ТОЛЬКО ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ КНИЖНОГО ЧТЕНИЯ

Юрий Анненков (1889 Петропавловск - 1974 Париж). Портрет Федора Сологуба. 1921 г.





Федор Сологуб. Царица поцелуев. Новелла. Петроград.: Myosotis, 1921. 32 с.: ил., фронтиспис, ил.. Тираж 500 экз. на японской бумаге с подписью автора на правах рукописи. В иллюстрированной двухцветной издательской обложке. 23,5x18,5 см. Марка издательства, обложка, фронтиспис, шесть страничных иллюстраций, заставка, и концовка были созданы художником Владимиром Евгеньевичем Григорьевым (Додди) и отпечатаны в технике цинкографии. Яркий образец русского символизма.

В конце 1980-х – начале 1990-х годов в читательском алфавитном каталоге Государственной Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина наличествовала карточка странного содержания. Расположившись между драмой С. Богдановской по роману Сологуба «Мелкий бес» (М. 1909) и сологубовскими же переводами из Мопассана, там, где сейчас – пачка нарядных карточек с милыми дамскими диссертациями, этот заполненный аккуратным почерком полосатый кусочек полукарона гласил: Сологуб Федор. Мемуары клопа. М. 1908. При заглавии имелся шифр (про стандарт которого мы тогда еще не знали, что он точь-в-точь – нынешний IP), а при нем – пометка, из которой следовало, что единственный экземпляр издания списан по акту в середине века. В нынешнюю электронную версию каталога эта карточка не попала.
Любопытно, что сведения о таинственном сологубовском издании с таким названием циркулировали и в библиофильско-букинистической среде. Среди нескольких десятков прижизненных изданий Ф.К. по-настоящему редких, прямо сказать, нет (за исключением нескольких пьес и – до известной степени – «Литургии Мне») и поэтому я, решив в свое время собрать его полностью, довольно быстро эту задачу выполнил, после чего моя sologubiana прирастала лишь ин- и ману- скриптами, порождая (в череде первых) дублеты и триплеты. Но несколько раз, произнося в книжной среде фразы, подобные предыдущей, я слыхал в ответ: «А «Мемуары клопа»»? – и вынужден бывал признать поражение. Наконец, несколько лет назад, занявшись, по неожиданной оказии, полиграфической историей сологубовской новеллы «Царица поцелуев», я случайно эти «мемуары» нашел – и они оказались… Но, впрочем, обо всем по порядку.
Рассказ «Царица поцелуев» был, по всей вероятности, написан в самом конце 1906 или начале 1907 года; в сологубовском, так сказать, камер-фурьерском журнале зафиксировано литературное собрание в воскресенье 21 января 1907 года с перечнем присутствующих и конспектом занятий:
«1. Аничков.
2. Ауслендер.
3. Блок.
4. Бакст.
5. Городецкий.
6. Гржебин.
7. Детерс.
8. Иванов Евгений П.
9. Кондратьев.
10. Корехин.
11. Кузмин.
12. Леман.
13. Линдеман.
14. Нувель.
15. Потемкин П. П.
16. Ремизов А. М.
17. Ремизова С. П.
18. Сапунов.
19. Сюннерберг К. А.
20. Сюннерберг В. М.
21. Сомов.
22. Чуковский.
23. Чулков Г. И.
24. Чулков Н. Г.
25. Щеголева В. А.
26. Ясинский И. И. (?)
Читали: стихи: Блок, Городецкий, Потемкин; Ремизов: «Илья пророк»; я: «Царица поцелуев».

Текст рассказа был напечатан три месяца спустя в журнале «Перевал» (1907. № 5 (март). С. 18 – 22); его редактор и идеолог, С. А. Соколов (Кречетов), стремился заручиться близким сотрудничеством Сологуба еще на этапе предварительного обсуждения журнального проекта : причудливая логика межсимволистских распрей привела к тому, что тексты Ф.К., невзирая даже на цензурные препоны и связанные с ними удары судьбы , принимались на его страницах с педалированной приязнью. Публикация рассказа прошла практически незамеченной (только присяжный марксистский критик упомянул, что «область извращения полового чувства исчерпана» в нем «до дна») – и примерно через год автор отдал его для альманаха, некогда породившего ту самую загадочную библиографическую карточку. Описываю по экземпляру РГБ (шифр W 303 | 221):

Сказки для взрослых. 1. Ф. Сологуб. Царица поцелуев. Мемуары клопа. Цена 5 к. [Издан без титульного листа, описан по обложке] <М. Типография Л. Н. Холчева>. [32] с.

Содержание: Сологуб Федор. Царица поцелуев. Новелла; Мезеруа Рене. Белый башмачок; Ерундист. Мемуары клопа; Жермен Огюст. Урок плавания; Мендес Катюлль. Добрая душа.

