Люблю иногда почитать старые записи, комменты, погрустить или поржать;
редко, но прикалывает — особенно в этом мутном марте, повспоминать.
Зацепило в одном комменте — "агония в жанре поэтической прозы" —
это про мой дневник. На редкость точная характеристика, следует признать.

На самом деле я очень люблю жизнь, потому что жизнь — это очень большое счастье;
небо над городом, люди, дома, дороги, возможности, слова, доверие, любовь;
годы-реки-люди-годы-реки-паррррроходы (ц).

Только со счастьем этим надо осторожно обращаться — бурное оно и непредсказуемое.
Жизнь давно уже отучила меня всерьёз на что-то надеяться и рассчитывать;
я люблю её, жизнь, издалека, втихомолку, как семиклассник — выпускницу.
Я привык, что если ей поверишь — так непременно по морде получишь
от верзилы-годзиллы-десятиклассника, и будешь кровавым носом
над раковиной хлюпать в пропахшем хлоркой школьном туалете.

Выпускница поступит в университет; а жизнь — просто кончится;
она прекрасна — ...

Из чего предыдущий пост вылился — давно уже тянуло высказаться
на предмет тех, кто в депрессии друг к другу тянется, якобы
чуя некую родственную душу "родственную душу".
Депрессия как связующее звено? Мрак.

Если сходятся два изуродованных человека, то поначалу-то оно всегда легче.
Типа, как два афганских ветерана водку пьют, Кандагар вспоминают.
Говорят, вспоминают, снова говорят — закольцовываются друг на друга,
короткое замыкание на прошлом; братаются, коснеют, любят искренне,
водки подливают друг другу, и оба заживо себя хоронят.

В депрессии так же — я тебе нефти, ты мне мазута, потом наоборот.
Только вот закон сообщающихся сосудов тут не работает.
На деле-то — как будто два человека друг другу пощёчины лепят.
Или как два ковбоя. "Джэк, ты за 500 долларов съешь кучу дерьма? —
— съел — получил деньги — обидно стало — Майк, а ты-то как?
за 500 долларов тоже можешь кучу дерьма съесть? — не вопрос! —
— Джэк, тебе не кажется, что мы оба за бесплатно дерьма наелись?".
Или хуже того. Вместо ковбоев — готичный петух и удолбанная кукушка.

С этой отравой в одиночку надо бороться. Как с пресловутыми рабскими каплями.

Из "Кыси" запало в память слово — "депрессивный кроманьонец".
Сначала смешно было, потом не очень.

Депрессивный кроманьонец тянется к витальному собрату, как нищий —
к прохожему в пальто и галстуке и ботинках. Ну дай тепла-да-света,
дай, у тебя же и так много — а сам в глубине души ненавидит его
более чем классовой ненавистью. У тебя мол, сука, всё есть,
и счастье, и довольство, а вот у меня не будет никогда. Деньги-то
всегда можно отобрать и поделить, а вот радость жизни — упс.

И оттого ненависть ещё гуще, вязче. И что не умеет он работать,
да зарабатывать своё счастье — оттого и ненависть жжёт больнее.
Сколько бы ни дали — всё равно пропьёт. Поданные гривенники,
горячие рублики ложатся в холодный, склизкий карман ватника.

Депрессивные кроманьонцы так же, как бомжи, любят тусоваться вместе,
только им оттого нет ни тепла, ни радости, потому что депрессия — как водка,
распаляет, да не греет. Ужратый бомж, он что? — только себя, бедного,
свои желания да горести видит, да другому в глотку их затолкать пытается,
да ещё у в а ж е н и я требует, вынь да положь. Вот соберётся такой кружок,
да и закончится поножовщиной — потому что каждый только себе в гнилые
кишки смотрит, да других приглашает посмотреть. А у тех — свои кишки.
А ну давай гнилыми кишками меряться. У кого оказывается короче — тот за нож.
Оскорблённое достоинство своих корост и язв отстаивать.

