже не открыл глаз, услышав щелчок каблуков адьютанта. Ничего не могло произойти в часы послеобеденной дремы, считал полковник. И так оно и было. Ничего. Тотальное и вечное Ничто. Мать всех вещей и начало всего сущего. Великое Дао простерло свое око на Поднебесную. От океана до океана. Ничего произойти не могло.
Адьютант не уходил. Пришлось открыть один глаз.
-- Что там, У Дао?
-- Он опять вышел в эфир, -- испуганным шепотом доложил адъютант.
-- Дайте запись, -- лениво распорядился полковник Шэ Гэ.
Из стереодинамиком раздался свистящий астматический голос старика:
"Мы приветствуем вас на свингующих волнах радио "Свобода".
Полковник Шэ Гэ пошевелил пальцами, и запись оборвалась.
-- Он работает под своим прежним псевдонимом?
-- Да, -- с готовностью ответил адъютант.
Полковник, задумчиво вывел поверх стенограммы иероглиф: "Взляд очарованный не могу оторвать от кучи дерьма, в рассвета лучах подобной вершине Шао-Линя".
-- В душе -- он великий поэт, судя по имени, которое он себе выбрал. Зря он связался с политикой, -- слово самому себе, произнес полковник.
Адъютант изготовился записать приказ о профилактической ликвидации старика. Всего-то делов -- дважды йобнуть "уткой" по седой плешивой голове.
Полковник тусклыми глазами посмотрел на адьютанта.
-- Не торопись, У Дао. Пусть расцвету тысячи цветов, не этому ли нас учил Великий? А этому цветку не долго качаться на засохшем стебле. Это так трогательно. И так печально.
Адъютант позволил себя тяжко вздохнуть.
-- Но, господин, полковник. Он глушит частоту "Талибан-эирланз". Зеленые братья опять будут жаловаться в Высший совет Красной Армии.
Полковник улыбнулся улыбкой Будды и вывел на рапорте стройные иероглифы:
"Побег бамбука не скоро дотянется до нефритовой чаши красавицы Сунь".
Что на славянском сетевом диалекте, ставшим средством межнационального общения в Поднебесной, означало:
"Дописды".