Размышляя о смерти, пришёл к выводу, что если мне поставят какой-нить смертельный диагноз, и дадут какие-то там месяцы жизни, это никак не повлияет на мою трезвость. То есть, обычно люди, получив столь мрачные известия, нередко начинают бурно бухать, всяко наслаждаться жизнью, и т.д. Вот, у меня этого не будет. Я буду стремиться прожить оставшийся кусок максимально спокойно.
В этом смысле, я был прав в 20 лет, когда считал, что нужно заранее набедокуриться-наприключаться, чтобы не было ощущения впоследствии, что самое вкусное-то я и пропустил. Щас я уже знаю, что нет, не пропустил, и спокойно думаю об этих вещах.
А был бы я разумный мальчик, строил бы карьеру и т.п., вёл бы себя прилично — и какой-нить реально смертный диагноз реально убил бы меня гораздо быстрее и эффективнее, потому что в основе-то я человек эмоциональный (хоть и подчиняю себя разуму, и сейчас и почти всё трезвое время), а раньше я бы наверняка устроил бы хистериа-шоу, и ещё неизвестно, чем бы это закончилось.
Вообще же, меня ужасает не столько факт предполагаемого приговора, сколько перемена в отношении людей. С собой-то я сам разберусь. А вот с чувствами других, засада. Я бы воображал их чувства на свой счёт (скорей всего ошибочно, разумеется), и не имея уверенности, чувствовал бы себя зависимым, и проецировал бы их, и переживал бы, и прочее, прочее. Это, в общем-то, стандартный механизм для рефлексии и паранойи, но тут он получил бы 10-кратное ускорение и рост амплитуды, с непредсказуемыми последствиями.
Раньше я любил позавывать на тему, что человек рождается один и умирает один, и в сути, это верно. Ну, за минусом соплей, конечно — такое понимание, это норма, в конце концов, в этом нет ничего особенного. А щас я понимаю, что все эти эмоциональные завывания были зря. Правда — это повседневная правда, и совсем не повод для завываний. Жаловаться зимой на слякоть, это как-то не очень умно, всё-таки.
Есть ещё несколько парадоксальный подход к теме. Если посмотреть, то в юности, помимо радостных надежд и прочего блядского оптимизма, ты ещё не знаешь, каково это, что это. Оно хоть и далеко и нескоро, но оно неизвестное, оно ужасает именно своей непознанностью. С возрастом же накапливается опыт смертей близких и знакомых, и сам обычно пару раз чуть не сдохнешь, и эмоциональный накал пропадает, иллюзия отдалённости развеивается. Недаром старики говорят о таких вещах спокойно, даже и применительно к себе.
Ещё обычно говорят про любовь. "И спросят нас, любили ль вы, и вы ответим, да, любили". Бывает любовь дружеская, и т. п. Всё это очень хорошо и красиво, но это тоже не важно. Это важно только в момент, когда оно было. Люди тянутся друг к другу, чтобы воспроизвести себя, это всего лишь сотрудничество в общей цели, но не сама цель.
Да, и ещё — ничто в этой жизни не важно, в конечном счёте. Ваще ничто. Все обычные размышлялки-утешалки на эту тему упираются в тот простой факт, что ничто не вечно. А как важным может быть то, что не вечно? Никак. Вопрос снят, заседание закрыто.
* * *
Однако, я обошёл вопрос религии, с которым я как-то не очень дружу. Как анальгетик, оно работает, конечно. Но есть у меня подозрения, что всё это самовнушение, не более того. Иногда полезное и мудрое, но самовнушение. Раньше я пугался при рассказах о бывших комсомольцах 1930-х, которые до самой смерти твёрдо отказывались от "поповских фокусов", а сейчас я их понимаю, и даже в какой-то степени уважаю.
Правда не бывает грустной. Она грустная, только если она нас огорчает — идёт вразрез с нашими убеждениями, ожиданиями, ощущениями, и прочими идеями. Она сама по себе, и не может быть плохой или хорошей — как булыжник, который летит, может разбить тебе голову, а может и нажать кнопку, от которой зависит твоё спасение. Но в обоих случаях, булыжник, это сам по себе булыжник, он не плохой и не хороший, он не ставил себе целью убить тебя или спасти тебя. А мы говорим, "Бог послал".
Когда перестаёшь подмешивать в картину мира посторонних агентов, картина мироздания становится сильно яснее. И относишься ты к ней спокойнее. Правда, это не избавляет от адской боли, когда булыжник всё-таки влетает тебе в лоб, но хотя бы, пока этого не случилось, оно хотя бы не замутняет картину.
Но это не запрет молиться и просить и надеяться, конечно. Но главный вывод, всё-таки, ветхозаветен. Ничто не вечно, всё пройдёт, всё прах. Всё неважно. Мы смертны.
Эпитафия.