А приличные кроманьонцы шагают себе по тротуарам, радуются жизни,
стряхивают пепел в окно такси, спорят о диете Аткинса, читают газеты —
и поглядывают на депрессивных — кто с отвращением и брезгливостью,
кто с жалостью — рублик горячий подаст, или там булку сдобную,
и всё катится дальше привычным чередом.

Давайте же отделим мухy от котлеты и Фому от Ерёмы.
То есть суицид как таковой — от размышления об оном —
а потом и то и другое — от истерического запроса на внимание.

Эти три вещи не имеют между собой ничего общего.
Хотя нет, имеют — все три, как правило, вызывают в подсознании
раздражение и смутный ужас, пополам с больничной брезгливостью,
что, в общем-то, вполне естественно, и более того — здраво.

Ладно, прикроем эту тему.

День всех влюблённых — это прекрасно!
(ГУВХ морщится, затаптывая сигарету в пепельнице с выпуклым дном;
пепельница гадко бренчит, стукаясь краями о ламинированный ДСП).

Почему люди празднуют только позитив?
Любовь, независимость, конституция, победа над фашистской Германией.
Почему нету дня для безнадёжно влюблённых, для брошенных жён с детьми,
для избитых жён алкоголиков? Почему нет дня, когда хоть кто-то подарил бы
им цветы, сказал бы, "Тебе не повезло, но ты всё равно прекрасный человек,
и ты воспитываешь двух детей одна — это подвиг!". Почему нет такого дня?

Почему нет дня, когда можно открыто придти в соседскую семью,
в которой муж бьёт жену и детей, и сказать, "Поздравляю, сегодня день
избитых жён! Ты, сосед — садист и изверг. А ты, жена, прости нас,
что мы молчим, когда слышим твой плач и крики."

Почему праздновать день влюбленных — можно,
а день тех, кто от любви боль терпит — нельзя?

Демон лени и застоялости, да-да.
Я ещё вчера хотел про него написать.

У ГУВХа были в жизни периоды, когда он предавался обывательской неге.
Например, в 1999 году. Тогда я получал пособие по безработице —
то ли 5.000 руб., то ли 6.000. Не помню. Просто тогда пособие давали 50%
от последней зарплаты. Поэтому, после дефолта моя зарплата
в пересчёте на рубли просто зашкалила, и поэтому в тот год
ГУВХ исправно получал пособие и плевал на всех.

В общем, было лето. Жарко, ленно, а любви тогда не было.
я тусовался с мальчиком Васей, будущей моделью, и ездил на свиданья.
Все свиданья неизменно оказывались фуфлом, и, сходив на очередное рандеву,
я квасил с Васей пиво на Тверском бульваре, читал журнал ОМ и
обсуждал достоинства и недостатки претендентов на наши с Васей сердца.

Но это было вечером, а днём ГУВХ потягивался, неспешно ходил на рынок
за свежим хлебом и любимой грудинкой-скумбрией-печенью-трески,
покупал газеты, делал бутерброды и смотрел телевизор.

Обычная летняя городская ленность, привычность, обыденность —
и отмирает мозг; мысли — о том, где хлеб дешевле, а вот как бы видак купить,
а сегодня в 23-00 по НТВ интересный фильм, и так не хочется слезать с дивана.

К счастью, те болотные времена давно прошли, на рынке я не был лет пять,
и мальчик Вася не найдёт меня, даже если очень сильно захочет, но демон остался.
Иногда глядит ГУВХ из окна чужого автомобиля на незнакомые улицы,
и вдруг хочется жить вон в той многоэтажке, бегать за пивом вон в тот магазин,
тусоваться вон с теми парнями на остановке — нырнуть в привычный уютный мир,
быть как все, ругать правительство и цены; по вечерам вместо лиру — телевизор;
обсуждать с соседскими мужиками рекламу и Аллегрову и политику Путина,
до слёз смеяться над шутками Евдокимова в Аншлаге, злорадно отмечать
признаки старения у звёзд кино и эстрады, читать "Комсомольскую Правду",
"Жизнь" и "Семь дней", трепаться про мобильники и тарифы, пить водку.

Вот туда и тянет демон застоялости —
вписаться в извечный, исконный цикл.

