Каждый день приходят ко мне родители.
Сегодня одна женщина пришла: "Как помочь моему сыну?",
я спрашиваю, сколько лет. 21 год. Отнять от груди надо, уже пора.
Уже всё, ничем помочь нельзя, только молиться.

Вот когда ребёночек на ручках, очень многое можно сделать. Очень многое.
Один наш прихожанин с женой взяли мальчика-сироту, совсем младенца, сейчас ему уже 18 лет.
За 18 лет он даже на папу нового своего стал похож. Сейчас поступил в очень хороший ВУЗ.
А если бы он остался в детском доме, он сейчас бы был в тюрьме. От воспитания очень много зависит, чрезвычайно.
Поэтому если мама или папа, или они вместе спрашивают, что им делать с сыном или дочерью, которым 15 лет,
это говорит о том, что они 15 лет ничего с ними не делали.
А воспитание – это целенаправленный процесс, как выращивание курицы, или яблоневого сада, или кактуса.
Это постоянный процесс.
Даже растения требуют обрезки, подкормки, окучивания мульчирования, борьбы с насекомыми.
А как иначе? А ребёнок – как трава в поле… или в школе.
А это вообще страсть Господня.
Получаешь готовый продукт, который есть нельзя, потому что ингредиенты несъедобные.

Однажды мне один небольшой ещё мальчик сказал:
"Никак не могу начать читать книжку".
Я спрашиваю: "Какую?" – "Приключения Тома Сойера".
Я говорю: "Интересно. Когда я был твоего возраста,
меня от этой книжки оторвать было нельзя, я её прочёл вообще за два дня".
Совсем другая жизнь: ребёнок должен предпринимать героические усилия,
чтобы заставить себя читать книгу, написанную очень талантливым автором,
переведённую очень талантливым переводчиком, и которая абсолютно соответствует его возрасту.
И он должен заставлять себя, ему это трудно – из буковок складывать слова, предложения, вникать понимать.
Потому что он привык получать всё готовое, всё разжёванное и переваренное.
На эту кашицу и смотреть-то нельзя, она и пахнет не очень, а ребёнок привык к этой интеллектуальной пище.

Христиане должны учиться заново воспитывать своих детей.
Сто лет назад, двести (и так далее в глубь веков) детей воспитывало всё общество.
Ребёнок на улице играет – за ним следит вся деревня.
Никто никогда не пройдёт мимо, если он что-то не то делает, обязательно тут же родителям скажут,
а если рукой дотянутся или смогут догнать, обязательно остановят.
А сейчас родители только и думают, в какую бы школу его спихнуть.
"О, очень хорошая школа, мне сказали".
Или в детский сад.
Только родила, ещё в декретном отпуске, сразу в детский сад.
Только куда-нибудь его пристроить.
И получаешь воспитание, как раз соответствующее данной эпохе. Выращивают не христиан, а монстров.
Когда монстр маленький, его можно ещё понудить ходить в церковь, но дальше 15-ти лет дело не пойдёт.
Потому что формальное воспитание.
В истории такое было.
Был такой человек по имени Юлиан, он учился в одной из лучших школ, его соучениками были
Василий Великий и Григорий Богослов, и были из христианских семей,
а он, хотя тоже был из христианской семьи, возненавидел и Христа, и Церковь.
И даже один из его великих соучеников сказал: "Мир ещё не знает, что за змею выращивают в этой школе".
И он стал императором, и стал закрывать церкви, и организовал ужасающие гонения на христиан.
Но по милости Божией был убит в сражении, поэтому всего четыре года христианская империя страдала от Юлиана,
которого история прозвала Отступником.
У любого историка спросите, кто был Юлиан Отступник, и любой историк вам обязательно расскажет.
Вошёл в века как тот, кто отрёкся от Христа.

