-Как тебе?
-Ну, как-то....
-Я всё-таки мрачный и циничный тип.
-Да, вот именно так.

Ты не успеешь – я окончу: бездарно потрачу лимит на кредитной карточке – куплю навороченную модель существования с передачей данных по скоростному тарифу в пределах местного микрокосма. Или прыгну с парашютом, причем еще и чувака с камерой закажу, чтобы он снял мою деблоидную счастливую рожу. В полете, они все выглядят несколько олигофренично. Ну, или, может, пробью пароль твоего блога и буду писать трогательные саги о твоих последних днях: о том, как ты смотрел на закат и отдал весь столь дорогой тебе хлам в детский дом. Я засниму на пленку как эти брошенные, покалеченные щенки будут шкандыбать твою офигительную гарнитуру, а какой-нибудь зав. украдкой ныкать ноутбук в сейф, не имея ни малейшего понятия, что это, в принципе, такое. Люди, которые тебя знали, будут писать: «мне его жаль», а я буду изображать надменную вдову в трагичной темной шляпке с вуалью и выводком детей, пихающих друг друга и ковыряющих в носу. Если ты проживешь чуть дольше, чем предполагает мой бизнес-план, то вполне возможно, я даже издам твои мемуары. И еще пару лет буду жить на черном пиаре, которые своими исками за клевету мне обеспечат твои два с половиной лучших друга. Ты не успеешь – я закончу. Последние слова дуре-Маринке, намазанной косметикой, как праздничный торт кремом, в джинсах со стразами, из которых равномерно по окружности бедер вылезают складки кожи.

-Он так тебя любил.

-Да, он так меня любил … бееедный.

Кстати, за этим траурным чаепитием, я тебе скажу, она положила на меня глаз. Томно размешивала четвертую ложку сахара и сверкала в мою тщедушную субстанцию своими бесцветными глазюками, надеясь, что я возжелаю избавить ее от терзающего духа твоей смерти. А я избавлю, ты знаешь, я не гордый: по-обывательски, грубо, потно и быстро. Прямо между моей десятой сигаретой и мытьем посуды. Ведь как-то нужно компенсировать твои предпостельные сублимации, промороженные розочки за сороковник, купленные в подземном переходе и «Говори же когда ты сердита; Всё,что душу волнует и мучит. Будем,друг мой, сердится открыто...». Мы, творческие люди, очень лицемерны: может, на страницах, по белому снегу листа – черной землею букв, мы очень лиричны, до всхлипов-вздохов, бесконечно справедливы и праведно обаятельны, а вот – в реальности – мы, может, даже хуже, чем все остальные: готовы привязаться к малейшему грязному пятну на чужеродной репутации, украсть, перевернуть, додумать и заставить поверить. Я испытываю потребность в тебе. Я испытываю потребность в том, чтобы ничего не любить на этом свете. Кто знает, может мы, с твоей «феей» зачастим в общении, а твои поминки превратятся в злобную, желто-черную рутину, прожигающую шелковые простыни, как окурок дешевых сигарет. И мы будем довольны, довольны своим извращенным приобщением к твоей замечательной жизни: она будет варить мне картошку, я дарить ей сковородки и паленые духи. А по ночам, на задрипанной кухне, обвешанной клейкими лентами с трупами мух, как праздничными гирляндами, впрочем, учитывая глобальность ее оболочки мы уже с трудом втиснемся в пищеблок, мы будет пить горькую и вспоминать тебя. Не рассчитывай даже: мы уже к чертовой матери забудем, как оно было по-настоящему, мы просто найдем в своей памяти что-нибудь максимально подходящее под твой образ. Я не знаю, и знать не хочу, куда отправится твоя светлая душа. Мне нет до этого дела. Но надеюсь, что где бы ты ни был, ты забудешь нас еще раньше.

Ты думаешь, ты лучше? Ты просто хуже всё продаешь.
Если умру я, ты ничего не сможешь сделать.
Ты, как впрочем, и другие люди, которые меня окружают, еще не привыкли хоронить себе подобных. Мои записки ты не в состоянии скомпилировать, ты даже не вникнешь в мой почерк.
Зато раскопанные подробности моего бытия всплывут мгновенно, ты даже не представляешь сколько усилий я трачу ежедневно, чтобы они оставались закопанными в корзине с грязным бельем и в закрытом на кодовый замок ящике, как я работаю над тем, чтобы иллюзия моего мира не разрушилась, а держалась целостно и презентабельно. А эти мелочные сучки и завистливые ублюдки будут питаться этими деталями месяца три-четыре, а мои безвольные близкие не смогут ни слова сказать в ответ, тихие и удрученные – они простят крысам мое объеденное лицо. Впрочем, жрать они его будут недолго. Я просто не успею сделать что-нибудь, что могло бы им обеспечить слишком сильный посмертный аппетит к моей персоне. Я все это знаю. Поэтому, не стремлюсь подыхать.

И тебе не советую.

- Ты не Мессия. Ты - фильм недели. В лучшем случае, ты - хренова надпись на футболке. © - Seven.