Во "Взгляде" довольно спорная статья "Интернет-дневник ведет к увольнению".
С одной стороны, теоретизирование на тему жесткой формализации ведения блогов (то есть принятия работодателем официальных нормативных документов на тему того, что можно писать в блоге, а чего нельзя) -- это страшная глупость, поскольку, во-первых, зачастую журнал сотрудника невозможно прочитать, а во-вторых, непонятно, зачем вообще признавать законную возможность ведения сотрудником дневника -- по крайней мере, в рабочее время. Кстати, исходя из такой именно логики в большинстве крупных компаний доступ к лайвджорнал, ливинтернет и блогпосту программно запрещаются, да и все.

С другой стороны, высказана довольно трезвая и правильная мысль: если компания оплачивает сто процентов рабочего времени сотрудника (то есть занятость не удаленная) -- значит, с правовой точки зрения весь контент, появившийся в блоге в будние дни и в рабочее время, принадлежит работодателю.

Хотя на практике последствия выглядят совершенно иначе. Я, к примеру, лично увольнял сотрудницу за ведение блога. А точнее, за фразу "Все меня тут заебали, и поэтому сегодня я положила на работу большой и толстый хуй". При этом дневник велся совершенно не под реальной фамилией девушки, а под каким-то глупым соверешенно ником.

Креативное агентство "Бусы". Клянусь, вот прямо так и написано: Креативное агентство "Бусы". Надо открыть литературное объединение "Утюг".

Вот сидят тут три человека на линии (по счетчику смотрю) -- а кто такие, зачем сидят, что себе думают -- непонятно. Хорошо, если американские шпионы -- тогда заранее молодцы, у юсаида много интернета бесплатного. А вот если агенты сигуранцы -- тогда, конечно, хуже, тогда утром надо будет писать отчет о подслушанном и подсмотренном, а у меня тут все на неизвестном им русском языке, который выучить вообще невозможно. Я сколько пытаюсь -- не получается. Вообще.

А если серьезно, на идиоте нашлось Прекрасное.
Это протокол допроса Виктора Ющенко в допрезидентскую эпоху. В разговоре со следователем (целиком документ смотреть по ссылке, я выкладываю только одну страницу) он сознается в банковских махинациях, незаконной конвертации денег за границей ($25 млн), валютных проводках по "копии гарантийного письма", а уж в самом конце письменно соглашается с закрытием уголовного дела против него в связи с истечением срока давности. То есть признает себя преступником, но время-то прошло, чего уж теперь: дело былое, чего не бывает по молодости, всего и не упомнишь.

В связи с этим задается правильный вопрос: чем тогда Ющенко отличается от Януковича?

Правильно. Ничем не отличается.

Основная претензия Человечества ко мне заключается, как ни странно, в частом употреблении применительно к отдельным представителям этого самого Человечества таких верных и объективных определений, как Пизда и Хуй.
При этом КПД такого применения Человечеством явно недооценивается. Пизда и Хуй -- это на самом деле в определенном смысле программные команды, услышав которые, представитель человечества усваивает сложный код, основной мотивационный смысл которого -- хватит Пиздеть, пора идти и Работать, иначе Ужас, Безработица и Пенсия.
При общении с коллегами, таким образом, Пизду и Хуй я употребляю не в прямом смысле, хотя иногда и отношусь с такими вводными к некоторым товарищам лично. Но эти-то, всем понятно, совершенно безнадежны, и давно годятся для набивки титров и переноски по коридору кассет.
При этом, несмотря на наличие претензий Человечества, никто на Пизду и Хуй не обижается, потому что все представители человечества только о них на самом деле и думают. Но Человечеству в целом это совершенно безразлично, оно настаивает: НЕЛЬЗЯ! Это у него аргументы такие, давно пора его распустить к чертовой матери.

Кстати, вот скажите еще: если семнадцатилетняя девушка, вместо регулярного посещения лекций и семинаров, шляется по демонстрациям, маршам и шествиям, пьет в Пирогах и болтается в плацкатных вагонах с сомнительной неполовозрелой демшизой по всей стране -- можно говорить, что она блядь, или ни за что? А то меня Егор Холмогоров в ЖЖ отругал.