Гость № 11 позже сделал запись в дневнике: «Поехал к Сологубу, Аничков говорил о главе раскольничьей литературы. Читали стихи; Блок мне положительно не понравился, равно как и прочитанные Городецким; читал рассказ Сологуб» (Кузмин М. Дневник 1905 – 1907. Предисловие, подготовка текста и комментарии Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб. 2000. С. 311). Этот сологубовский перечень не раз цитировался в литературе, но, как правило, с усекновением трудных для комментария фамилий: автора обложки для книги Сологуба «Родине» художницы Эрны Владимировны Детерс (1876 - ?), ученицы Репина, после 1917 года эмигрировавшей в Финляндию и периодически участвовавшей в выставках, проводимых «Обществом русских художников в Финляндии»; художницы и вышивальщицы Агнессы Эдуардовны Линдеман (сделавшей, в частности, превосходную обложку для книги гостеприимного хозяина «Змий»); все остальные посетители, кажется, трудности не представляют. Среди званых, но непришедших, можно назвать Л. Н. Вилькину, лишь за два дня до этого получившую напоминание: «Вы такая добрая, а у нас не бываете: явное противоречие. <…> Ждем Вас каждое воскресенье и скучаем, когда Вас нет» (Письмо 18 января 1907 года // ИРЛИ. Ф. 39. Ед. хр. 929. Л. 4 – 5).



Название издательства было выбрано не случайно — как и всё творчество писателя, оно наполнено глубоким символическим смыслом. На латыни «myosotis» — незабудка. В европейской культуре с этим цветком связано много легенд, о нём складывали поэмы, сочиняли стихи, наделяя его чудесной силой возвращать память тем, кто забыл своих близких или родину; кроме того, считалось, что незабудка — цветок разлуки и верности, который рождается из слёз невесты, расстающейся с женихом; незабудка может помочь узнать и имя суженого или стеной. В новелле Сологуба рассказывается о прекрасной юной девице Мафальде, которую взял в жёны богатый старый купец Бальтасар. Преклонный возраст мужа не давал молодой жене возможности утолить страсть, и вскоре Мафальда с вожделением стала смотреть на молодых мужчин. Однажды услышала Мафальда голос искусителя и на вопрос, чего она хочет, ответила, что желает стать царицей поцелуев. С тех пор раскрыла Мафальда свои объятья всем юношам города. Одному страстному, но слабому юноше никак не удавалось приблизиться к её ложу.



Униженный своими товарищами, сгорая от обиды, он вонзил в тело царицы поцелуев кинжал. В ту же ночь мёртвая Мафальда раскрыла объятья убийце. До утра отвечала она его ласкам, а на рассвете молодой воин умер под красным покрывалом Мафальды. Сюжеты, как этот, соответствовали вкусам декадентского общества начала XX века, хотя цензура не всегда была к ним благосклонна. Но эротика эпохи Серебряного века совсем не соответствовала эстетике нового советского государства, поэтому издание «Царицы поцелуев» в 1921 году было задумано как библиофильское. Его тираж составил 500 экземпляров, которые Сологуб пронумеровал или сделал именными, снабдив также собственной подписью. Впрочем, известны и ненумерованные экземпляры. Книга была отпечатана в 26-й государственной типографии на правах рукописи. Между экземплярами есть полиграфические различия — обложка встречается в двух цветовых вариантах и отпечатана на бумаге разных сортов. Марка издательства, обложка, фронтиспис, 6 страничных иллюстраций, заставка и концовка созданы художником Владимиром Евгеньевичем Григорьевым (Додди) (1894-1939) и отпечатаны в технике цинкографии.



Рисунки исполнены тушью в стилистике модерна, близкой манере Обри Бёрдслея. Иллюстрации неразрывно связаны с текстом и следуют сюжетной линии повествования. Легко считывается и символический смысл заставки и концовки: они символизируют рок любви и бренность бытия. Символы страсти и печали — роза и незабудка присутствуют и на обложке книги; даже шрифт, которым выполнено название произведения, включает изображения незабудок. Современники, однако, не оценили иллюстраций В.Е. Григорьева. В рецензии журнала «Среди коллекционеров» откровенно говорилось, что работы его «совсем неудачны, и вообще издание не имеет того нарядного и изысканного характера, который мы привыкли видеть в эротических книгах последнего времени». А.А. Сидоров в монографии «Русская графика за годы революции 1917-1922» вообще не упоминает имени художника. И всё же по прошествии многих десятилетий «Царица поцелуев» стала считаться ценным библиофильским изданием.



Таким образом, становится ясно, что фантомное название «Мемуары клопа» в библиографии Сологуба есть плод смешения имени автора «Царицы поцелуев» с названием напечатанного по соседству рассказа неведомого Ерундиста. Судя по книжной летописи, первый выпуск «Сказок для взрослых» был выпущен в сентябре 1908 года, и, вероятно, почти сразу последовало цензурное запрещение – благо, теперь, зная точное название книги, можно без труда отыскать тому подтверждение: ««Сказки для взрослых» (1908) были конфискованы потому, что «все названные рассказы отличаются скабрезно - похабным и пошлым содержанием порнографического характера, чему вполне соответствуют, между прочим, и рисунки на обложке», - писал цензор, мотивируя свое представление в Главное управление по делам печати о конфискации издания». В силу цензурных (или иных) причин в ближайшие годы Сологуб не будет включать «Царицу поцелуев» в свои отдельные сборники и собрания сочинений, так что о тексте на некоторое время позабудут – если не считать упрека от разнополого тандема критиков Редько, выступающих под одним псевдонимом: «Уже давно мы получили со стороны указание, что революционно-идейный рассказик г. Сологуба: «Царица поцелуев» весьма родствен по содержанию одному эпизоду в романе «Бессмертный идол» одного, несомненно, бульварного парижского писателя».



