Мы привыкли говорить о том, что дети чисты и невинны – это действительно так. Но не потому, что они бесхитростны, наивны и асексуальны, а потому, что они просто дети. Вообще, я склонна говорить о чистоте и невинности всех людей не земле «ибо не ведают, что творят», но это уже другая история. Сейчас я хочу поговорить о детской сексуальности. Хотя, возможно, это только мне так «повезло», а у всех остальных людей было как-то по-другому. (Заранее извиняюсь за откровенность и людям слабонервным, возможно, вообще не стоит это читать). Кстати, я никогда и ни с кем, не разговаривала на эту тему. И мне хочется исповедаться и в этом.
Я пошла в садик в пять лет. Это было настоящее испытание. Я ненавидела садик. До сих пор, если чувствую запах омлета, вспоминаю этот детский ад. Мне не нравилось все: еда (про омлет я уже сказала – высокий, трясущийся, с запечённой корочкой наверху), порядок спать днем в этом ужасном холодном помещении с тридцатью твердыми и неуютными кроватками (я помню, что нельзя было спать, обняв подушку, и за это меня несколько раз наказывали: садили в одних трусиках на стульчик до окончания тихого часа), заниматься чем-то непонятным весь день, с какими-то дурацкими игрушками и странными детьми. Самыми счастливыми били дни болезни, когда я оставалась дома и играла в своем домике под столом в куклы: шила им одежду на бал.
В садике у меня был друг Вова, с которым мы играли в дочки-матери, и он просил, чтобы я его называла «мама Марина» (у него погибли родители в автокатастрофе, маму звали Мариной). Еще была подруга Таня, которая вместо воспитательниц читала нам сказки вслух. А еще был наш общий жених Саша. Мне он очень нравился. Когда нас ставили парами, или просто просили взяться за руки и я оказывалась с ним рядом, мне было очень приятно чувствовать его руку в своей (я и сейчас хорошо помню это ощущение). Этот Саша с мальчишками любил играть в такую игру: они бегали за девочками и тех, кого ловили – задирали юбку и снимали трусы, это если играли в помещении, а если на улице, то целовали. Мы с подружкой Таней были крепкие орешки, мы прятались по каким-то углам и считали себя партизанами. Нас не ловили (но думаю не из-за того, что мы прятались, а из-за того, что мы им были не очень интересны). А я завидовала тем, кого ловили. Я представляла, как это в туалете снимут трусы…
Безусловно, это акт насилия. И если вспомнить, что для меня в детстве являлось возбуждающим, или точнее тем, что в моих фантазиях должно было приносить наибольшее удовольствие, это будут сцены насилия. Возьмем к примеру игры, с сестрами. Я специально в них поддавалась или выполняла пассивную роль. Со старшей мы играли в больницу, я, естественно, была больной. С младшей – фантазировали Город без правил, где правители приказывали подчиненным выполнять всякие непристойные «задания». И опять же я «озвучивала» подчиненных. Порой сестры вместе «побеждали меня». Одним из моих самых сильных детских воспоминаний был такой случай. Я сидела в туалете, а сестры со смехом, открыли туалет, стащили меня с унитаза, с силой защекотали и завернули в ковер. Сказали, что вырежут дырку в самом интересном месте, и на обозрение всех поставят меня перед окном. Я конечно очень протестовала, даже наверно рыдала, но… в этом было что-то однозначно приятное.
Или вот еще один показательный случай. Все свое детство я ходила в музыкалку. Если вечером меня никто не встречал, мне приходилось идти до дома одной. Идти нужно было не долго, всего минут десять, но дорога лежала через сквер, в котором вечером частенько даже не горели фонари. Так как бабушка с мамой меня активно пугали маньяками и насильниками стоит ли говорить, что за каждым кустом я видела маньяка. Мне было так страшно, что я решила посмотреть страху в глаза, представив самое худшее. И я представляла маньяка, который меня насилует и расчленяет. В итоге эта фантазия мне так понравилась, что потом в ванне, занимаясь онанизмом я часто представляла эту кровавую сцену насилия, совершающегося надо мной.
Вся моя детская сексуальность базировалась на том, что мне нравилось представлять себя униженной. Именно это являлось основным гвоздем моих фантазий. Откуда у меня это желание? Вероятно, это мой ответный ход миру, в котором я жила. Родителям было сложно: трое детей, малосемейка, задержка зарплаты, сокращения, талоны… соседи матерились, мы, наверное, не слушались. Это был ад. Не мудрено, что мама истерила, а папа либо пил, либо был на взводе. Ругались постоянно все со всеми. Однако я эти крики воспринимала как крики, направленные лично на меня. И мой внутренний мир придумал себе спасение: поддаться, упасть и «поднять лапки вверх» (в природе, многие насекомые используют этот метод в качестве защиты), признать все обвинения (с моей точки зрения крайне несправедливые) и рыдать до нервного срыва, до потери сознания из-за бесконечной жалости к себе. Моя агрессия была направлена внутрь меня. Возможно из-за этого все эти мазохистические фантазии.
