Две вещи в мире для меня 
всегда были самыми святыми:
стихи и любовь (
Елизавета Дмитриева)

 «Милый друг, вы приподняли только край моей вуали…»

 Даже одной женщине трудно понять другую, куда уж мужчинам с их прагматичностью, даже самым «лучшим» из них! Ведь что пишут — малышку Елизавету — Лилю, как её называли, — никто всерьёз не воспринимал в литературных кругах, а её стихи не имели никаких шансов быть опубликованными. Поэтому по совету своего большого друга, кумира, человека, которого она просто любила , Максимилиана Волошина, Лиля взяла себе необычное имя Черубины, и вдвоём они полгода морочили голову публике, наслаждаясь успехом возникшей на российском поэтическом небосклоне звезды. Может быть, я слегка утрирую, но только слегка. Ведь этой мистификацией и последующим разоблачением не объяснить, почему Елизавета Дмитриева не смогла никогда больше писать таких стихов, какие писала Черубина.

Казалось бы — вот он, успех у публики, признание её поэтического дарования… Какая, в сущности, разница теперь, как зовут талантливую поэтессу и какое имя будет стоять под текстами её стихов? А вот нет — произошло убийство души, и «что-то главное пропало»… Как сказала Марина Цветаева — «её разбудили, как сомнамбулу». И это — женский взгляд на трагедию Елизаветы-Черубины.

Возможно, есть ещё схожие трагедии, когда вдруг загоралась и гасла звезда, оставив после себя неоспоримые следы творческого и именно кратковременного дара, в определённых временных рамках, какой бы ни была впоследствии частная жизнь самой женщины. А мне сдается, что особенно счастливой она уже быть не может…

Трагедия Черубины — взгляд женщины и поэта

Марина Цветаева. Живое о живом (Волошин)

… Жила-была молодая девушка, скромная школьная учительница, Елизавета Ивановна Дмитриева, с маленьким физическим дефектом — поскольку помню — хромала…

В этой молодой школьной девушке, которая хромала, жил нескромный, нешкольный, жестокий дар, который не только не хромал, а, как Пегас, земли не знал. Жил внутри, один, сжирая и сжигая.

Максимилиан Волошин этому дару дал землю, то есть поприще, этой безымянной — имя, этой обездоленной — судьбу. Как он это сделал? Прежде всего, он понял, что… боги, давшие ей её сущность, дали ей этой сущности обратное — внешность: лица и жизни. Что здесь, перед лицом его — всегда трагический, здесь же катастрофический союз души и тела. Не союз, а разрыв. Разрыв, которого она не может не сознавать и от которого она не может не страдать… Жестокий самосуд ума, сводящийся к двум раскрытым глазам. Я такую себя не могу любить, я с такой собой — не могу жить. Эта — не я…

Максимилиан Волошин знал людей, то есть знал всю их беспощадность, ту — людскую, — и, особенно, мужскую — ничем не оправданную требовательность, ту жесточайшую неправедность, не ищущую в красавице души, но с умницы непременно требующую красоты…

Руку на сердце положа, — может школьная, скромная, хромая, может Е. И. Д. оплатить по счёту свои стихи? Может Е. И. Д. надеяться на любовь, которую не может не вызвать её душа и дар? Стали бы, любя её ту, любить такую? На это отвечу: да. Женщины и большие, совсем большие поэты…

Стало быть, только женщины. Но думает ли молодая девушка о женской дружбе, когда думает о любви, и думает ли молодая девушка о чём-либо другом кроме любви? Такая девушка, с такими стихами…

Как же быть? Во-первых и в-главных: дать ей самой перед собой быть, и быть целиком. Освободить её от этого среднего тела — физического и бытового, — дать другое тело: её. Дать ей быть ею! Той самой, что в стихах, душе дать другую плоть, дать ей тело этой души.

Итак, Черубина де Габриак. Француженка с итальянским именем, либо итальянка с французской фамилией. Пусть и не пытаются выследить — не выследят никогда, если же выследят — беда и ей, и им.

В редакцию «Аполлона» пришло письмо. Острый отвесный почерк. Стихи. Женские. В листке заложен не цветок, пахучий листок, в бумажном листке — древесный листок. Адрес «До востребования Ч. де Г.»…

Они хотели видеть, она, — скрыться. И вот — увидели, то есть выследили, то есть изобличили. Как лунатика — окликнули и окликом сбросили с башни её собственного Черубининого замка — на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги.

— Елизавета Ивановна Димитриева — Вы?

— Я.

Это был конец Черубины. Больше она не писала. Может быть, писала, но больше её никто не читал, больше её голоса никто не слыхал…

 В заключение

 Черубина, точнее, Елизавета Дмитриева. Маленькая, не такая уж и некрасивая, мечтательная девушка, прошедшая в детстве и ранней юности через физические и нравственные страдания, способная и ценить красоту, и творить, попадает в избранный круг небожителей — настоящих и будущих. С одной стороны — кумир, сложившееся имя, Максимилиан Волошин, с другой — начинающий, но уже отмеченный печатью будущей славы Николай Гумилёв. И обстоятельства сложились так, что оба они, в силу самых разных обстоятельств, обратили внимание на скромницу Лилю. Золушка получила приглашение на бал, хотя наряд ещё не был готов. У какой 22-летней девушки в этих обстоятельствах не закружится голова? Я уверена, что Черубина — это дитя Любви, а не Честолюбия. Не о славе мечтала маленькая Лиля — она мечтала об идеальном возлюбленном, а получила сразу двух. А потом — разоблачение, связанная с этим дуэль между Волошиным и Гумилёвым, эмоциональный шок, позже — разрыв с Волошиным: «Макс, слушай, и больше не буду повторять этих слов: я никогда не вернусь к тебе женой, я не люблю тебя» (из письма от 15 марта 1910 года).

 Именно поэтому её просто хорошие стихи периода до 1909 года становятся блестящими в эти несколько месяцев мистификации, потом — тишина, а дальше… дальше так могла бы писать любая, но не Черубина.

Мечта о любви и сама любовь — вот истоки феномена Черубины. Недаром живая и настоящая Елизавета Дмитриева всю жизнь терзалась страхом потери способностей к творчеству. Наверняка она осознавала степень своего дарования и потом, впоследствии, писала об ином пути, ином предназначении.

Черубина де Габриак:

Лишь раз один, как папоротник, я
Цвету огнём весенней, пьяной ночью…
Приди за мной к лесному средоточью,
В заклятый круг, приди, сорви меня!

Люби меня! Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче,
Я, как миндаль, смертельна и горька,
Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

1909

С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.

Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.

Но спят в угаснувших веках
Все те, кто были бы любимы,
Как я, печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.

И я умру в степях чужбины,
Не разомкнуть заклятый круг.
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?

1910

Интернет-журнал "Солнечный ветер"

Сайт: http://ouc.ru/gabriak/ - Черубина де Габриак