Около 1914 года Сологуб знакомится с двадцатилетним студентом факультета восточных языков и начинающим художником Владимиром Евгеньевичем Григорьевым (1894 – 1939). Досадная (хоть и частичная) омонимия привела к тому, что немногие биографические данные о нем тонут в море сведений о его прославленном коллеге и однофамильце, с которым их до нынешнего дня регулярно путают. Наш Григорьев, подписывавшийся иногда прозвищем «Додди», родился в 1894 году в Керчи. Учился в 5-й петербургской гимназии, закончив которую поступил в университет . Печатал карикатуры в небольших еженедельниках. Переписка его с Сологубом начинается в 1915 году с благодарности за протекцию, составленную в «Лукоморье», вскоре после чего он получает приглашение погостить в волжском имении, которое Сологубы снимают на лето – и в своей специфической манере откликается на него:
«Многоуважаемый Федор Кузьмич. Адски благодарен за Ваше любезное приглашение и (ведь я всегда готов на все) с радостью последую ему. Я ужасно скверно себя чувствую, устал, скучаю, но скучно не от безделья, это было бы поправимо – стоит заняться делом и скуку как рукой снимет, а от дела это хуже. Опять же, и атмосфера тут вонючая, душно и пыльно, всякая мелочь на нервы действует. А у Вас там один сплошной симпатик, и тебе зелень, и тебе воздух и тебе горизонт – Так что я позволю себе утрудить Вас своим присутствием дней на 4-5 более вряд ли удастся, да и совестно надоедать Вам и пользоваться Вашим гостеприимством более продолжительное время. А эти 5 дней для меня могут быть очень и очень полезны – отдохну и подышу по настоящему. Итак еще раз благодарю за внимание – которое я очень ценю как подлежит – До скорого свидания – всегда готовый на все Doddy».
О пребывании его там сведений нет, но по возвращении он отправил Сологубу краткое благодарственное письмо:
«Многоуважаемый Федор Кузьмич, вот я в граде-Петрограде. Пылью меня заносит и городские запахи в нос лезут и гнусные люди под ногами шныряют, строят, красят, стукают, шумят, а я хожу себе счастливый, пусть их, а я вот на Волге был, настоящим воздухом дышал и надолго еще заряда этого хватит, и все время благодарю я Вас, дорогой Федор Кузьмич».
После этого в документальных свидетельствах их взаимоотношений наступает пауза в несколько лет, которая прерывается лишь с наступлением 1919 года, когда Сологуб – на этот раз из костромского дачного дома – отправляет Григорьеву письмо. Тот отвечает: «Благодарю за Ваше внимание, за память о бедном Doddy – не сладко в Городе и даже последнее утешение – погода и та не оправдывает надежд – дождь и холодно совсем осень – все хмурое и люди и Природа. Так приятно, так уютно почувствовать теплоту хоть издалека – с Волги. Ох, как тяжело обсоветиться и жить в бессмысленном безмыслии, как хватаешься за каждый луч (увы, лучи так скользки), да и лучей так мало. И сил нет – в такое время одно из двух – либо предаться крайнему сентиментализму (к сожалению у меня не выходит из-за внешних причин – времени, погоды и проч) – либо заделаться не то что Чайльд-Гарольдом, а просто охамиться окончательно, озвереть, - к счастью, я еще не дошел кажется до этого – а посему так и пребываю в небытии. – Между прочим ведь нет, иногда, очень редко, когда я могу сесть в кресло за своим столом, или когда я остановлюсь перед книжным шкапом – я вспоминаю, что был когда-то такой человек – Doddy – хороший или скверный это не важно, может быть совсем ничтожный – но все же мне становится жаль, что его больше нет. И то что он делал, даже самое скверное так близко мне, так приятно вспомнить даже об отвратительном. О мне хочется чтобы дома лежали окнами к земле и их разваленные истерзанные спины вздымались от рыданий в дымном смраде погибшего Города, чтобы вывернутые наизнанку каналы шипели в бессильном отчаянии и мутные их воды горели неугасимым темным огнем. – Я бы наступил на горло поверженного Города чтобы все видели как я его ненавижу – но это не будет так, и я жду Вас чтобы Вы приехали, и мы посидим в Ваших креслицах в Вашем кабинетике, скорее приезжайте». Именно Григорьеву-Додди Сологуб поручает оформить «Царицу поцелуев» для отдельного издания. Книга была отпечатана под маркой эфемерного издательства "Myosotis" (по-гречески – «незабудка») в 26-й государственной типографии весной 1921 года. Накануне выхода ее из печати Сологуб писал М. Ройзману, на тот момент прикосновенному к работе московской лавки писателей:
«5 апреля 1921 г. Петроград, В.О. 10 линия, 5, кв. 1
Многоуважаемый Матвей Давидович,
На днях выйдет из печати моя книга, которую я сам издаю, на правах рукописи, в 500 экз., Царица Поцелуев, новелла, 32 страницы; на японской бумаге, иллюстрации Вл. Е. Григорьева, 7 рисунков, обложка, заставка и концовка. Продажная цена не менее 8.000 р. Если Вы желаете получить для книжной лавки Вашего союза некоторое число экз., сообщите. Письмо Вам посылаю с оказиею, с Василием Семеновичем Наумовым, Петровский бульвар, 17, кв. 4. Он же может взять от Вас деньги за проданные экз. или за те, которые Вы сразу купите о меня (6000 за проданные или 5000 за купленные за экз.). С приветом Федор Сологуб».



