"Некто из фарисеев просил Его вкусить с ним пищи; и Он, войдя в дом фарисея, возлег. И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром".
Евангелие от Луки

Все предки Марины Ивановны Цветаевой по отцовской линии были священниками, кроме самого Ивана Владимировича, который, хоть и закончил семинарию, и даже академию, но батюшкой не стал. Духовное звание в России долгое время было почти кастовым. Так что, когда вышло послабление, многие тут же сменили профессию, серьезно пополнив революционные ряды. Формальное, внешнее благочестие, конечно, сохранилось. Но Цветаева не принимала его с детства.

Рано лишившись матери, она вообще росла самостоятельной и своевольной. Незадолго до первой исповеди ее преследовало странное наваждение: вместо молитвы, несчётное число раз, холодея от кощунства, она произносила: Бог-Чёрт, Бог-Чёрт… Готовясь признаться в этом священнику, она была обескуражена его вопросом: с мальчиками целуешься? О том, что действительно мучило юную душу, никто не спросил…

громом грянет: - На Дону!
- Что делали? - Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.

Осень 1919 года. Есть в Москве нечего, нет даже хлеба – одно зерно. У Марины Цветаевой на руках две дочери: Ирине два с половиной, Ариадне, Але, – семь. Муж – офицер Белой армии, и от него нет никаких вестей. Кто-то из знакомых говорит, что девочек можно пристроить в какой-то загородный приют в Кунцеве – там топят и кормят американскими продуктами. Понимая, что зиму троим не пережить, в середине ноября Марина Ивановна их отвозит.

Под новый год ей сообщают, что в «образцовом» приюте вовсе не так уж хорошо (постоянные карантины, все тот же голод), и что детей лучше было бы забрать. Но куда!? Из семи комнат в квартире жилой осталась одна. Окно в ней от буржуйки потемнело так, что в комнате всегда ночь. На дрова ушла вся мебель, а температура по утрам все равно не выше пяти градусов… Наконец, Аля заболевает тифом, и Марина бросается за ней. Хватает домой. Из последних сил выхаживает. А второго февраля узнает, что с голоду умерла ее младшая дочь.

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую -
Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать – разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.

Этот материнский стон вырвется из Марины Ивановны только на Пасху. До этого – полное молчание, загнанность и тоска. Почти все вокруг обвиняли ее в смерти Ирины. Да, наверное, и сама она. В те же дни, в то же Светлое Христово Воскресение 20-го, она пишет стихотворение «Грешница».

Ты пишешь перстом на песке,
А я Твоя горлинка, Равви!
Я первенец Твой на листке
Твоих поминаний и здравий.
Звеню побрякушками бус,
Чтоб Ты оглянулся – не слышишь!
О Равви, о Равви, боюсь –
Читаю не то, что Ты пишешь!
А сумрак крадется, как тать,
Как черная рать роковая.
Ты знаешь - чтоб лучше читать -
О Равви – глаза закрываю…

Это из Евангелия от Иоанна. Когда фарисеи привели ко Христу перепуганную женщину и спросили: надо ли побить ее камнями, потому что она поймана в прелюбодеянии? – Иисус ответил: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Книжники разбежались. Для Цветаевой это была не только самозащита – ее саму хоть и заставали не раз, но смертью не наказывали, просто не любили. Не имея собственных сил на борьбу, она надеялась на Спасителя. Ведь евангельские мироносицы: и Мария Магдалина, и Иоанна, жена домоправителя Иродова, и Сусанна, были исцелены Господом от злых духов и болезней, и потом служили Ему своим имением. И были на Голгофе. И первыми пошли ко гробу. И первыми увидели Христа Воскресшего.

1921 год. Гражданская война закончилась, а известий о муже все не было. Цветаева не сдавалась. Она будет ждать Сережу. Ждать и искать. Всех знакомых она умаляла спрашивать о нем, где только можно. И вдруг 1 июля благая весть: «Мой милый друг – Мариночка! С чего начать? Нужно сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить. Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего от Вас не буду требовать – лишь бы Вы были живы!»