Снишься. Холодной, одинокой январской ночью двухлетней давности – в сочельник; прошлогодним июлем на пляже в Монако – в самый полдень; но вернее и неотвратимее всего – прохладным, неуверенным летом девяносто пятого года, на лавочке в арбатских переулках; когда только-только закончился ливень, когда нам еще по семнадцать лет, и ролики в рюкзаке, и незнакомый вкус пива, и апельсиново-желтый кот в окне, и метро откроется скоро. Весь мир нарисован ночными тенями на потолке – все твои, делай с ними что хочешь: собирай в ладошку, лови старым зеркалом, беги за минутной стрелкой к часовой, зная, что в неправильном, все заостряющемся углу между ними прячется робкое и невечное юношеское волшебство. Рассветное тепло сизоватым отсветом плывет над комнатой: нелепое пятно непогашенной лампы, пыльные фотографии, смявшася сороковая страница Зощенко, тарелка с виноградом… Я сплю и ты мне снишься.

Случайно встретились. Привет. Дела? Конечно, позвоню. Твои? Милашки. Ладно…

Время – удивительное измерение: даже обладая завидной памятью и гигабайтами фотографий, никогда уже не вернуться к начальной точке координат, не заглянуть в те же самые глаза, не коснуться дрожащей руки, не сказать так же невпопад трогательную какую-нибудь глупость, мысленно проклиная себя за чертову нерешительность, неуместность, несвоевременность и проклятое «слушай, а можно?» через слово. Цветные матовые картинки от раза к разу не возвращают выпуклости ощущений: бледные отголоски каких-то полузабытых недель, криво обведенных выцветшим карандашом чисел в случайно сохранившемся календаре, лишние свидетели – уже кажется, и чужого – замеревшего восторга, родившиеся с иллюзорно-пророческим «На память!», и зря пылящиеся в альбомах, доставаемых раз в два года.

Звонок в час ночи. Ты? Знаешь, извини, записан на ту же букву. Разбудила?Все равно. Спокойной?.. Ладно.

А сначала хотелось – бежать. Напролом, сквозь заросли карандашных эмоций, через штрихи намерений, нагромождения поспешных поступков, прочь от телефонных звонков, глупых обещаний и замыленного «завтра» -- к ровным, освещенным закатным пурпуром выходным на Яхроме, тихому шепоту радиоприемника, скрипящей веранде, общему верблюжьей шерсти одеялу, рассветным спорам, к детскому почти «хочу-не хочу», загаданным желаниям и яблочным огрызкам под подушкой.
А потом настало – одиночество. Глухое и удушливое, разбросанное по синему ночному покрову тусклыми бутылочными осколками – и вот уже кажется, что утро никогда не настанет, не закончится глава, телефон онемел навечно, и горящее кольцо тлеющей сигареты замерло, отделяя пепел от табака, вчерашнее от сегодняшнего, задуманное от сбывшегося, ожидание от вечности. Хочется позвонить – и не хочется, помнятся имена – и не помнятся, верится в здравый смысл – и не верится – и скоро уже тридцать, и прорываются иногда, вечерами, скволь пелену лет застарелые обвинения, детские пощечины, запертые двери, записки у зеркала – а аббонент уже давно недоступен, и абзац приближается к неумолимому интервалу: вот еще вздох, вот еще вгляд – и точка.

Вам оставлена открытка. Для того, чтобы просмотреть ее в отдельном окне, пройдите по этой ссылке. Открытка будет храниться 60 дней.

Но прошли годы, пройдут десятилетия, и всплывающие еще изредка в памяти семь цифр уже не вспомнятся, как неумолимый код обязательного личного счастья. Не вернутся голоса, не оживут привычки, не освежатся уже никогда стремления, мысли и мечты, частью просто несбывшиеся, а изредка – и не сформулированные никогда;
и вот уже расплываются пятна окон;
и вот уже знакомые не узнают голоса по телефону;
и «надо поесть, ты пойми» -- уже почти настало;
и хочется только свежего воздуха из форточки;
и дни давно слились с ночами,
с небом,
с тишиной,
с безразличием, --

А все-таки снишься.

Было бы, кстати, прекрасно и очень даже удобно, если б тут как-нибудь работал нормальный хтмл, а не что-то непонятное в квадратных скобочках -- ну, то есть чтобы ссылка писалась как a href, к примеру, а не надо было каждый раз лезть в faq и смотреть, какой несуществующий тэг выдумали местные программисты для собственного удовольствия.
Хотя я, конечно, ничего в этом не понимаю -- ValeZ, это никак не возможно, да?