Февральская революция, обрушившая монархию и создавшая предпосылки для демократического преобразования Российской империи, Фёдором Сологубом была встречена с воодушевлением и большими надеждами. Его, как и остальных деятелей культуры, волновало, что будет с искусством в новой ситуации, кто его будет курировать и от чьего имени. Так 12 марта 1917 года образовался Союз Деятелей Искусства, живейшее участие в работе которого принял Фёдор Сологуб. Однако вскоре Союз Деятелей Искусства сосредоточился на борьбе за влияние в кабинете создававшегося министерства искусств, против наличия которого особенно выступал Сологуб.С лета 1917 года газетные статьи Сологуба принимают откровенно антибольшевистский характер. Если раньше Сологуб и входил в отношения с большевиками, то с позиции «общего врага» (царизм), кроме того, нельзя забывать, что Анастасия Чеботаревская была деятельно связана с революционной средой (её брат был казнён, другой был сослан, а её сестра была родственницей Луначарского). Этим и объясняются контакты Сологубов с левыми (особенно за границей, где в 1911—1914 гг. Сологуб встречался с Троцким, Луначарским и др.), давал концерты в пользу ссыльных большевиков. Вернувшись в конце августа с дачи в Петроград, Сологуб продолжил работу в Союзе Деятелей Искусства, в котором возглавлял литературную курию, — принимая участие в подготовке созыва Собора деятелей искусства. В то же время Сологуб в своей публицистике передавал своё предчувствие беды, пытаясь возбудить гражданские чувства соотечественников, особенно власть имущих (чуть позже Сологуб признает, что ошибся в Керенском и в генерале Корнилове: первый, по его словам, оказался «болтуном, проговорившим Россию», последний же был «прямым честным человеком»). Ставшие редкими статьи и выступления Сологуба после Октябрьского переворота были посвящены свободе слова, а также целости и неприкосновенности Учредительного собрания в виду угрозы его разгона. Сологуб с безоговорочной враждебностью отнёсся к большевистскому перевороту и последующему разбою. Всю зиму и весну 1918 года Сологуб пользовался любой возможностью опубликовать «просветительные» статьи, направленные против отмены авторского права, ликвидации Академии Художеств и уничтожения памятников. «Пайки, дрова, стояние в селёдочных коридорах… Видимо, всё это давалось ему труднее, чем кому-либо другому. Это было ведь время, когда мы, литераторы, учёные, все превратились в лекторов, и денежную единицу заменял паёк. Сологуб лекций не читал, жил на продажу вещей», — вспоминал о жизни в ту эпоху Л. М. Клейнборт. Так или иначе пайки, которые эти организации выдавали признанным «законом» литераторам, были недостаточны, и в условиях абсолютной невозможности издаваться Сологуб сам стал делать книжки своих стихов и распространять их через Книжную Лавку Писателей. Обычно от руки писались 5-7 экземпляров книги и продавались по семь тысяч рублей. Эта невозможность существования, в конце концов, побудила Фёдора Сологуба, принципиально бывшего против эмиграции, обратиться в декабре 1919 года в советское правительство за разрешением выехать.



