Суета сует на могилах почивших

Живу я в келье над конторою лаврских кладбищ.
Каждый день мимо моих окон проносят и провозят на кладбище покойников.
Каких, каких процессий тут не насмотришься!
И пышные погребальные колесницы, под балдахинами, с хором певчих, собором священнослужителей,
сопровождаемые странными, на взгляд русского человека и скромные дроги простых смертных, и лафеты,
на коих привозят сюда военачальников, и простые гробы, несомые на руках...

То слышится погребальное «Святый Боже», то - прощальные залпы ружейных выстрелов при опускании гроба военачальника...
Несут, а иногда и везут множество венков, идут толпы провожающих в последний путь.
Опустят в могилу, раздастся последнее надгробное - «Вечная память»,
и скроются под землею останки человека - будь он знатный из знатных, будь самый скромный странник земли - всем один удел:
«Земля еси и в землю отъидеши!..»

Настанет весна. Оттают снега.
На могиле появится памятник - иногда роскошный, в несколько тысяч рублей, иногда - попроще...
И видишь, как с утра до вечера и идут и едут к родным могилкам русские люди, и радуется сердце, когда подумаешь:
что их влечет сюда? Да что же как не любовь?..
Ах, если бы то была любовь христианская, любовь на смирении и преданности сердца Богу воспитанная!

Но - увы!

Когда присмотришься поближе, то увидишь нечто странное, чуждое духу христианской любви.
Зайдите в контору, прислушайтесь, как тут бранят монахов за дорогие якобы расценки на все.
Но ведь эти монахи ни в чем не повинны: они исполняют лишь то, что им приказано.
А приказано - Духовным Собором Лавры, который, конечно, строго обсудил таксы
и не руководился при этом слишком корыстными целями.
За что же бранить монахов, сидящих в конторе?

- Сударыня! - пытается успокоить расходившуюся барыню инок,
- сударыня, ведь мы не можем ни копейки уступить против таксы...
- Да я не вас и браню, а всех вас, монахов!

Все вы - корыстолюбцы! - выпаливает благочестивая молитвенница за своего усопшего.
А сама покупает венок в несколько десятков рублей на могилу, венок, который, конечно,
ни покойнику, да и никому не нужен. А того, что получаемые с кладбища деньги идут на дела благотворения,
притом - не случайные, а обязательные для Лавры - она не хочет и знать.
Она готова требовать, чтоб и за ее покойника молились, поминали его имя в Лавре совершенно безплатно, и особые обедни служили даром...
Что ей за дело до того, что таких капризных просительниц - тысячи!

Но оставим их в покое.
Подумаем о другом, более важном.
Ведь вот как люди заботятся, кажется, о покойнике, когда он уже на том свете: а позаботились ли о нем, пока он еще лежал больной?
Пригласили ли к нему священника для напутствия Св. Тайнами? Приготовили ли его к христианскому переходу в вечность?
Напротив: не отстраняли ли, следуя совету нынешних неумных врачей, всякую мысль о смерти от его сознания?
Да и сам покойный: давно ли он говел и причащался Св. Тайн?
Давно ли был в храме Божьем?
Думал ли когда о вечности, верил ли в нее?
О, как ныне много таких, о коих нас, пастырей, просят молиться, заказывают нам панихиды и обедни, а сии покойники - и в Бога-то не веровали!
С какой совестью мы будем молиться за человека, который смеялся над нашею святою верою, как над суеверием?
Но и этого мало: мир сей, лукавый и прелюбодейный,
по слову Спасителя, хочет заставить нас, как бы издеваясь над нами, над нашею верою святою,
молиться даже за явных богохульников и самоубийц!
Как возмущаются эти неверы, когда архиерей решительно запретит священнику отпевать самоубийцу,
следуя в сем случаю указанию церковных правил!
Иной раз думаешь: Господи! Да чего ради эти люди так хлопочут?
Ведь и покойник, и сами-то они никогда в церковь не заглядывали и не заглядывают: на что же им эта панихида, это, в сущности,
какое-то кощунство? А им это доставляет особое удовольствие: заставить и попов «почтить» покойника их!

Ведь знаменитого иудея самоубийцу Пергамента хотели обманом похоронить в Невской лавре,
а по казненном изменнике Шмите заставили служить панихиду, да еще архиерея! Но, да не воспомянутся дела минувших
сумасшедших дней! В наши-то дни разве не творится нередко то же самое?
Разве не творят насилие над служителями Церкви, требуя от них молитвы за тех, за кого их совесть,
следуя церковным канонам, молиться не дозволяет?
А эти «панихиды» по не православным, даже вопреки воле самих покойников, совершаемые в православных церквах?
Мы молимся, часто против совести, и за армян, и за лютеран,
и за римско-католиков, и за всяких еретиков - молимся «официально», иногда даже по распоряжению мирской власти...
Не насилие ли это над свободою нашей православной совести и - это в наше-то время свободы совести!
Пора бы решить этот, жгучий для совести православных служителей Церкви, вопрос так или иначе,
но формально, окончательно: за кого из инославных усопших можно и за кого нельзя молиться?