Случайно обнаружил, что бывают люди, которым срочно необходимы телефоны группы "Премьер-министр". А зачем, скажите, человеку вообще могут быть нужны телефоны группы "Премьер-министр", да еще какого-то нового состава, а не старого? Разве может вообще кто-нибудь на свете знать, сколько именно у группы "Премьер-министр" составов?
Совсем недавно на одной сериальной презентации мне показали чувака со страшной прической и сообщили, что "он -- наш автор музыки, композитор, гений, без которого картина бы ни за что не удалась" (она, правда, и не удалась, ну да ладно). Я быстро вспомнил, кто это такой, вежливо поздоровался, и даже вспомнил вслух, что "Мы с господином Укупником вообще-то знакомились года три назад в Ялте, но это так давно было..."
А он оказался не укупник, а корнелюк, хотя с виду, конечно, чистый укупник, прямо на роже написано. Страшно обиделся и ушел за столик к Руководству жаловаться, какая нынче невоспитанная Пошла Публика.

Этими карикатурами заебали напрочь все.
Меня все, что касается взаимоотношения религий, волнует так же мало, как и сами религии и конфессии в их самом общем понимании.
Я от этого всего стою сильно в стороне и довольно устало курю, потому что и карикатур, честно признаться, ни одной не видел.
И совершенно видеть не хочу, что особенно важно.
Точка.

Есть люди, которым какие-то, на мой взгляд, невероятно сложные вещи даются удивительно легко.
То есть я могу, например, сидеть трое суток над Uleadом с широко раскрытыми глазами, и все равно не пойму, почему не вырезается переход от одного слоя видео к другому, если и секвенция правильная, и метки точные, и сам cut type вполне стандартный. А дизайнер Дегтярев садится и за десять минут пересчитывает не только этот, но и вообще все переходы в проекте. И вбивает плашки с титрами. И выбирает параметры цветокоррекции. И ставит все это считаться вчистовую, а в перерывах успевает два раза насмешливо покурить.

Есть люди, у которых все получается не так чтобы быстро, но зато гениально.
Например, оператор Макеев выставляет свет, как правило, с раннего утра и до позднего вечера -- при том, что снять в сцене надо ровно два плана: пять и пятнадцать секунд. Потом еще часов шесть подгоняется оптика, затем два дня нет диафрагмы, но зато в результате месяц весь постпродакшн будет бегать и спрашивать: солнечные лучи – это cgi или купили готовые эффекты у Pixar? А это просто снято так.

И есть люди, которым для того, чтобы сделать хотя бы что-нибудь вообще, нужен запас решительности, достаточный для полета в космос. Для написания колонки в двести строк им необходим целый ряд сакральных ритуалов: выпить чаю, убраться на столе, позвонить жене, закусить слегка, самый последний-последний-последний раз проверить почту, и уж вот тогда – точно взяться, и не отвлекаться ни на секунду (ну, разве что почитать френд-ленту, посмотреть свежий Ъ, и, максимум, сразиться по локальной сети в покер – но всего пять минуточек). Вот сейчас встать, пройтись туда-сюда по коридору, размять кости – и уже засесть прочно, себя же не обманешь.

Побывав в числе первых, не особо задержавшись в обществе вторых, я, кажется, все прочнее и прочнее примыкаю к третьим.

Видимо, пора в отпуск.

Главный редактор газеты "Вечерняя Москва" Валерий Евсеев отправлен в отставку советом директоров одноименного издательского концерна, сообщает агентство "Интерфакс".
На заседании совета, состоявшемся в минувшую пятницу, 3 февраля, новым главным редактором "Вечерней Москвы" назначен Петр Брантов.

Скажите, а есть хотя бы один человек, читающий газету "Вечерняя Москва"? Я держал ее в последний раз в руках лет восемь назад, если не десять; тогда еще был жив клуб "Титаник", дискотека "Арлекино", а кинотеатра "Кодак киномир" еще, кажется, и в помине не было. А оказывается, газета "Вечерняя Москва" еще есть. Кроме того, у нее есть совет директоров. И главный редактор. Который даже иногда кем-то и зачем-то меняется.

Фантастика. Не удивлюсь, если еще и газета "Куранты" где-нибудь рядом выкопается, такая же, как была в девяносто первом году, с Полозковым на первой полосе.