Но за сим ничего не последовало. Через полгода Сологуб написал новое прошение, на этот раз адресованное лично Ленину. Тогда помимо Сологуба вопрос с отъездом за границу решался с Блоком, тяжёлая болезнь которого не поддавалась никакому лечению в России. Рассмотрения по делам Сологуба и Блока затягивались. В середине июля 1921 года Сологуб, наконец, получил положительное письмо Троцкого, но отъезд опять сорвался. В конце концов, разрешение - таки было получено, и отъезд в Ревель был запланирован на 25 сентября 1921 года. Однако томительное ожидание, прерываемое неисполняемыми обещаниями, надломило психику жены Сологуба, расположенной к сумасшествию. Именно в это время у неё случился приступ болезни. Вечером 23 сентября 1921 года, воспользовавшись недосмотром прислуги и отсутствием Сологуба, ушедшего для неё за бромом, Чеботаревская отправилась к сестре на Петроградскую сторону. Но не дойдя буквально нескольких метров до её дома, бросилась с Тучкова моста в реку Ждановку. Смерть жены для Фёдора Сологуба обернулась непосильным горем, которое писатель не изжил до конца своих дней. К её памяти Сологуб будет постоянно обращаться в творчестве в оставшиеся годы. После смерти жены Сологуб уже не захотел уезжать из России. В середине 1921 года советское правительство издало несколько декретов, ознаменовавших начало эры Новой экономической политики, после чего сразу же ожила издательская и типографская деятельность, восстановились заграничные связи. Тогда же появляются новые книги Фёдора Сологуба: сначала в Германии и Эстонии и затем в Советской России. Первой из этих книг Сологуба явился роман «Заклинательница змей», изданный в начале лета 1921 года в Берлине. Роман с перерывами писался в период с 1911 по 1918 годы и стал последним в творчестве писателя. Наследуя реалистическое и ровное повествование предыдущего романа, «Слаще яда», «Заклинательница змей» получилась странно далёкой от всего того, что прежде писал Сологуб. Сюжет романа свёлся к нехитрым феодальным отношениям бар и рабочих, разворачивавшимся на живописных волжских просторах. Первая послереволюционная книга стихов «Небо голубое» вышла в сентябре 1921 года в Эстонии (куда в то время пытались выехать Сологубы). В «Небо голубое» Сологуб отобрал неопубликованные стихи 1916—21 гг. В том же издательстве вышел последний сборник рассказов Сологуба — «Сочтённые дни». С конца 1921 года книги Сологуба начинают издаваться и в Советской России: выходят поэтические сборники «Фимиамы» (1921), «Одна любовь» (1921), «Костёр дорожный» (1922), «Соборный благовест» (1922), «Чародейная чаша» (1922), роман «Заклинательница змей» (1921), отдельное иллюстрированное издание новеллы «Царица поцелуев» (1921), переводы (Оноре де Бальзак, Поль Верлен, Генрих фон Клейст). Новые книги стихов определяли те же настроения, намеченные в «Небе голубом». Наравне с преобладавшими стихотворениями последних лет, были помещены и те, что были написаны несколько десятилетий тому назад. Своею цельностью особенно выделялся сборник «Чародейная чаша». Фёдор Сологуб остался в СССР и продолжал плодотворно трудиться, много писал — но всё «в стол»: его не печатали. Чтобы продолжать активную литературную деятельность в таких условиях, Сологуб с головой ушёл в работу петербургского Союза Писателей (в январе 1926 года Сологуб был избран председателем Союза). Деятельность в Союзе Писателей позволила Сологубу преодолеть одиночество, заполнив всё его время, и расширить круг общения: ведь к тому времени почти все бывшие крупные писатели и поэты дореволюционной России, к среде которых принадлежал Сологуб, оказались за границей. Последним большим общественным событием в жизни Фёдора Сологуба стало празднование его юбилея — сорокалетие литературной деятельности, — отмеченное 11 февраля 1924 года. Чествование, организованное друзьями писателя, проходило в зале Александринского театра. На сцене с речами выступили Е. Замятин, М. Кузмин, Андрей Белый, О. Мандельштам; среди организаторов торжества — А. Ахматова, Аким Волынский, В. Рождественский. Как отмечал один из гостей, всё проходило так великолепно, «как будто все забыли, что живут при советской власти». Это торжество парадоксально оказалось прощанием русской литературы с Фёдором Сологубом: никто из тогдашних поздравителей, равно как и сам поэт, не предполагал, что после праздника больше не выйдет ни одной его новой книги. Была надежда на переводы, которыми Сологуб плотно занялся в 1923—1924 гг., однако большинство из них не увидело свет при жизни Сологуба. В середине 20-х гг. Сологуб вернулся к публичным выступлениям с чтением стихов. Как правило, они проходили в форме «вечеров писателей», где наряду с Сологубом выступали А. А. Ахматова, Е. Замятин, А. Н. Толстой, М. Зощенко, В. Рождественский, К. Федин, К. Вагинов и другие. Новые стихи Сологуба только и можно было услышать из уст автора с санкт-петербургских и царскосельских эстрад (летние месяцы 1924—1927 гг. Сологуб проводил в Детском Селе), так как в печати они не появлялись. Тогда же, в начале 1925 и весной 1926 года, Сологуб написал около дюжины антисоветских басен, читались они лишь в узком кругу. По свидетельству Р. В. Иванова-Разумника, «Сологуб до конца дней своих люто ненавидел советскую власть, а большевиков не называл иначе, как „туполобые“». В качестве внутренней оппозиции режиму (особенно после того, вопрос с эмиграцией отпал) был отказ от нового правописания и нового стиля летоисчисления в творчестве и личной переписке. Мало надеясь на появление в свет своих книг, Сологуб тем не менее сам, незадолго до смерти, составил два сборника из стихотворений 1925—27 гг. — «Атолл» и «Грумант». В мае 1927 года, в разгар работы над романом в стихах «Григорий Казарин», Фёдор Сологуб серьёзно заболел. Болен он был давно, и болезнь до того более-менее удавалось подавить, теперь же осложнение оказалось неизлечимым. С лета писатель уже почти не вставал с постели. Осенью началось обострение болезни. Умирал поэт долго и мучительно. Последние стихотворения поэта помечены 1 октября 1927 г. Умер Фёдор Сологуб 5 декабря 1927 года. Был похоронен на Смоленском православном кладбище рядом с могилой А. Н. Чеботаревской.