Но едва ли сей вопрос может быть решен раньше Церковного Собора.
Но я позволю себе еще раз возвратиться к тому, как и чем поминают у нас покойников?
Я не говорю о роскошных, дорого стоящих поминальных обедах: кто же разумный человек скажет,
что они приносят пользу душе почившего?
Особенно когда они сопровождаются обильными угощениями, в виде разных вин и наливок...
Суета сует и рабство моде, обычаю, полуязыческому преданию!
Стыдно бы, кажется, просвещенным-то людям так рабствовать!
Да и нам, пастырям Церкви, едва ли не грешно поддерживать эти поминальные обеды, особенно с винами,
своим присутствием и благословением.
Со злом надо бороться мужественно, а эти заупокойные выпивки разве не зло, разве не оскорбление памяти почивших?
Но не об этом хотелось бы сказать.
Ведь верующим в Бога известно, еще с ветхозаветных времен, что милостыни и молитвы очищают грехи.
А много ли добра делается теми, кто расходует тысячи вот на эти роскошные похороны.

Иной раз - грешный человек - думаешь:
сколько бы добра-то можно было сделать, устранив всю эту роскошь и употребив истраченные на нее деньги - во славу Божью,
на дела благотворения всякого рода?
Вот там, в далекой Камчатке, нуждаются в храмах Божьих,
а походный храм можно купить готовый в Петербурге у Жевержеева всего за триста рублей:
сколько бы радостей и слезной благодарности вызвало пожертвование туда хоть одного походного храма в память почившего!
Как плачут наши бедные переселенцы в Сибири, не имея храма Божия ближе ста-двухсот верст,
как бы они возликовали, получив хотя бы вот такой походный храм для своего селения!
Сколько детишек учится в развалившихся школах церковных, зябнут, бедные, вместе со своими учителями и учительницами:
как бы они усердно помолились за неведомого им покойника,
если бы в память его им поправили, не говорю уже - построили школку!

В наших деревнях на сто верст одна больница, один фельдшер:
какое сердечное спасибо сказали бы обитатели этих деревень,
если бы им на средства и в память усопшего христианина прислали хоть временную медицинскую помощь!
А сколько сироток на свете, безпризорных, безприютных, сколько их плачет по улицам городов и селений,
сколько вдов безпомощных - сколько бы можно было сделать добра в память усопших вместо пышных балдахинов,
этих тысячных памятников, этих роскошных венков!

Ведь стоило бы только кому-либо начать: смотришь, мало-помалу вошло бы в обычай, святой обычай,
и дела благотворения, во имя любви к почившим, в духе матери-Церкви и под ее благодатным руководством,
расцвели бы благоуханными розами по лицу родной земли.
Может быть, поменьше было бы роскошных памятников на кладбищах наших обителей и столичных;
может быть, не так эти памятники были бы роскошны, но на Руси-то стало бы теплее, русской душе было бы отраднее.

А теперь... выйдешь на кладбище и как-то грустно становится,
когда эти каменные глыбы, эти мраморные и металлические часовни ничего не говорят моему сердцу, кроме того,
что тут лежит купец такой-то, генерал такой-то, тайный или действительный статский советник такой-то...
Был человек, и не стало его, а кто он был, много ли добра на земле сделал - Бог его знает!

И не движется черствое сердце на молитву за сего покойника, и равнодушно проходишь мимо такой могилы.
А вот могила известного благотворителя, вот могила героя, душу свою положившего за веру, Царя и Отечество:
и невольно поднимается рука для крестного знамения, невольно вырывается из души молитвенный вздох:

«Упокой, Господи, душу его!..»

Как хотите, а есть тайное общение душ, для нас самих непонятное,
но тем не менее реально ощутимое, когда эти души встречаются одна с другой. Как они встречаются?
Да вот вы пришли на могилку, вы прочитали надпись, которая сказала вам, что тут лежит не простой Петр или Иван,
коих миллионы, а - человек, оставивший по себе
добрую память сделанным им добром, человек, исполнивший свой христианский долг до конца,
а значит - живой член живого тела Церкви Христовой, коей мы все есть члены, и вот душа ваша уже почувствовала
свое сродство с почившим, в ней уже шевельнулось чувство живой любви к нему - ведь он член того же таинственного тела,
как и вы - и если вас потянуло к почившему, как к родному члену единого тела - Церкви Христовой,
то почему же не предположить, что и его душа почувствовала взаимное к вам влечение? Вот то, что я назвал «встречею душ».
А посредником сего таинственного влечения является
то животворящее добро, которое мы делаем во имя и силою Христа, нашего Спасителя, изрекшего:
«Без Мене не можете творити ничесоже».
А если сам почивший не успел сделать этого добра, хоть сколько-нибудь, то - как безконечно милосердие
нашего владыки Христа! - благость Божия приемлет и от нас всякое истинное доброделание от имени почивших наших братии, как бы от них самих. Как же не спешить православным творить добро в память присных своих, отшедших в иной мир!

Ах, если бы люди знали, если бы только знали всю благодатную силу такого добра!
Ведь оно рекою лилось бы взамен всех этих знаков суеты земной,
вроде венков, от коих некоторые благоразумные заживо отказываются: «Просят венков не возлагать, согласно воле почившего».
Почему бы не прибавлять к сему:
А вместо венков сделать что-либо доброе в память покойного?..
_
Автор: архиепископ Никон (Рождественский)
Из книги: «Козни врагов наших сокруши...»