Бывает, как правило, так.
Сначала человек пишет текст. Не без изъянов, но довольно неплохой, цельный, местами даже смешной, но самое главное – честный. И в том смысле, что без вранья в фактуре, и в том, что человек действительно пишет именно то, что думает.
Потом человек смотрит на свой текст, переживая в этот момент одну из самых вредных мыслей, которую, по-хорошему, сразу по факту возникновения надо гнать прочь, а потом еще для страховки намазаться зеленкой с ног до головы. Мысль называется «чего-то здесь, кажется, не хватает». Она заставляет человека добавить в каждый абзац следующие конструкции: «И, как и предсказывали аналитики», «По мнению высокопоставленного источника», «Между тем, население чувствует себя обманутым», и самую главную красоту – «Можно по разному оценивать степень влияния Х, но представляется бесспорным» -- ну и дальше, что там именно представляется бесспорным и не подлежащим никакому сомнению.
Но ведь и еще чего-то не хватает! Тогда человек навешивает тексту обязательный эпиграф. Эпиграфы, как правило, такие: «Нет слабее человека, празднующего свою победу», «Правдивый герой всегда приходит к пониманию, что он постоянно лжет» и «Ничто так не характеризует человека, как его обращение с дураками». Потом, ясное дело, отбиваются абзацы, врезается глагольный заголовок с подзаголовком, и шедевр готов.

И вот килограммы этой макулатуры я должен читать каждый день. Из самого свежего: «И при этом, следует отметить, уходящая в небытие эпоха первого президента сегодня не вызывает смешанных чувств: о Ельцине говорят или резко плохо, или уж елейно хорошо, с придыханием, как о вполне живом и еще царствующем».

Деепричастные обороты считать не будем. Не надо, короче говоря, ни секунды думать, куда бы тут еще наставить запятых после того, как текст написан. Даже смотреть на него больше не надо. Тяга к синтетическому украшательству убивает и замысел, и логику, и даже смысл – в тех редких случаях, когда он имеется в некотором свежем, небанальном виде.

Хорошо придуманной истории незачем походить на действительную жизнь; это жизнь пытается сойти за хорошо придуманную историю.

Тут журналист Кашин не совсем правдиво (а точнее, с неприсущими ему желтизной и хамоватостью) изволили высказаться о Солженицыне. Ну, казалось бы, изволили и изволили: ничего странного, сейчас много всего удивительного суетится по литературному вопросу. Любопытно, что в кашинском ЖЖ пост, посвященный Солженицыну, находится аккурат между изречениями автора, посвященным Юрию Нагибину (ясное дело, «омерзительнейшему злобному мудаку») и сетевому писателю Сумерку (для тех, кто еще осмелился не прочесть). Иными словами, Нагибин, Солженицын и Сумерк – это одного примерно ряда предметы, как вобла, бычки и корюшка.

Но не об этом. Кашинизм в навешивании ярлыков, как типичное проявление современного плебейства, невольно заставляет определиться с собственным отношением к Солженицину, который сам по себе есть сокрушительный и вполне самодостаточный факт в истории русской литературы и мирового искусства. А это непросто.

Например, для меня существует два Солженицына. Первый – это Солженицын, написавший «Щ-851», переименованный впоследствии Твардовским в «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «В круге первом», «Раковый корпус», «Крохотки» -- вещи, определившие в русской литературе двадцатого столетия уровень мотива, мысли, мастерства, актуализации текста, выпуклости образов, из которых – только его Глеб Нержин, только Сологдин, только Костоглотов, Володин, Осколупов, Демка, Рубин, Потапов – стоят всех остальных, вместе взятых за пятьдесят лет вокруг. Этот первый Солженицын – великий, если не величайший писатель, которого из современников сравнить не с кем и сравнивать незачем.

Второй – это Солженицын – автор «Архипелага ГУЛАГ», «Красного колеса», «Наших плюралистов», «Весен и лет», это человек, рукой которого написаны «Двести лет вместе»… Поздний (не по времени, но по смене мировоззрения и целевых приоритетов) Солженицын – сложный, хотя и не менее оттого интересный: он редко вызывает у кого-то (в том числе – и у меня) симпатию и понимание; как писатель, он уже замкнут внутри несуществующего, придуманного мира («Как не встретить американца – знаешь: он русский в душе»), мертвого языка («пытчивый», «внимчивый», «усовершил», «громогласил»), оторванных от актуальной среды событий и мнений. Но и этот, по определению Копелева, «русист-почвенник», уже превратившись в рукотворный, но пустой по существу миф, продолжал двадцать лет держать в кулаке едва трепыхающуюся русскую (советсткую и эмигрантскую) литературу; и каждое его «стыдно!» легче и верней меняло судьбы, события и вообще мир, нежели любое постановление партии и правительства.