ФЕДОР СОЛОГУБ
ЦАРИЦА ПОЦЕЛУЕВ

Сколь неразумны бывают и легкомысленны женские лукавые желания и к каким приводят они страшным и соблазнительным последствиям, тому примером да послужит предлагаемый рассказ, очень назидательный и совершенно достоверный, о некоторой прекрасной даме, которая пожелала быть царицею поцелуев, и о том, что из этого произошло. В одном славном и древнем городе жил богатый и старый купец по имени Бальтасар. Он женился на прекрасной юной девице, — ибо бес, сильный и над молодыми, и над старыми, представил ему прелести этой девицы в столь очаровательном свете, что старик не мог воспротивиться их обаянию. Женившись, Бальтасар раскаивался немало, — преклонный возраст не давал ему в полной мере упиться сладостями брачных ночей, а ревность скоро начала мучить его. И не без основания: молодая госпожа Мафальда, — так звали его жену, — скучая скудными ласками престарелого супруга, с вожделением смотрела на юных и красивых. Бальтасару же по его делам приходилось отлучаться из дому на целые дни, и только в праздники мог он неотлучно быть с Мафальдою. И потому Бальтасар приставил к ней верную старую женщину Барбару, которая должна была неотступно следовать всегда за его женою. Скучна стала жизнь молодой и страстной Мафальды: уже не только нельзя было ей поцеловать какого-нибудь красивого юношу, но и украдкою брошенный на кого-нибудь умильный взгляд навлекал на нее суровые укоры и беспощадные наказания от ее мужа: ему обо всем доносила сварливая, злая Барбара. Однажды в знойный летний день, когда было так жарко, что даже солнце тяжело задремало в небе и не знало потом, куда ему надобно идти, направо или налево, заснула старая Барбара. Молодая Мафальда, сняв с себя лишнюю одежду и оставив на себе только то, что совершенно необходимо было бы даже и в раю, села на пороге своей комнаты и печальными глазами смотрела на тенистый сад, высокими окруженный стенами. Конечно, никого чужого не было в этом саду, да и не могло быть, так как единственная калитка в заборе давно уже была наглухо заколочена и попасть в сад можно было только через дом, — а в дом никого не впускали крепко запертые наружные двери. Никого не видели печальные очи пленной молодой госпожи. Только резкие тени неподвижно лежали на песке расчищенных дорожек, да деревья с блеклою от зноя листвою изнывали в неподвижном безмолвии завороженной своей жизни, да цветы благоухали пряным и раздражающим ароматом. И вдруг кто-то тихим, но внятным голосом окликнул Мафальду:
— Мафальда, чего же ты хочешь?
Промолчать бы ей, уйти бы ей в комнаты, закреститься бы ей от нечистого наваждения, — нет, Мафальда осталась. Мафальда встрепенулась. Мафальда с любопытством огляделась кругом. Мафальда лукаво усмехнулась и шепотом спросила:
— Кто там?
И недалеко от нее, в розовых кустах, откуда пахло так томно и нежно, засмеялся кто-то тихо, но таким звонким и сладким смехом, что от непонятной радости замерло сердце Мафальды. Вот только пошепталась она с лукавым искусителем — и уже подпала под власть его поганых чар.
И опять заговорил неведомый гость, и ароматом повеяли его обольстительные слова:
— Госпожа Мафальда, что тебе в моем имени? И показаться я тебе не могу. Ты же поспеши сказать мне, чего ты желаешь и о чем ты томишься, и я все исполню для тебя, прелестная дама.
— Почему не хочешь ты показаться мне? — спросила любопытная Мафальда.
— Госпожа, ты так легко одета, — отвечал Мафальде неведомый посетитель, — длинны и густы твои черные косы, но все-таки они не закрывают совсем твоих восхитительных ног, и если я выйду сейчас, то тебе, госпожа, будет стыдно.
— Ничего, никто нас не увидит, Барбара спит, — сказала Мафальда.
Но чуток сон злых старух, стерегущих молодых красавиц. Барбара услышала свое имя и проснулась. Стала на пороге рядом с госпожою, подозрительно осмотрелась и спросила:
— Госпожа Мафальда, с кем ты разговаривала сейчас? Кто был у тебя в этом саду?
— С кем говорить мне! — досадливо ответила Мафальда, — здесь никого не было, да и кто мог бы попасть в этот сад? Разве только нечистый, а что мне с ним разговаривать? Не большая услада!
Но старуха недоверчиво покачивала головою и бормотала:
— Хитры молодые жены старых мужей. Я чую, что здесь был кто-то: не чертом пахнет здесь, а молодым кавалером в бархатном берете и красном плаще.
