"Пизанский антикварий предложил мне старинный кувшинчик для слез, уверяя, что ему не меньше четырех тысяч лет. Его нашли среди развалин одного из древнейших городов Этрурии. Антикварий сказал, что это кувшинчик с гробницы и что в те незапамятные времена, когда даже египетские пирамиды были молодыми, Дамаск — деревней, Авраам — лепечущим младенцем, а о Трое еще никто и не помышлял, какая-то семья, понесшая тяжелую утрату, собирала в него слезы о дорогом умершем. Кувшинчик говорил с нами на своем языке, и его исполненная тихой грусти немая повесть о пустом месте за столом, о знакомых шагах, которые не зазвучат больше под родным кровом, об умолкнувшем любимом голосе, об исчезнувшем знакомом облике была красноречивее всяких слов и заставила нас забыть о длинном свитке столетий! Эта повесть, всегда для нас новая, неожиданная, страшная, надрывающая душу, — как давным-давно она известна! Никакое искусно изложенное историческое повествование не могло бы так живо воскресить, одеть плотью, сделать такими человечными мифы и тени седой старины, как этот маленький глиняный сосуд."
Марк Твен. "Простаки за границей".
---
4 ноября я опустил в промерзшую землю гроб с легким высохшим телом Сидякиной Валентины Григорьевны, 30 мая 1924 года рождения, уроженки Томска.
Помню в раннем детстве, как-то отключили электричество. Фильм «Тайна двух океанов» прервался. Горела керосинка. Бабушка расплакалась и помолилась (она не была шибко верующей). Рассказала мне, что до еврейской революции они жили в самом Томске, зажиточно. Были заводскими. Однажды ночью красные долго пытали и резали соседей, всем отрядом. Днем взрослые поглядели на результаты. Мужики выковали огромные ямы в укромных местах, с вечера порезали там скот и лошадей, укрыли надежно. Взяли ружья и ушли в тайгу. Мама все голосила про восемь коровок и двух лошадок, отец молчал. Последующего голода мать не пережила. Надломилась она. Потому что ее брат был первым богатеем на улице. Еврейская сволочь штурмовала дом, семье выйти не дали. У дяди кончились патроны. Он поглядел на детей, подошел к зеркалу и аккуратно перерезал себе горло от уха до уха. Его золота жиды так и не нашли.

А отец у бабки был двужильный. У них в роду мужики меньше ста лет не жили. Потому что пасеку свою держали, в тайге много времени проводили. Взял он детей в охапку и пошел к властям с требованием направить его на строительство Турксиба, Большого Ферганского канала и прочей инженерии на Восток, куда уже многие сибиряки переехали. Ибо пришло письмо от ранее уехавшего друга, что тут сытно и тепло, "на полях вата, на обочинах дорог урюк, много винограда и народ приветливый к русским."
Повезло, отпустили из Сибири «пионера революции». В Узбекистан ее привез папа, «пионер революции», томский инженер. Пятилетней девчонкой и брата Федю, на несколько лет старше. Гранаты ели как яблоки и плакали, что горько.
Потом Федя ушел в армию, танкистом. За 12 лет приезжал в отпуск 3 раза. Все время воевал, но писал что счастливо, без ранений. Получил Героя Советского Союза, капитана. А в 1948 кажется, похоронка на Федю пришла. Так его на мине подорвался. Было ему 28 лет, детей не оставил. Вот и кончился род томских Сидякиных.
Бабушка всегда была умной и справедливой, работала главбухом, маму мою родила.
Единственный человек, что заступалась за меня перед соседями, старшеклассниками, родителями, женами и тещами. И за братишку моего покойного заступалась.


В мае этого года я похоронил брата младшего. Ему было 42 года и он был могучим и прекрасным парнем. Он жил один, в поселке под городом. Приехал в гости к родителям худой как скелет. Отец сразу вызвал скорую. Крупозная двусторонняя пневмония, сразу в реанимацию. Два месяца, что врачи боролись за его жизнь, я практически не выходил из его палаты. Даже в реанимации часами сидел с ним, когда он был в сознании. Заведующий, золотое сердце, разрешил. Знал, что братишка не выживет. Легкие ему несколько раз прокалывали, но они так и не развернулись в итоге. К медикам нет никаких вопросов, брат был мужественен и терпелив. Я горжусь им.

Последний предсмертный звонок брата я не услышал, пропустил. Поздно вечером было, спал я уже видно. А утром он умер в 08.00. Что он хотел сказать мне на последок? Кому дозванивался, говорил что дышать уже не может почти. Отец в 6.00 был в больнице. Братишка шутил с ним, но сказал что "Наверное уже все, папа." Врачи забрали брата в реанимацию. Отцу шепнули, что "Ваш сын из реанимации на этот раз не выйдет." Такие дела...

Уверен, что сейчас на том свете за большим русским столом сидят мои покойные родственники. 25 летние матери и их 94 летние дочери, 105 летние мужья и отцы, 28 летние герои. Радостно и неспешно ни пьют чай с баранками и вареньями, радуются общению. Что покойные брат, что бабушка, оба были честными и открытыми людьми. Бывало, мы ругались, а с братом и дрались в детстве.

Сейчас у меня у голове стоит одна мысль: длительное время мой брат Николай и моя бабушка Валентина знали о том, что уже не подымутся. Но они ни разу не закапризничали, ни разу не пожаловались и всегда говорили «Мне получше. Спасибо. Ничего не надо, всего хватает».
Простите меня, и брат и бабушка. За все плохое, что вам сделал, за все что не оправдал. Я очень-очень хочу к вам. Просыпаюсь почти каждое утро в начале шестого от рыданий. По брату горюю особенно сильно.