Я не верю в бога, не верю в жизнь после смерти, не верю в загробье, но когда мы будем перелетать, прорывая, слуховую мембрану, которая безвозвратно отделит нас, улетающих, от нас, переставших быть, — мы узнаем о себе нечто важное.
Вот в это я верю.
Когда мозг начнет схлопываться, он покажет нам на прощанье картинки — от которых нам нельзя будет отвести глаз. Хотя бы по той простой причине, что глаз уже не станет. Одно только лихорадочное беспощадное внутреннее зрение. И это зрение и будет наш рай, и ад, наша свобода и наше сожаление, а не то, к чему мы себя готовим.
И, быть может, кто-нибудь, перед кем мы чувствуем себя так ужасно виноватыми, потому что пока мы были живыми, мы только и делали, что терзали их, подстраивая под себя, — быть может, нам этот кто-нибудь скажет вослед, вытягивая подбородок из ватных или простынных барханов, мучимый несуществующей перед нами виной:
— Мальчик мой! Девочка! Кошка! Собака! Прости меня!
Но мы ему уже не ответим.

(с) http://russlife.ru/allworld/read/samovyvoz

Я однажды сказал, что когда слышу, что мы живем в какое-то не то время (скучное и аморфное), я чувствую раздражение на чужую трусость и глупость. И, если проговаривать всё до конца, на человеческую бездарность.

Потому что (а я его иногда вижу почти физически, как мыс или обрыв) нынешнее время совершенно беспрецедентно. Такого просто не было. Это не связано ни с политикой, ни с культурой, ни с экономикой, а только с самим временем. Его тканью, плотностью. Материалом этого времени.

Оно стало иным.

Как постоянная война или катастрофа.

Почти невозможно оглянуться.

Раньше ты жил в империи, а завтра за твоим левым плечом эта империя рассыпалась, как пакет с солью, и уже никогда не соберется. А еще через несколько лет ушла под землю другая страна (вместе со страхом и свободой), и тебе опять некогда обернуться. И скоро растает третья.

И так до бесконечности.
Читать далее...

Зачем на мне стоять, когда суха земля?
(Так досыта, как верба зацвела,
своей судьбой я сыт уже не буду.)
Я не имел в виду, чтоб ты имел меня,
достаточно, что жизнь была моя.
Не надо звать меня, ребята, ниоткуда.

_____________

Я наконец понял, почему меня так крутит после любого общения с чужими людьми. Легче всего это объяснить на примере.

Вот только представить себе , что ты — средневековый колдун или ведьмак. И вместо того, чтобы тебя сжечь, как и положено, или хотя бы придти за конкретной помощью (ну там подлечиться или скот вернуть), — к тебе почему-то присылают людей, которые якобы хотят овладеть секретом твоей магии (о тебе что-то слышали, дали им такое задание, или сами идут, неважно), что-то понять…
Ну присылают и присылают. Надо так надо.
Люди приходят, и ты начинаешь: Вот я беру котел — зажигаю костер — ставлю котел на огонь…

— Ясно, — говорят люди. — Это чертовски интересно. Все поняли. Спасибо, что уделили свое драгоценное время. Так и запишем.
Читать далее...

Еще в середине января поняла, что просто так крутить педали и бегать по дорожке мне скучно. Ну не могу я прокачивать мышцы, игнорируя прокачку мозгов. Пробовала параллельно вспоминать английский и французский, но на бегу как-то не идет. Зато хорошо пошло заучивание наизусть стихов. Полезное с приятным, приятное с полезным: и мозги при деле, и конечности шевелятся в нужном темпе -- красота.

В этой связи опрос.
А какие стихи вы любите настолько, что знаете наизусть?
И какие стихи нравятся вам так сильно, что хотели бы выучить, но постоянно не хватает времени?
Поделитесь, я буду рада.

Сама я за последние несколько дней выучила вот чего: Читать далее...

Я тосковал на закате о фальшивой лисьей луне и какой-то не давшейся мне лесной любви, вы на закате тосковали обо мне. Вам стоило только протянуть руки — и вот оно ваше счастье. Мне вообще не нужно было тянуть свои руки и лапы, у меня на руках и лапах были вы, и вы плакали. Если я говорил, что собираюсь уйти от вас, вы плакали громче. Я оставался.

У вас было все, у меня — ничего. Только терпенье.

Поэтому я ушел на сто вторую китайскую войну — и там меня наконец-то убили.

— Расскажи мне все. Мне важна твоя честность. Где ты был на рассвете?
— Кур жрал.
— Не лги мне. Мне это нужно, чтобы я мог жить.
— А мне нужно, чтоб жить, не говорить тебе ничего. Может, если я скажу — я рассыплюсь в дорожную пыль, стану сброшенной мертвой шкуркой? Так уже было — с одной лягушкой. Все очень плохо кончилось. Для нее. Почему же твоя жизнь важнее моей?
Читать далее...

Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые...
Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.
Так что постарайтесь жить — по возможности — радостно,
будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь
(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
но и этого тоже не бойтесь).

Дмитрий Воденников

"Того, что надо мне -- того на свете нет", -- когда-то я написал эту строчку. И теперь считаю, что более нечестной строчки в этой жизни нет. Да, она очень красивая. Да, она неплохо звучит. Но она подлая. Потому что ты зачеркиваешь этой строчкой всех, кто любил тебя, кого любил ты, кого, возможно, ты полюбишь сейчас или кого ты разлюбишь скоро. Поэтому теперь, когда я, не дай бог, где-нибудь вижу, что кто-то цитирует эту строчку, то мне становится неприятно, ибо здесь, что называется, есть и моя вина.

(с) "Поэтический минимум", Дмитрий Воденников

Человечество сейчас подошло к такой стадии своего развития, что у него есть два пути: либо продолжить идти путем боли, либо идти путем развития в себе новых психических возможностей (условно говоря, становиться “осознанным”).

И первый и второй путь имеют свое воплощение. В том числе и в стихах (стихи — это метки, они свидетельствуют только о том, на каком уровне развития находится человек).

Первый путь — это путь накаливания собственного эгоизма. Стихи о встречах, разлуках, одиночестве, обидах в любви, разочаровании (высшая точка в гениальных Маяковском и Цветаевой). Таких стихов (без этой гениальности, но часто даже с сиянием таланта) много в блогах. Как правило, в комментариях к ним пишут: “как это вы точно про меня сказали”.

И в этом нет ничего плохого. Это человеческое искусство. Искусство для людей (как муравей мог бы писать стихи для муравейника).
Читать далее...

Для сочувствующих моей разновидности безумия вообще и для любителей Воденникова в частности.

Влюбленные смотрят друг другу в глаза, но не видят тебя,
а видят куски мешковины и куклу из тряпок.
— Посмотри на меня! — Я совсем не твоя судьба,
я товарищ тебе, твой любовник, цветок и собака.
Читать далее...

В общем, человек считает, что ему все должны.
И знает, что его существование не может быть бессмысленным - и в этом знании он как бы топает ножкой, потому что это очень обидно, если это не так (вообще-то это не обидно, а по-настоящему, до клаустрофобической тошноты, жутко, но он все-таки именно топает – и, значит, ничего в этом не понимает, точнее запретил себе понимать).

И, конечно, он уверен, что впереди у него много времени, что он исправит все в будущих жизнях, или успеет попросить прощения в этой, или выйдя за пределы ее.

Да вот только он не успеет, не исправит, и мироздание ему ничего не должно.

Потому что это ложь и трусость.
И если в голове у тебя или в сложноорганизованной психике – есть доказательства иного, то это говорит всего лишь о том, что у тебя сложная психика, и трусливая умная голова, которая может придумать и не такое, чтоб не смотреть в темноту и не слушать пустой ветер.

Потому что пустой ветер очень страшно слушать.
И слишком много зла вокруг.
А в тебе – больше всего.

____________

И есть только один способ всё удержать.
Читать далее...

Меланхолия Триера - это про то, что всё что остается нам - это бессмертная любовь. Да и то - только потому бессмертная, что не надеется никого (даже себя) пережить.
Что нет других жизней (что тот кто верит в это - трусы и лжецы), что нет никого впереди и сверху нас (и тот кто верит в это - лжецы и трусы).

Что еcть только столб огня и ты в шалаше, который ты для тех, кого ты, ну хоть примерно любил, создаешь своими руками, зная, что они трусы и лжецы, лжецы и трусы.
Но с такими жалкими мальчишескими родными затылками и руками в цыпках, и сестринскими руками.

И что скоро их тоже не будет.
Ну и слава богу.

Но пока они есть - всё, что ты можешь им сказать - возьмите меня за руки, я люблю вас, вы никогда не трусили, и не лгали, я люблю вас, и я перед вами не трусил и вам не лгал, и сейчас - ...

(с) Дмитрий Воденников

Я ведь неизлечимый гуманитарий: мне естественные и точные науки непременно нужно разбавлять художественным текстом. В условиях жестких временных рамок необходимо, чтобы текст был эмоционально насыщенным. В этом плане спасением является поэзия, там тексты всегда более концентрированные на вдохе-выдохе. Особенно эффективным оказался Воденников. Одно стихотворение действует примерно как дюжина Цветаевой/Ахматовой/Блока. Странно, очень странно, но факт.

Ну что — опять? —
(в последний раз?) цветком горячим в мыле,
как лошадь загнанная, вздрагивать во сне? —
да все всё поняли уже, всё — уяснили,
а ты — всё о себе да о себе.

Будь — навсегда — цветком горячим в мыле,
будь — этой лошадью, запрыгнувшей в себя,
тогда своей рукой
своей ладонью сильной
мне легче будет вытянуть — тебя.