Ни за что.

ГУВХ небрит, расслаблен и доволен жизнью.
У ГУВХа сегодня было чудовищное похмелье.

Чудовищное.

Впрочем, в похмелии есть своя прелесть, по крайней мере, в моём.
Если в опьянении — полёт и размах и скромное счастье,
то в похмелье — расслабленная философия.
Нечто вроде буддизма.

Проснувшись часов в 9 вечера, смотришь на мир новыми глазами —
это как проснуться после неудавшегося суицида, или выйти из тюрьмы.

Конечно, плющит и таращит — но на то у нас есть свои средства.
Витаминка и море чая. Без сахара. Много сигарет. Горячая ванна.
В голову лезут интересные мысли, и немножко страшно, но всё в кайф.

Нет-нет, это было вовсе не чудовищное похмелье. Как-то так.

То ли гибну оттого, что зверею,
то ли зверею оттого, что гибну,
результат один: не-на-ви-жу.

Много раз стирал написанное, писал заново,
стирал снова, но в общем, наверное, так:

Я ненавижу реальный мир, его жёсткие законы, безусловные зависимости,
твердокаменные законы и неизбежные следствия, всю эту "житейскую мудрость".

Ненавижу мерзость и предсказуемость — именно потому что она неотвратима.

Поначалу интересно, потом — боль, поиск, удача, эйфория. Уход. И всё по новой.
Семья — дети — вискас — налоги — льготы — измены — развод — ...
Дружба — понимание — доверие — привычность — уход — ...
Распад, истрёп, излёт.

Всё это я действительно ненавижу.
И больше, зверее всего ненавижу эйфорию.
Слепой щенячий восторг; слепой, доверчивый, но глупый восторг.

Ненавижу всё это предвидеть и знать.

Я имею право быть самим собой.
Я имею право вести такой образ жизни, какой считаю нужным.
Я имею право на своё мышление, мировосприятие и шкалу ценностей.
Я имею право давать отпор любому постороннему вмешательству в мою жизнь.
Я имею право не обращать внимания на неодобрение и осуждение в мой адрес.
Я имею право защищать перечисленные выше права любыми доступными мне способами.
Я имею право распоряжаться своей жизнью, здоровьем и смертью по собственному усмотрению.

Перечисленные выше права являются неотъемлемой частью меня
как человека и личности на всём протяжении моей биологической жизни,
и не могут быть делегированы другим людям или объединениям людей.

Оставьте меня в покое с вашими богами.
Ваши боги мне неинтересны.

Потому что вы подсовываете вместо Бога — себя. В кипе, митре, рясе, whatever.
Мне неинтересны кипы, рясы и чалмы. Я не верю незнакомым людям, которые предлагают конфеты.

На самом деле я иногда счастлив... Часто счастлив, скажем так.
Счастье мелкое, дробное — оно всегда и неизменно рядом:
тёплый ветер, любимая работа, небо над старинными домами
евро-мелочь в кармане как талисман;
белый мартини и черный голуаз;
ты не любишь, но тебя любят;
ты умрёшь, но не сегодня.

Это счастье — тихое и пугливое. Его надо позвать,
чтобы оно вышло из тени и лизнуло тебя в щёку,
но ты за него боишься, как за любимую собаку,
как бы не растерзали.

А растерзывают везде и каждый день,
и наутро об этом пишут в газетах и показывают в криминальной хронике.

* * *

В общем-то я хотел написать
про разговор с Фигу-гигу про славянский минор,
но всё равно получилось примерно как-то вот так.

Письмо Деду Морозу, от ГУВХа.