Солженицына можно любить или ненавидеть, читать или не читать, признавать или не признавать – но как явление в искусстве он пока бесспорно шире и необъятнее любых оценочных категорий. К сколь-либо многомерному, честному и адекватному пониманию его (если вообще уместно так выразиться) роли в российском контексте еще не приблизился никто – хотя о Солженицине написаны сотни исследований, порой блестящих, два огромных романа (а в довершение к своей не очень удачной «Москве—2042» Войнович пару лет назад вдогонку добавил еще и «документальное» эссе «Портрет на фоне мифа» – слабоядовитый плевок в вечность), -- и, конечно, навешены миллионы мудацких ярлыков, как этот, сегодняшний.

Их, конечно, учитывать тоже имеет смысл. И даже надо. Но – бесполезно.

Считается необыкновенно актуальным снять малобюджетное документальное кино ни о чем и победить на всех никому не нужных фестивалях, вроде кинотавра, киношока, мира искусства, золотого орла, серебрянного орфея и всех прочих, кои до сих пор ни один человек на свете не может даже просто сосчитать.
И все уже сняли малобюджетное документальное кино: и Герман, и Учитель, и Абдрашитов, и Муратова, и разный другой режиссер-степченко, которого никто никогда не видел. Сняли, победили, раздали друг другу Статуэтку, на фуршетах выпили, в гостиницах совокупились, и поехали дружным строем снимать теперь уж Шедевры, а не абы как.

А между тем, художественность в средствах в сочетании с документальным материалом подразумевает как бы последовательность, наличие определенной позиции автора: снял за пятьсот долларов гитику о гомосексуализме в тюрьмах с песней Высоцкого про чуть-помедленнее-кони – значит, будь добр каждому встречному по первому требованию предъявить крупную татуировку на правом плече, тяжелый взгляд исподлобья, заточку – ну, словом, некоторое знание тематики. Также по факту изготовления кино о китайской угрозе, снятого непосредственно в гостиницах вокруг ВДНХ, не стоит сидеть четыре часа в эфире канала-культура, и нудеть какую-то тягучую ботву про экзистенциальную востребованность сильной руки в искусстве. Впрочем, сразу же после этого идти и снимать молодежную комедию с группой-тату тоже как-то глупо.

Это я так думаю, а мне, меж тем, позвонил Менеджмент и отругал меня за неправильную Заставку. А Заставка – это между прочим, неосознанная типографика личности, выраженная доступными визуальными средствами, а не хуй собачий.

Реклама пива-пит очень подлая и коварная: выкопалась из-под земли и тщательно маскируется. Когда ты залогинен, ее не видно, а когда нет -- тут же оп-ля! -- и вот она я, неповторимый устойчивый вкус, легкий, как дуновение альпийского ветра с уникальной технологией джогдайл, совершенством в движении и теперь двадцать процентов бесплатно.

Как бы ее выключить отсюда так, чтобы никому, во избежание, больше неповадно было?