А сейчас у нас практически в каждой русской семье выращивают Юлианов и Юлиан Отступников и Отступниц.
Глядя на всех нас можно спросить: "А где же ваши дети? Где они?
А где же внуки?" Что мы ответим?
Мы можем ответить только их словами: "Ой, я устал, мне некогда".
"Ой, батюшка, он устал. Ей некогда, она учится".
Чему можно учиться в этом мире, как только не христианству?
Чему ещё в этом гнилом совершенно, продажном, извращённом, развращённом мире можно учиться?
Только христианству. Всё остальное – второ-, третье-, квадро-степенно. На двадцатом месте всё остальное.
Это совершенно не важно, никто на Страшном Суде не спросит: "Ну, какая у тебя программа?
Что ты сейчас играешь на фортепьяно?", никто у тебя не спросит:
"Ну хорошо, а задачку какую решил?
Теорему Ферма решил? Нет?
Ну, жалко, для Царствия Небесного не подходишь".
Никто этого не будут спрашивать, будут только смотреть на качество твоей души.
А ты что, такое же хамло, как был 15 лет назад?
А ты так же куришь и пьёшь? А ты так же бросил своих детей?
А ты так же… и так далее, и так далее.
Ну так и что? Не люди, а монстры.
И если человек не каннибал, мы уже по него говорим:
"Ну это хороший человек."
_
Протоиерей Димитрий Смирнов

НАСТАВНИКИ СМИРЕНИЯ

Апостол Павел говорит: «Поминайте наставников ваших» (Евр. 13: 7).
Обычно мы называем наставниками людей, оказавших доброе влияние на нашу жизнь.
Как правило, с этими людьми мы хорошо знакомы…
Но бывает и иначе.
Я с благодарностью вспоминаю людей, с которыми едва был знаком,
но которых считаю подлинными наставниками в главном «делании» христианина – в смирении.

Когда кто-нибудь говорит:
«Вот я сейчас грешу, а потом покаюсь», – он, скорее всего, не понимает, что говорит.
Покаяться, смириться – это не значит просто исполнить
какой-то необходимый ритуал, но – прийти в особенное состояние духа,
и в это состояние приводит только Господь сообразно с расположением нашего сердца,
с прежней жизнью в ее глубинном, сущностном измерении.
Так что, если человек по отношению к истине долгое время
проявлял сознательное небрежение и дерзость, если он был упрям в своем противлении Богу, не факт, что он вообще когда-нибудь придет к покаянию.

И исключения в этом смысле только подтверждают правило.
Потому что есть такая страшная вещь, как духовная смерть, окамененное нечувствие, – когда человек совершенно утрачивает представление о себе самом, о цели существования, о духовной жизни.

И, напротив, наблюдая, как вчерашние еще безбожники в считанные дни, а иногда и часы, приходят
к глубокому и истинному покаянию, видишь ясно, как берег их, как пестовал годами и вел к этой минуте милостивый Господь.
Но вел, именно видя доброе расположение их сердца!
Это так ясно, и действительно замираешь в благоговении перед этой очевидной и неизреченной любовью Господа
к самым незаметным и «обыкновенным», как нам кажется, людям.
И хочется тогда воскликнуть только одно: «Господи, милостив буди и мне, грешному!»

Я вспоминаю первое свое причащение «на дому» в качестве священника. Я приехал тогда в старый район города,
с его захолустьем, заброшенностью, к женщине, у которой умирал брат. Он всю жизнь проработал шахтером; жизнь была тяжелая, грешная…
ну какая у шахтера жизнь, какие радости?!
Каторжный труд, а «на досуге» – друзья, выпивка, отчаянный мордобой, похмелье…
Даже семьи у брата не было: или не сумел создать, или он растерял всех – я уж не помню.
И вот он приехал к сестре в Симферополь, но тяжело заболел и буквально за несколько недель оказался на пороге смерти.
Когда я приехал, он уже был в состоянии «минимального сознания», то есть казалось, что с ним невозможно общаться,
а такого человека, конечно, невозможно ни исповедать, ни причастить. Что делать?
Я наклонился к нему и попросил, если он меня слышит и понимает, показать это движением век.
Он прижмурился, и я стал его исповедовать. Я называл грехи, потом спрашивал: кается ли он?
Он движением век показывал, что да, кается. А в конце даже прослезился.
Словом, было понятно, что человек кается осознанно. Тогда я спросил: хочет ли он принять причастие?
Он показал движением век, что хочет, и я его причастил. Через четыре часа этот человек мирно скончался.
 
По преданию Церкви, люди, удостоившиеся исповеди и причастия перед смертью, не истязаются на мытарствах,
а как чистые, святые души возносятся ангелами на небеса.
Я понимал, что такие события не случаются просто так: это великая милость – исповедоваться и причаститься перед смертью;
и я стал думать: что же в этом человеке было такого «особенного», что Господь сподобил его перед кончиной
быть причастником Христовых таинств.