Крутя одной рукою черный ус и другою рукою опираясь в бок около рукоятки своей острой шпаги, он стоял там, за розовым кустом, и говорил тебе слова, за которые твой муж заплатит тебе ужо звонкою монетою. Настала ночь, но не стало прохладно. Такая же душная, такая же томная, как день, была и черная ночь. Жестоко высеченная мужем по доносу злой Барбары, долго плакала Мафальда и не хотела заснуть. Рядом с нею на супружеском ложе тихо похрапывал почтенный купец Бальтасар, насладившийся в меру своих старческих сил вынужденными ласками наказанной жены. И вдруг опять услышала Мафальда над собою тот же искусительный сладкий голос:
— Мафальда, говори скорее, чего же ты хочешь? Говори скорее, пока не проснулся муж, пока никто не знает, что я здесь.
И уже не медлила Мафальда ни минуты и сказала, приподнявшись на подушках и в темноту ночную обратив вожделеющий взор:
— Хочу быть царицею поцелуев.
Засмеялся неведомый посетитель, и опять все стало тихо. Но в себе почувствовала Мафальда какую-то перемену. Еще не знала она, в чем состоит эта перемена, но уже радостно ей было. Она заснула сладко и крепко и видела радостные и страстные сны. Многие прекрасные юноши приходили к ней и осыпали ее такими пламенными поцелуями, каких, казалось, никто еще не ведал ни на земле, ни на небе. И снилось Мафальде, что сила ее нескончаема и что она может перецеловать всех юношей того города и многих других городов и всех их одарить пламенными ласками до утомления, до смерти. И утро настало, и загорелась великая в теле Мафальды жажда поцелуев. Едва только ушел на свою торговлю ее муж, Мафальда сбросила с себя все одежды и вознамерилась выйти на улицу. Барбара закричала неистовым голосом, призывая слуг, и хотела силою удержать в доме госпожу. Но Мафальда быстрым ударом повергла на пол злую приставницу свою, локтями и кулаками растолкала всех слуг и служанок и выбежала на улицу нагая, громко вопия:
— Прекрасные юноши, вот иду я на перекрестки ваших улиц, нагая и прекрасная, жаждущая объятий и пламенных ласк, я, великая царица поцелуев. Вы все, смелые и юные, придите ко мне, насладитесь красотою и буйным дерзновением моим, в моих объятиях испейте напиток любви, сладостной до смерти любви, более могущественной, чем и самая смерть. Придите ко мне, ко мне, к царице поцелуев.
Заслышав пронзительно-звонкий зов Мафальды, отовсюду поспешно сбежались юноши того города. Красота юной Мафальды и еще более, чем эта красота, бесовское обаяние, разлитое в ее бесстрашно и дерзко обнаженном предо всеми теле, распалили желания сбежавшихся юношей. Первому же из них открыла юная Мафальда свои страстные объятия и упоила его блаженством сладостных поцелуев и страстных ласк. Отдала она его желаниям свое прекрасное тело, простертое здесь же, на улице, на поспешно разостланном широком плаще ее любовника. И пред очами вожделеющей толпы юношей, испускающих вопли страсти и бешеной ревности, быстро насладились они горячими ласками. Едва разомкнулись объятия первого любовника, едва склонился он к ногам прекрасной Мафальды в страстной истоме, желая кратким отдыхом восстановить любовный неистовый пыл, оттащили его от Мафальды. И второй юноша завладел телом и жаркими ласками Мафальды. Густая толпа вожделеющих юношей теснилась над ласкающимися на жестких камнях улицы.
— Им жестко, — сказал кто-то благоразумный и добрый, — подложим им свои плащи, чтобы и для себя приготовить пышное ложе, когда придет наш черед возлечь с царицею поцелуев.
И вмиг гора плащей воздвиглась среди улицы. Один за другим бросались юноши в бездонные объятия Мафальды. И отходили в изнеможении один за другим, а прекрасная Мафальда лежала на мягком ложе из плащей всех цветов, от ярко-красного до самого черного, и обнимала, и целовала, и стонала от беспредельной страсти, от не утоляемой ничем жажды поцелуев. И свирельным голосом вопила, и далече окрест был слышен голос ее, взывающий так:
— Юноши этого города и других городов и селений, ближних и дальних, придите все в объятия мои, насладитесь любовью моею, потому что я — царица поцелуев, и ласкания мои неистощимы, и любовь моя безмерна и неутомима даже до смерти.