А между прочим, в процессе плановых наблюдений за действительностью удалось совершенно достоверно установить, что природа не предусмотрела совершенно никаких средств коммуникации между отдельно взятыми людьми. Поэтому люди, разговаривающие о чем-нибудь там, всегда практически говорят об абсолютно разных вещах, и, значит, понять друг друга в принципе не в состоянии.
Например, когда один человек говорит другому:
-- Вот эту фотографию подними вверх колонки, под заголовок, а подвал сделай шире ровно на столбец;
а второй ему отвечает:
-- Здесь почти квадрат, и обрезать нельзя, будет искажение пикселов на сорок, и слетят переносы в подписи, потому что набраны артемиусом, а фамилии переносить нельзя, -- то все это на самом деле означает:
-- У меня очень мало времени, после обеда еще суд, сейчас надо ехать за ребенком в школу, а жена в это самое время, то есть вот сейчас как раз трахается с Турецким Спекулянтом в гостинице «Орленок». Не до тебя, короче, с бестолковым твоим макетом и стеклянными глазами.
-- А травы сейчас узбекской, между прочим, на ВДНХ нету, а только дагестанская бодяга стаканами; из за нее красные глаза и раскалывается башка. Поэтому, чего бы не решили, я перевырстывать ничего не буду, а скажу, что у меня повисла программа-кварк, и надо перебивать заново машину. Да, и вечером надо не забыть докачать «Кинг-Конга».
Или чуть-чуть по другому:
-- Дорогой, я считаю, что чехлы в моей машине должны быть белыми, и еще надо поменять звук, как ты думаешь?
-- Да, дорогая, но только давай поговорим об этом вечером, я немножно тороплюсь, ладно?
Понимать следует так:
-- Сволочь и Урод, я убила свою молодость на тебя, стирку твоего сраного Мохерового Свитера и твои ночные Сидения над Диссертацией. А ты ничего не подарил мне на день святого валентина!
-- Если я сегодня не встречусь с Аллой, завтра она улетит. Поэтому сегодня в семь закончить, до часу – закатимся в сауну, и предупредить маму, чтоб сказала, что я у нее – собираю шкаф. Нет, шкаф был в прошлый раз. Хорошо, настраиваю спутниковое, а вот сейчас как раз отлучился к соседу за отверткой, и некстати разрядился телефон.

Побеседовав, люди, довольные, расходятся в разные стороны: первый думает о процентах по кредиту, а второй – о пристойке к даче сауны. Но и эти мысли не имеют коммуникативной связи с окружающей действительностью, потому что и кредит, и дача – это все иллюзорное, это фантик реальности, об истинном облике которой никто ничего не знает. Все равно рано или поздно найдется Вредитель, который отсудит дачу, обанкротит заемщиков, уволит, сломает, рассеет, выключит, взорвет и съест.

Вот он-то и есть самый настоящий и правильный, конечно.

Правильный Режиссер – он не как я, ему необходимо вести соответствующий образ жизни. Во-первых, Правильный Режиссер никогда в жизни не может проснуться раньше двенадцати, поскольку до двенадцати ведь просыпаются исключительно ремесленники и бездарности, которым чего-то надо от жизни тяжелым и упорным трудом, а Правильные Режиссеры все получают, будучи отмечены Печатью Таланта, с которой совершенно некуда спешить. Поэтому Правильный Режиссер просыпается в двенадцать, лениво набрасывает тяжелый халат и малой скоростью двигается в столовую, где ждут его бульон, ветчина и кофе. Все это Правильный Режиссер употребляет в совершеннейшем одиночестве, поскольку ничто не должно мешать Художнику думать о Прекрасном.

Непосредственно после завтрака Правильный Режиссер идет в кабинет, где обязательно есть медвежья шкура, тяжелый письменный прибор, и, в дубовых рамках повсюду, фотографии Правильного Режиссера в кампании классиков и современников. В кабинете Правильный Режиссер, набив трубку и вальяжно развалясь в кресле, Смотрит Дубли, находя многие из них превосходными, а отдельные даже концептуальными. На раздающиеся изредка телефонные звонки он или вообще не отвечает, или говорит:
-- Да, деточка… Откуда ты, говоришь? Ну я, право же, не знаю. Позвони, пусечка, моему пресс-секретарю.

Уже через час Правильного Режиссера в обязательном кашемировом персикового цвета пальто и широкополой шляпе можно видеть на Покровском бульваре, где он нервно прогуливается с трубкой и таксой. В крайнем случае таксу Правильного Режиссера может заменять шарпей, но вот это уже как-то совсем не вяжется с образом задумчивого гения, такое может себе позволить только дмитрий-астрахан, и то не всегда. С таксой Правильный Режиссер иногда беседует о Сценарии и о Роли; такса никогда ничего не отвечает, ну да это и необязательно. У Правильного Режиссера обязательно есть карманный Брегетт на золотой цепочке – по нему он изредка сверяется с первой и обязательной мыслью о престоящем Кастинге. Вторая обязательная мысль Правильного Режиссера заключается в том, что с половины четвертого дня и до шести вечера непременно требуется подремать, укрывшись вторым томом писем Пушкина, раскрытым вот уже второй год на шестнадцатой странице. После сна, конечно, следует употребить сто пятьдесят хорошего коньяку, набить трубку, а уж после, ясное дело, пора и на Презентацию.