Спрашиваю у сестры:

– Он в храм ходил?

– Нет, – отвечает, – не ходил.

Ну, думаю, плохо дело… Если человек еще и храмом Божиим пренебрегал…

Но на всякий случай спрашиваю:

– А почему не ходил?

– Да понимаете, батюшка, – отвечает сестра, – он считал себя недостойным.

Говорил: «Я, скотина такая, сволочь, и выпиваю иногда, и курю, и матом ругаюсь… Как же я могу в такое святое место войти?»

Понимаете?
Он действительно так считал, и, может быть, Господь за смирение,
за искреннее благоговение этого человека перед святыней принял его в святое Свое общение.

Как-то так совпало, что два похожих по обстоятельствам, по духовной сути события произошли со мной и совсем недавно.
В разные дни одной недели я посетил на дому двух женщин, умирающих от рака. Одну я особоровал, а другую причастил,
и обе они скончались через несколько часов после нашей встречи.
И вот опять же меня поразило это смирение, которое трудно передать словами, но которое – я это чувствовал ясно – и есть то самое,
настоящее смирение, к которому мы все должны стремиться.
По счастью, у этих женщин, когда я с ними общался, не было страшных болей, от которых страдают раковые больные,
и мне как бы представилась возможность «заглянуть» за их болезнь…
А там сквозила такая благодатная чистота, такая сокровенная близость к Богу,
что мне оставалось только благодарить Господа за возможность быть свидетелем этого светлого примирения.

Понятно, что и физическое истощение сыграло в нем свою роль, но, с другой стороны…
Человеку дается время и шанс предать себя всецело в руки Господа, и для этого болезнь создает предпосылки.
Но неправильно думать, что все здесь происходит «само собой», естественным образом.
Невидимая другим, но явная Богу, происходит в страждущем человеке работа души, и хотя болезнь содействует смирению,
но свой сознательный выбор, шаг навстречу Богу человек делает сам.

Одну из женщин я отпевал через несколько дней.
Вокруг было много родственников – людей, далеких от Церкви.
Они явно чувствовали себя неловко, присутствуя на богослужении.
Я знал, что и сама эта женщина только во время болезни
пришла к глубокой вере, но тем более поражался тому духовному взлету, который она успела совершить в конце земной жизни.
Это действительно впечатляет, когда человек, еще вчера изможденный мукой, улыбается умиротворенно
и ясно из гроба. Это как ответ. И это не единичный случай.
Так бывает всегда, когда человек оставляет земную жизнь, успев примириться с Богом и близкими.

И так очевидна была в этих случаях любовь Божия!
Потому что эти женщины не сделали в своей жизни ничего «особенного» и даже пришли к сознательной вере в самый последний период жизни и во многом благодаря своей болезни.
Но именно сознание, что они ничего в своей жизни не сделали доброго, я думаю, и помогло им достигнуть смирения.
И в то же время насколько труднее будет смириться тому, кто мнит себя имеющим хоть что-нибудь доброе за душой.
Это-то и есть препятствие для настоящего примирения с Богом.
А ведь это «мнение» многие из нас, называющих себя христианами, носят, так или иначе, в себе.

Дай Бог прийти нам в такую меру смирения, чтобы именно осознавать полно и ясно свою нищету,
совершенную обнаженность от добрых дел.
Чтобы нам понять: мы совсем ничего не имеем доброго, ничем не богаты: ни средствами, ни властью, ни талантами,
ни способностями, ни достоинствами. Ничем!
Это понимание – великий дар Божий, и это то, о чем говорится в Откровении Иоанна Богослова:
«Ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг»
(Откр. 3: 17).

Несколько дней я ходил под впечатлением от этих «негромких» встреч, храня в душе несомненное чувство, что я прикоснулся к тайне.
К тайне единения человека с Богом!
И это было так потрясающе, что я думал… молился от всего сердца: Господи, и я так хочу умереть… и я хочу так предаться Тебе…
всецело, без остатка!
И еще: дай мне, Господи, всегда, во всех обстоятельствах жизни иметь сердце, устремленное к Тебе!
_
Священник Димитрий Шишкин