119 лет назад умер Антон Чехов. Ему было всего 44 года.

Его похороны превратились в многотысячную демонстрацию, землю из Таганрога, которую насыпали на его могилу на Новодевичьем, разобрали, как святыню, в первые дни…

… Мне трудно писать о Чехове, потому что центром русской литературы для меня с первой страницы навсегда стал именно он. Его способность к гармонии слова и совершенство стиля так потрясли меня еще в школе, что, мучаясь над своими прозаическими текстами (рассказами и повестями) и не находя слов, разрывая и вновь принимаясь писать, я искренне горевал оттого, что Чехов, бедный, милый, человечный Антон Павлович уже умер. И поэтому я не могу пойти к нему и умолить открыть мне тайну сложения слов.

Я прочел его всего как безумный, словно не помня себя, большими глотками, как умирающий от жажды в пустыне пьет холодную воду долгожданного родника. И начал читать заново. Но мне было мало и я учил его наизусть, вернее, он как-то учился сам и я вдруг обнаруживал, что могу без книги читать про себя и «Скучную историю» и «Палату номер 6» и «Дуэль» целыми главами. Именно от Чехова я пошел дальше, к Толстому, Куприну, Гаршину, Бунину, Аверченко, Тэффи…

Я проходил сквозь миры прозы Чехова, как по бесконечной анфиладе прекрасных комнат, где можно приостановиться, отдохнуть и идти дальше, не видя конца и наслаждаясь бесконечной сменой чувств и впечатлений. Его страницы пробуждали во мне не только способность мыслить, но и смирение перед исполинским величием человеческого духа, во мне оживало стремление потрясти весь мир… И нежелание это делать. Хотелось просто молчаливо стоять в стороне и наблюдать.

Его коричневые дореволюционные томики (я предпочитал читать старые, современные ему издания – казалось, что так он ближе) стали одним из моих путеводителей по жизни, чувствам, страданиям, страстям и разочарованиям. Именно Чехов объяснил мне, что страдать и разочаровываться тоже нужно уметь. Помню свой восторг или лучше сказать опьянение от осознания своего причастия глубоких мыслей, трагической, пронзительной жизни, поразительных, граничащих с откровением, истин.

Передо мной чередой проходили священники, инженеры, учителя, мужики, благородные женщины, крестьянские бабы, мыслители, мечтатели, визионеры, музыканты, вся суть и все содержание старой России, та далекая жизнь, которую я почувствовал, полюбил навсегда и даже при недолгой разлуке с нею скучал и томился. Хотелось начинать жить иначе прямо сейчас, здесь, глубоко мыслить, творить, искать в себе самом неведомые, притягательные глубины. Я шел по прекрасным тропам Чехова, чувствуя, что иду по прекрасной стране, которая до этого жила для меня только в картинах прерафаэлитов, а теперь окружила меня и увлекла за собой в трагический, неповторимый, притягательный мир этих давно ушедших людей, похожих на тени на театральном занавесе.

Когда я долго читал Чехова, современная речь начинала казаться мне грубой, дома топорными, музыка вульгарной, а лица безвкусными и вытертыми, как старое замшевое пальто. И мне очень хотелось хотя бы на миг взбежать по ступеням старого барского дома с белыми колоннами, войти в комнаты, услышать издалека звуки рояля, разговоры и смех, почувствовать то, что они, его герои, не решаются сказать словами, боясь силы освобожденного из уст слова.

Я открывал для себя красоту в том, в чем раньше не видел ее и становилось пошлым и банальным то, что раньше влекло или с чем я мирился. Помню, как вдруг то, что я читал, совпадало с запахом травы, нагретой солнцем, окрашивалось в цвет вечернего неба, подхватывалось шумом аллей или звучало музыкой, доносившейся из чьей то форточки. И до сих пор иногда запахи и звуки вызывают из глубин моей памяти те или иные чеховские образы.

… Его нет уже больше ста лет.

Как странно.

 

Автор: Борис Якеменко