Деда, ты уже в курсе, наверное, что моя жизнь раздолбана в хлам,
и глупо надеяться, что кто-то возьмет её и починит — я раздолбал,
мне и чинить. Так что я хочу у тебя попросить, деда, сил побольше и
крепости душевной, чтобы не морщиться от хамства и не вздрагивать
от шагов на лестнице, чтобы перестать бояться химер и разогнать
своих демонов, перестать задирать нос и корчить из себя эстета,
научиться ценить реальные возможности, а не бесполезные
прекрасные виденья; я хочу научиться радоваться тому, что есть,
вместо того, чтобы рыдать по тому, что давно ушло, я хочу снова идти
навстречу, а не шастать по проулкам; спокойно брать то, чего я достоин,
и не терзать себя из-за того, что мне в общем-то и не нужно; я хочу
научиться спокойно и с радостью смотреть людям в глаза, а не дёргаться
из-за того, что они обо мне подумают; и при всём этом не превратиться
в биоробота-обывателя с дисконтной картой вместо мозгов.

Это, деда, в общем. А конкретно, деда, я очень хочу суметь заработать
много-много денег, чтобы наконец окончательно оторваться от этого города
и отрубить впившиеся в меня присоски, чтобы наконец научиться водить
машину и купить сначала жёваную четвёрку, потом грызеный фольксваген,
а уже потом — чёрный Крайслер года этак 1995; чтобы потом купить себе чёрный
двубортный костюм в асфальтовую полоску и белую сорочку с высоким воротом
и прорезями для запонок, а ещё чтобы записаться в спортзал и наконец-то
разогнать жирок от пива и сосисок и окончательно перейти на джин, вермут,
или, на худой конец, на коньяк.

И напоследок, деда, о том, чего я точно не хочу. Я не хочу бросать курить и
тем более пить — пусть это будет в меру и в радость. Я не хочу терять работу,
не хочу терять свои знания и способности. Я не хочу терять себя и других.

Я не хочу терять друзей. Я не хочу терять чувство меры и здравый смысл.
Я не хочу терять свободу во всех её проявлениях.
Я не хочу терять то немногое счастье, которое у меня есть.

Самое ужасное — я теряю воображение.
Просто чувствую, как оно вытекает из меня радужными струйками.

Когда ГУВХу было 17 лет, и он даже и не знал, что он — ГУВХ,
прозаичнейший закат вызывал у него бурю романтических завываний;
и главная мечта была — пересечь США на огромной хвостатой машине,
чтобы за окном — пустыня, сонные городки, чахлые кустики саксаула
(или что там в Неваде растёт), и полотно Дороги с большой буквы.

Однако с тех пор ГУВХ даже не удосужился записаться в автошколу —
истратил свою жизнь на странные отношения, разнузданное саморазрушение
и проникновенные завывания вот в этом дневнике.

Впрочем, в глубине своего искорёженного сознания ГУВХ всё-таки верит,
что когда-нибудь, перед смертью, он всё-таки порулит
красивым авто, и не раз увидит огни далёких городов,
если всё-таки вырвется из гнуси быта, дрязг,
обыденности, предсказуемости, лени.

Лишь бы эта вера не оказалась бесполезным синтетическим анальгетиком,
как кино, книжки, дневники, ТВ, газеты. Как заливаешь пивом похмелье —
так же заливаешь сознание текстом, картинкой, звуком.

Один.
Был один.
Буду один.
Всегда один.
Круто — один.
Люблю — один.
Вырос — один.
Рехнусь — один.
Ревную — один.
Родился — один.
Корёжит — один.
Беснуюсь — один.
Счастлив — один.
Мыслил — один.
Всегда — один.

Всё-таки в этом есть что-то фаллическое.
Почему эта запись так похожа на пивное пузо?

(ушёл).

Situation Normal, All Fucked-Up — вот девиз моей жизни.
Сегодня напортачил на работе — испортил бланки приглашений,
не той стороной вставил в принтер. Атташе был очень зол.
Приглашения печатать — это вам не Шекспира переводить. Да.

Вообще, когда ГУВХ что-нить напутает, испортит, наломает дров или просто
прое... чё-нить важное, он вовсе не впадает в хныкливую депрессию,
как многие думают, а наоборот, з-з-зжимает з-з-зубы и чеканит шаг,
бурча себе под нос тевтонские марши Раммштайна; в такие моменты
у него просыпается просто звериная работоспособность,
неслыханная ясность мышления и яростное стремление быть круче всех.