Разнеслась по городу быстрокрылая молва о неистовой Мафальде, которая лежит обнаженная на перекрестке улиц и предает свое прекрасное тело ласканиям юношей. И пришли на перекресток мужи и жены, старцы, и почтенные госпожи, и дети, и широким кругом обступили тесно сплотившуюся толпу неистовых. И подняли громкий крик, укоряли бесстыдных и повелевали им разойтись, угрожая всею силою родительской власти, и гневом Божиим, и строгою карою от городских властей. Но только воплями распаленной страсти отвечали им юноши. И Бальтасар пришел и рвался к жене, яростно вопия, расточая удары и кусаясь. Но не пустили его юноши к Мафальде. Обессилел старик и, стоя поодаль, рвал на себе одежду и седые волосы. Пришли городские старейшины и повелели бесстыдному сборищу разойтись. Но не послушались юноши и продолжали толпиться вокруг прекрасной обнаженной Мафальды. И уговоры патеров не подействовали на них. И уже долго длилось позорище, и уже клонился к вечеру день. Позвали тогда стражу. Воины набросились на юношей, избили многих, других кое-как разогнали. Но вот увидели они обольстительное, хотя уже измятое многими ласками тело Мафальды и услышали ее свирельно-звонкий вопль:
— Я — царица поцелуев. Придите ко мне все, жаждущие сладостных утешений любви.
Забыли воины свой долг. И тщетно восклицали старейшины:
— Возьмите безумную Мафальду и отнесите ее в дом к ее супругу, почтенному Бальтасару.
Воины, как перед тем юноши, обступили Мафальду и жаждали ее объятий. Но так как они были грубые люди и не могли соблюдать очередь, как делали это учтивые и скромные юноши того города, хорошо воспитанные их благочестивыми родителями, то они разодрались, и пока один из них обнимал Мафальду, другие пускали в ход оружие, чтобы решить силою меча, кто должен насладиться несравненными прелестями Мафальды. И многие были ранены и убиты. Не знали старейшины, что делать. Совещались на улице близ того места, где неистовая Мафальда вопила в объятиях солдат и осыпала их неутомимыми ласками. Случай, который при всяких других обстоятельствах следовало бы признать ужасным, пришел на помощь сгорающим от бессильного гнева и стыда старейшинам города. Один из солдат, юный и сравнительно с другими слабый, но страстный не менее остальных, не мог дождаться возможности приблизиться к обольстительному телу Мафальды. Он ходил вокруг места, где сладостные звучали поцелуи, где неистощимая любовь дарила не сравнимые ни с чем наслаждения его товарищам, — и отталкивали его от этого милого места товарищи его и грубо смеялись над ним. Он лег на камни мостовой, жесткие, холодные, — ибо уже целый день прошел и ночная тьма спустилась над городом, — лег на камни, закрыл голову плащом и завыл жалобно от обиды, стыда и бессильного желания. Сожигаемый злобою, украдкою схватился он за свой кинжал и тихо, тихо, как в траве крадущаяся змея, пополз между ногами толпившихся солдат. И приблизился к Мафальде. Ощупал горячими руками ее похолодевшие ноги и в трепещущий бок ее вонзил быстрый кинжал. Громкий визг раздался и прерывистый вой. В руках ласкавшего ее солдата умирала Мафальда и стонала все тише. Захрипела. Умерла. Обрызганный ее кровью, поднялся солдат.
— Кто-то зарезал царицу поцелуев! — завопил он свирепо. — Кто-то злой помешал нам насладиться ласками, которых еще никто не знал на земле, потому что первый раз к нам сошла царица поцелуев.
Смутились солдаты. И стояли вокруг тела. Тогда подошли старцы, уже бесстрастные от долготы пережитых ими лет, подняли тело Мафальды и отнесли его в дом к старому Бальтасару. В ту же ночь молодой солдат, убивший Мафальду, вошел в ее дом. Как случилось, что его никто не заметил и не остановил, не знаю. Он приблизился к телу Мафальды, лежащему на кровати, — еще не был сделан гроб для покойницы, — и лег рядом с нею под ее покрывалом. И, мертвая, разомкнула для него Мафальда свои холодные руки и обняла его крепко, и до утра отвечала его поцелуям поцелуями холодными и отрадными, как утешающая смерть, и отвечала его ласкам ласками темными и глубокими, как смерть, как вечная узорешительница смерть. Когда взошло солнце и знойными лучами пронизало сумрак тихого покоя, в этот страшный и томный, в этот рассветный час в объятиях обнаженной и мертвой Мафальды, царицы поцелуев, под ее красным покрывалом умер молодой воин. Разъединяя свои объятия, в последний раз улыбнулась ему прекрасная Мафальда. Я знаю, что найдутся неразумные жены и девы, которые назовут сладким и славным удел прекрасной Мафальды, царицы поцелуев, и что найдутся юноши столь безумные, чтобы позавидовать смерти ее последнего и наиболее обласканного ею любовника. Но вы, почтенные, добродетельные дамы, для поцелуев снимающие одни только перчатки, вы, которые так любите прелести семейного очага и благопристойность вашего дома, бойтесь, бойтесь легкомысленного желания, бегите от лукавого соблазнителя.


Фёдор Сологуб и Анастасия Чеботаревская у себя дома. Фото Карла Буллы. 1910-е гг.

http://www.raruss.ru/excellent/2705-sologub-queen-of-kiss.html