Да, сладко жить, да, страшно жить, да, трудно,
но ты зажмуришься:
в прощальной синеве
сирень и яблоня, обнявшиеся крупно,
как я, заступятся, за младшего — в тебе.

И родина придет с тобой прощаться,
цветочным запахом нахлынув на тебя.
Я столько раз не мог с земли подняться,
что, разумеется, она уже — моя.

Я говорю — а мне никто не верит,
так сколько — остается —
нам вдвоем
еще стоять — в моем — тупом сиротстве,
в благоуханном одиночестве — твоем?

Прощаясь — грубо, с нежностью, с любовью,
я не унижу, господи, Тебя
ни этим «всё», ни этим «нет — довольно».
Я — тот цветок, которому не больно.
Я — эта лошадь, господи, Твоя.
Читать далее...

… Но если вдруг они все замолчат
и перестанут плакаться, как дети,
они почувствуют, что через них сейчас
(как через нас, живых, пять-шесть секунд назад)
проходит розовый и серый ветер.

И серый ветер – всех печальней нам,
а розовый - счастливей, чем мы знали.
И в этом больше одиночества, чем там:
когда нас не любили и бросали.

- Это очень легко проверить, - говорит Гаретовский, глядя в автобусное стекло, -
когда при жизни провожаешь из дома человека на поезд,
и вдруг понимаешь, что завтра не будет завтра,
и вдруг понимаешь, что прежним он уже никогда не придет, -
вот тогда на тебя накатывает такая печаль и такая нежность, что хочется плакать,
и гладить его по макушке, и повторять: «Идиот, идиот…»
(оскорблять людей, когда любишь, – особая доблесть:
через грубость и нежность - жизнь через нас поет).
Читать далее...

Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…

______________________
Оно — не о смерти.
Оно — о другом.

Оно про осознание (достаточно спокойное, не лишённое, конечно, горечи, но тем не менее, повторюсь, спокойное) насущной необходимости в отказе от привычной и такой желанной до сих пор своей женской жизни.

Это стихотворение про переход на новый уровень.
Когда ты осознаешь, что счастье не связано с тем, любят тебя или нет. Желанный ты или уже не очень. Понимают тебя или нет. Читать далее...

Интересно вот что.

Можно тосковать о несбывшемся, мучить себя и других, сочинять километры писем (схожих между собой, хоть пишешь вообще-то разным адресатам, удивительное равнодушие), не различать по-настоящему лица (а иначе как объяснить, что с разными людьми — все одно и то же), писать гениальные стихи, самоубиться или спиться, но так и не догадаться, что НЕЛЬЗЯ отнимать у другого человека (хоть через сто лет, хоть сейчас, хоть через пятьдесят) его право прожить свою жизнь.
Что нельзя (даже в самом самовластном роскошном расплакавшемся сне) пожелать человеку пережить такой же тупик. Такую же безысходность.

Что нельзя хотеть (нельзя позволить — себе, именно себе, а кому ты что-то можешь еще не позволить?), чтобы кто-то другой задыхался на твоей могиле или в переулке, где ты когда-то жил, — от загробной тоски по такому же несбывшемуся. Невозможному. А значит, ненастоящему. И удушливому, как гроб или коробка.

Как бы твоя жизнь ни была гениальна или прекрасна.
Потому что нет ни прекрасных, ни гениальных жизней.
А есть только способность (попытка, усилие) свою судьбу — перевязать.

(с) Дмитрий Воденников

Дмитрий Воденников, текст Владимира Строчкова

Ночь прошла, а раздражение осталось.
Очень хочется хороших стихов и кого-нибудь убить.
Но пока пусть будет так.

***
Вот такие
пришли — продувные — дни,
вот такой — синячок — подкожный,
так что ты не стесняйся,
давай, рискни.
Это раньше со мною —
нельзя, ни–ни.
А теперь со мной — можно, можно.

Средь мародёров, трусов и стыда,
среди осин, уже пропахших местью, —
я буду жить (и проживу) всегда —
образчиком позора и бесчестья,
защитником свободы и добра.

Но — в мельтешенье лиц, имён и зим,
но — в сём дрожанье — из листвы и света:
что будем делать —
с одиночеством моим?
что — с одиночеством своим — я — буду делать?

Всё обостряется — в период катастроф,
и вот теперь — средь клеветы и трусов:
будь, будь готов — да я всегда готов —
к твоим, о Господи, ударам и укусам.

Но — в трепыханье света и ещё
каких–то листьев —
быстрых, жёлтых, белых —
мне холодно (как никогда ещё),
и с этим — ничего — нельзя поделать.

(с) Дмитрий Воденников

Из разговоров — лицом к лицу.
Меня спрашивают:
Почему Вы — так часто — пишете о сексе?
Я отвечаю (почти потрясённый): Я — не пишу — о сексе...
Кто–то улыбается. Кто–то пожимает плечьми.
А многие — верят.
Читать далее...