А в остальное время ГУВХ ленится, курит, пьёт кофе, смотрит на небо
и размышляет о тщетности человеческих усилий... Э-эх.

Саша Чёрный.
ДИЕТА.

Каждый месяц к сроку надо
Подписаться на газеты.
В них подробные ответы
На любую немощь стада.

Боговздорец иль политик,
Радикал иль чёрный рак,
Гениальный иль дурак,
Оптимист иль кислый нытик —
На газетной простыне
Все найдут своё вполне.

Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Я с улыбкой благодатной,
Бандероли не вскрывая,
Аккуратно, не читая,
Их бросаю за буфет.

Целый месяц эту пробу
Я проделал. Оживаю!
Потерял слепую злобу,
Сам себя не истязаю;
Появился аппетит,
Даже мысли появились...
Снова щёки округлились...
И печёнка не болит.

В безвозмездное владенье
Отдаю я средство это
Всем, кто чахнет без просвета
Над унылым отраженьем
Жизни мерзкой и гнилой,
Дикой, глупой, скучной, злой.

Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Бандероли не вскрывая,
Вы спокойно, не читая,
Их бросайте за буфет.

1910.

Честно говоря, чем больше я смотрю на наш мир,
тем больше мне хочется обратно в древность.
И не надо пенять на жестокость, варварство, или свободу
геевских отношений у греков и римлян (ага, упреждаю).
Просто тогда все было честнее, одухотворённее — потому что живее. Честнее.

Греки и римляне убивали и грабили ради наживы и ничуть этого не стеснялись.
Что, христиане или мусульмане менее алчны, менее кровожадны?
Да нет. Просто у них появился благовидный предлог.
Бог — предлог; предлог — Бог.

Древние не снимали с себя ответственность, не перекладывали собственные
грешки на плечи абстрактной сущности. Украл Елену — жди Патрокла с Ахиллом
в гости; разозлил Аполлона — быть тебе козлоногим Паном. Всё по-честному.

Да, языческие боги мелки, завистливы и беспринципны — но они человечны,
в отличие от новых богов-карателей с их хвалёной духовностью,
которые грозят нам устами бесноватых мулл и раввинов,
которые требуют, чтобы детям калечили половые органы,
которые считают женщин людьми второго сорта и неустанно
предают анафеме всё, что выше их понимания.
Все эти посты, рамаданы, шабады, крестные ходы, теле-проповедники,
всё это бесконечно-назидательное духовное ля-ля
можно сформулировать кратко: "тащить и не пущать".
Убивать ради Бога можно — но свинину есть нельзя.

Именно поэтому эллины, персы и парфяне обходились
без терроризма и ФСБ, а Нерон и Калигула удавились бы от зависти,
прочитав пару газетных страниц московской криминальной хроники.

Христианский Бог потребовал, чтобы Авраам зарезал сына, но в последний
момент ангел остановил руку с ножом. Какая умилительная история,
какой гуманный Бог. Только вот про сына авраамова никто не подумал —
что он чувствовал, когда отец с безумными глазами потащил его на гору?
Какими глазами он после этого смотрел на отца?
Что он подумал про такого Бога?

"Не судите, да не судимы будете," написано в Библии; тем не менее
церковь до сих пор только и занимается тем, что выступает с обличением того
и осуждением этого. Римляне травили христиан тиграми на арене Колизея;
христиане изобрели фаларидова бычка и испанский сапожок,
не говоря уже о геноциде, терроризме и концлагерях. Какой прогресс.

Это не наезд на Бога.
Это наезд на человечество.
Это наезд на современность.

Я обещаю.

* * *

А сегодня мне смерть приснилась.
Этакая тоскливая холодная муть, а в ней — призраки, как илистый осадок.
И кто-то — может, аngel, а может, нет — опускал меня в этот омут и вытаскивал,
опускал-вытаскивал, совсем как лопнувший воздушный шарик на дне рождения Иа-Иа;

"Он входит и выходит!" — закричал Пятачок.

Тьфу. Не буду больше Новопассит на ночь пить.

