В четырнадцать лет я считала себя очень тонко чувствующей натурой. Ранимой, тонкой и окруженной толстокожими, бесчувственными людьми, которые не понимают – что такое оголенная восприимчивость юного поэта.

Я гостила у бабушки в Вологде, а соседские ребята – Андрюха и Юрик - пришли меня звать собирать клубнику. Там колхоз был недалеко от Льнокомбината, в колхозе созрела клубника и все желающие приглашались на борьбу с урожаем, а по окончании трудов можно будет целый ящик клубники домой унести в качестве гонорара.

Идея добывания домой пищи всегда мне очень импонировала, работать на земле я любила, так что я крикнула с балкона, что спущусь через пять минут. Спустилась, правда, через десять – так как любимые штаны из черной плащовки оказались лопнувшими по шву от колена – пришлось их быстренько зашить.

Мы собирали клубнику, ели клубнику, пахли клубникой, пели хором матерные частушки и, в общем, чудно проводили время. Правда, я все время ощущала какую-то не то неловкость, не то судорогу в правой ноге – но не обращала на нее внимания. Все-таки постоянные сгибы-разгибы, ползание на четвереньках, физические нагрузки – всякое бывает.
Домой я вернулась вечером чумазая, с клубничными потеками на щеках и с ящиком клубники на голове. Отправилась в ванную, и, сняв штаны, с изумление обнаружила, что моя правая нога – залита кровью, носки стали багровыми и заскорузлыми, а в сапогах хлюпала вовсе не полевая водица – а та же загустевшая кровища. Икра правой ноги имела страшный темно-фиолетовый цвет.

Прикрываясь штанами, я вышла на кухню. Мама некоторое время созерцала меня округлившимися глазами, потом выхватила штаны и вывернула их наизнанку. Со шва свисала, покачиваясь на ниточке, заржавевшая от крови игла…

Врач в травмпункте написал в заключении, что количество проколов сосчитать невозможно – их несколько тысяч, причем некоторые из них – весьма глубокие. Набирая в шприц противостолбнячную сыворотку, пошутил: «Ну, уколов, насколько я понимаю, ты не боишься?»

С тех пор я многое поняла про свою чувствительность.