Правильный Режиссер посещает Презентацию каждый вечер, а иногда и по несколько за вечер. Правильный режиссер обязательно умеет вращаться в свете, хотя публика теперь, конечно, не та: по большей части Наглые, Молодые и Неприятные, но попадаются иногда все же Терпимые, а изредка даже такие, Как Сам Правильный Режиссер В Молодости. Главным образом, конечно, Правильный Сценарист, с которым Правильный Режиссер снимал Про Войну, Правильный Композитор, который сочинил про некочегаров и неплотников, и Правильная Актриса, которая до сих пор правильная после одиннадцати пластических операций. С ними Правильный Режиссер прохаживается по залу, говорит о Духовности, Нравах и скором Возрождении, ну а там уж подходит время говорить Речь, подмигивая корреспондентке журнала «Эсквайр».
После речи Правильный Режиссер, отмахиваясь от Поганых Журналистов (старательно, чтоб журналисты это заметили) едет домой, ужинает, и садится писать Сценарий – пять обязательных ежедневных страниц. При глухом свете торшера он то вскакивает, прохаживаясь по кабинету, то замирает надолго, уставившись в одну точку, и наконец, плюнув прямо перед собой, звонит в час ночи продюсеру: нет, Костя, не могу я этого пережить. Не могу! Я не вижу этого, не вижу, не уговаривай. Прощай.

После чего, не забыв письма Пушкина, немедленно засыпает: еще страница великой биографии написана.

Кстати, позвольте, раз уж выдалось время, мои пять копеек по поводу всех этих ваших новых оформительских фишечек, рюшечек и виньеточек.
Извините за прямоту, но все это -- полное говно.

Я уже полчаса ковыряюсь по поводу чего-то тут настроить так, чтоб не резало глаз, а ближайшая контекстная ссылка не требовала приведения сознания в неизмененное состояние, чтоб ее найти.

Дальше. Вот это вот непонятное устройство сверху -- его никак отключить нельзя? Меня не интересуют ни "рейтинг", ни "поиск", почта у меня своя имеется, в помощи не нуждаюсь, название "все сервисы" вообще пугает меня до глубокого расстройства желудка; как только я представляю, сколько тут может быть нужных и полезных сервисов, дурнеет. Честное слово.

Какие-то недоделанные "рубрики". Сразу под ними -- еще более недоделанные "страницы". Энциклопедия и хранилище файлов. В общем, кто-нибудь тут самый умный, объясните мне, пожалуйста, где именно рубильник "Сделать все как раньше"? Иначе я сейчас еще чуть-чуть выпью и возжелаю тут высказаться по всем без исключения наболевшим вопросам современности.

Больше спасибо.

На свете есть несколько человек, сильно мешающих мне жить. Всего несколько. Но очень сильно.

Это, прошу заметить, не какие-то там бытовые враги, политические неприятели или, того хуже, бывшие и нынешние подруги.

Это не соседи сверху и не начальство. Не инвесторы и не акционеры. Упаси боже, не конкуренты. Это не юго-восточный военком, так и не сумевший забрать меня в армию, и не банковский клерк, забывший открыть международные транзакции по моей карте за день до вылета за океан.

Не обиженный чей-то муж. Не избитый сгоряча парковщик. Не побитые сутяжничеством истцы и облитые забавы ради дерьмом федеральные политики с питерской пропиской.

Эти несколько человек -- очень разные люди, живущие далеко друг от друга, в разных странах, на разных континентах. Не понимающие друг друга без переводчика. Друг с другом почти не знакомые. Иногда -- даже почти никому не известные.

Люди, умеющие писать лучше меня. Ну то есть буквально так, что я охуеваю.

В силу врожденных комплексов поименно называть не будем.

Если строго между нами, то больше молчать надо. Надо больше молчать. Особенно когда сказать нечего -- а не пиздеть круглыми сутками, как весь русский ЖЖ с раннего утра и до позднего вечера.
И только изредка, никак не чаще, нежели раз в месяц, воздевать палец к небу -- и уж тогда изрекать что-то настолько многозначительное и величественно-бессмысленное, чтобы даже сам ольшанский забыл все собрание сочинений ленина, которого он, как известно, от корки до корки знает наизусть.

И еще хочется вцепиться кому-нибудь в горло зубами. Но это так, лирическое отступление. Положено по жанру.