Мы выбираем, нас выбирают — однако половину процесса мы контролируем;
не надо твердить, что само приходит, само уходит. Вопрос желания, на самом деле.

В далеком 2001 году моя программа-минимум, записанная
в бумажном дневнике в феврале, выглядела так:
— 1. Найти работу
— 2. Купить джинсы.
— 3. Влюбиться.

Месяц спустя я влюбился так, что до сих пор отголоски грохочут,
как от смывшейся за горизонт грозы. Needless to say, никакой работы
я тогда не нашёл, сил ни на что уже не оставалось.
Зато — крылья; зато — демиург.

А сейчас я не готов, не могу, не хочу. Скорее, просто не хочу.
И каждый день мои нерождённые любови не ловят на себе
мои нескромные взгляды.

Зато уж если — так full-scale warfare. С такси, кино, кофейнями и тотальным чувством
собственной исключительности, помноженным на эксклюзивность гей-эроса;
с мучительной ревностью и стесненным дыханием; с криминалом и пошлыми
бытовыми разборками, с рыданиями на переднем сиденье и усталостью
на скамейках Тверского бульвара; с разнузданным сексом в кустах
у железной дороги и чинными чаепитиями с его родителями на даче;
с бессонными ночами и вялыми утрами; со случайно-намеренно
оброненными словами и затаённым дыханием — что ответит?
как посмотрит? вздрогнет? — с нечеловеческим счастьем;
со слезами, соплями, потом, любрикантами, кровью, спермой, Мартини,
резью в глазах и дрожью в диафрагме.

Буквочки, буквочки... Они хороши отсутствием системы,
анархией иерархии, разнузданностью грамматики.
Не надо упорядочивать в масти, ранги, чины, страты;
"Каждый сверчок да познает свой шесток" — не надо.

Когда ГУВХа втискивают в систему координат,
ГУВХ начинает подозрительно коситься на соседние клеточки
и терзаться когнитивным диссонансом с помноженной на число "пи" силой.
Уж лучше корень из минус единицы и деление на ноль.

Долой Декарта! Да здравствует двусмысленность, размытость, нечётность,
потому что в двусмысленности — выбор; в размытости — надежда;
в нечётности — вызов.

Нет ничего тоскливее предопределенности.

Я знаю, что у меня отвратительный характер и язвительные манеры, а также
склонность к педантизму, эстетизму и воинствующему монархизму;
однако всё это пропадает, стоит мне от души объесться.
Случается это (к счастью) достаточно редко, но если случается —
можно подумать, что меня подменили.

Сытый ГУВХ вперевалочку идёт по улице, улыбается своим мыслям
и запавшим в память постам с лиру; мысленно прощает всех врагов
и беседует с друзьями, искренне веря, что people are basically good.

Если в такой момент ухватить ГУВХа за лацкан и настойчиво поинтересоваться,
кто написал "Му-Му" и "Месяц в деревне", ГУВХ остановится, посмотрит
на собеседника долгим испытующим взглядом, наморщит лоб, склонит голову набок,
прислушается к сытому бульканью в желудке и застенчиво предположит:
— Фёдор Михайлович Достоевский?

Если оппонент начнёт высмеивать это мнение, а также спорить,
доказывать свою точку зрения, и вообще вовлекать ГУВХа в дискуссию,
ГУВХ закурит сигарету Ява, посмотрит сквозь собеседника в ясную даль
и с извиняющейся улыбкой спросит: "А вам-то какое дело до этого?".

На самом деле к еде у меня отношение более чем двойственное.
В глубине души жратву я презираю, и лично мой предел желаний в гастро-сфере —
много-много бутербродов с грудинкой в/к или, на худой конец, скумбрией х/к.
К людям, делающим из еды культ и спорящим о достоинствах камамбера
сравнительно со стилтоном, я отношусь с глубоким презрением.
В конце концов, еда — это всего лишь топливо, то есть средство, а не цель.
Именно поэтому я терпеть не могу всякого рода праздники и застолья —
неужели без пожирания салатов и жюльенов праздник — не праздник?