«Мой Сереженька! – отвечает она Эфрону. – Если от счастья не умирают, то каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. Не знаю, с чего начать. – Знаю, с чего начать: то, чем и кончу: моя любовь к Вам…»

Вообще-то, белогвардейских жен в те времена нередко расстреливали или отправляли на Соловки. Но она об этом даже не вспомнила – так и написала в прошении «для воссоединения семьи». Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не одно обстоятельство. Примерно в это время советское правительство начало готовить массовую высылку инакомыслящих.

Во-первых, от них давно пора было избавиться, а во-вторых, надо было идейно расколоть эмиграцию. А кто это мог сделать лучше, чем вечно бунтующие Николай Бердяев, Сергей Булгаков и Марина Цветаева? Ей стали всячески намекать на положительное решение ее вопроса, а заодно поставили на усиленный паек. Марина Ивановна, словно почувствовав, какого от нее ждут поведения, стала Ариадну откармливать (а, может быть, ей кто-то и сказал – ведь нашелся чекист, который посоветовал ей до границы помалкивать, потому что ее будут в поезде «сопровождать»). И когда дочь спрашивала, не достаточно ли она уже толстая, чтобы поразить Европу, Цветаева строго отвечала: «Ешь, Аля! И без фокусов! Знай, что это я тебя выбрала».

Марина Ивановна действительно ощущала себя евангельской блудницей. Но не только из-за страстей. Ей казалось, что женщина, пришедшая в дом Симона-фарисея, должна была иметь неимоверную решимость и немыслимую свободу, чтобы из пропасти падения решиться полюбить Учителя и так выразить свое чувство.

Когда хозяин дома подумал про себя, что если бы Иисус действительно был пророком, то знал бы, какая женщина прикасается к Нему, Христос рассказал ему притчу. Один человек был должен пятьдесят динариев, а другой пятьсот, и заимодавец простил обоим, потому что им нечем было платить. «Который же из них более возлюбит его?» - «Думаю, тот, которому более простил». И Господь ответил: «Правильно ты рассудил».

"И, обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отёрла; ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит". Евангелие от Луки

11 мая 1922 года, перекрестившись на каждую церковь, Марина Ивановна с Алей уехали из Москвы. Встреча произошла на перроне берлинского вокзала. Из воспоминаний Ариадны Эфрон. «Сережа уже добежал до нас, с искаженным от счастья лицом, и обнял Марину, медленно раскрывавшую ему навстречу руки, словно оцепеневшие. Долго, долго, долго стояли они, намертво обнявшись, и только потом стали медленно вытирать друг другу ладонями щеки, мокрые от слез».

Немного погодя Сергей Яковлевич описал друзьям свои первые впечатления: «Марина изменилась мало, но Аля… превратилась в громадного бегемота, которого я не могу поднять на руки». Н а какое-то время Ариадна Сергеевна перестала быть подругой своей маме, а стала обычной дочкой своим родителям. Это были мгновенья семейного счастья: вечерами папа читал им что-нибудь при керосиновой лампе, а мама «рукодельничала»: чинила одежду или штопала носки. Казалось, она сможет побороть в себе грязь. Она так хотела этого. Так ждала…

Вскоре Эфрон 

пишет другу: «Марина – человек страстей. Гораздо в большей мере, чем раньше. Отдаваться своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Марина рвется к смерти».

Жизнь Сергея Яковлевича – сплошная пытка. Но он так любил ее, так терпел и выхаживал, что смог продлить ее жизнь настолько, насколько прожил сам. Присутствие его духа, давало надежду на прощение и помогало находить себя и ей. В одну из таких покаянных минут, в августе 23-го на свет и появилась «Магдалина».

О путях твоих пытать не буду,
Милая! – ведь все сбылось.
Я был бос, а ты Меня обула
Ливнями волос -
И – слез.

Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла.
Я был наг, а ты Меня волною
Тела – как стеною