Почему, приглашая девушку на свидание, её обязательно надо тащить
в общественную обжираловку под гордым названием "кафэ" или хуже того —
"рэсторан" (произносить пафосно, на французский манер, при этом
желательно сделать многозначительный вид) и жевать, жевать, жевать?
Почему еда стала синонимом счастья, праздника, веселья?

Именно таким мыслям предается ГУВХ, когда он, голодный, невыспавшийся,
с седьмой по счету сигаретой в зубах, остервенело шагает
по подземному переходу по дороге на работу.

"Stay hungry", любил говорить мой первый любимый парень, Стас.
Впрочем, он имел в виду не столько еду.

Есть такое слово "сентенция". Производное от англ. sentence,
которое по совместительству означает "приговор".

Я ненавижу сентенции — эти гладенькие предложеньица,
претендующие на вселенскую мудрость и глубокое понимание жизни.
Мудрости нельзя набраться от других, пониманием нельзя поделиться
хотя бы потому, что понимание — нельзя выразить словами.

Зато можно успешно манипулировать красивыми словами,
вселяя в окружающих священный трепет. Тьфу.

Опять же, в английском... Есть выражения "top-dog" и "under-dog".

Top dog — топ-менеджер, президент, олигарх, генерал, министр,
да хоть наркобарон... Тот, у кого есть власть, кто всех имеет.

Under dog — клерк, рабочий, солдат, избиратель, налогоплательщик,
обычный гражданин с одной зарплатой и кучей проблем. Тот, кого имеют.

Это выражение даже попало в рекламный слоган. У звукозаписывающей
компании HMV девиз TOPDOG FOR MUSIC.

Сегодня, когда я плескался под душем, меня настиг кризис самоидентификации.
Кто я? Top dog? Under dog? Тварь бесхребетная или право имею?

Увы, к однозначному выводу я так и не пришёл.
Обе позиции.... Э-э-э... Не прельщают.

Если можно, я останусь neither-dog.

Эта мысль давно таится, но есть железный контраргумент.
Ну, умер я.... Кто остался из переводчиков???
Они же такого напереводят, обосраться и не жить,
как говорил один мой ученик (угу, я еще и учил всяких шпендриков).

Так что пока что стою на страже.

Прочитал запись у Почти_Новая_Горжетка.

Смысл такой, что либо баррикады, либо — уехать из страны.
Честно говоря, пока что и то, и другое мне представляется весьма сомнительным.

Так что же противопоставить крепчающему государственному идиотизму?
Агрессивный индивидуализм и свободу мысли. Только.

Кстати, ещё одним аргументом в пользу монархии
является вероятность того, что во главе государства
совершенно случайно может оказаться порядочный человек.
(с) Бертолет.

Счастье есть.
Счастье — это белый вермут.
В конической рюмке. Ночью. Да.

... и даже не в их количестве.

Проведенное журналом The Economic Journal исследование показало,
что не деньги приносят счастье — а как раз наоборот. Счастливые люди
имеют гораздо больше шансов разбогатеть, чем их грустные сограждане.

По мнению исследователей, счастливые люди более способны сотрудничать,
они легче переносят неудачи, и спокойнее относятся к успеху. Счастливые
люди более открыты, они вызывают у окружающих симпатию и доверие,
что даёт им огромное преимущество в бизнесе. Кроме того, довольные
жизнью люди обычно оптимистично смотрят на жизнь, не бросают своё дело
после первой неудачи, и в результате достигают гораздо больших успехов.

Другое исследование подтвердило, что увеличение личных богатств почти
не сказывается на счастье человека, в то время как здоровье и семья
влияют на счастье человека гораздо сильнее.

Когда-нибудь мы сопьёмся, обкуримся, наобсуждаемся, перетрахаемся,
начитаемся умных книжек, насмотримся красивых фильмов,
наслушаемся изысканной музыки, вздохнём, посмотрим вокруг, и умрём.

Интересно было бы посмотреть ускоренную съемку.

Наступило.
Хочется перевернуть всё вверх тормашками,
Хочется дикости, свободы и наплевательства.

Не будет ни того, ни другого, ни третьего.