Было странное светлое чувство.
Весь день просидел в своём кабинете с задёрнутой шторкой, в нежном палевом свете.
Тишина; только стрекочут клавиши; гудит принтер, плюется листами; щёлкает стэплер.

Никто не трогал и не дёргал. Перевёл добрую дюжину разных документов,
даже совсем давние, давно отложенные, почти очистил рабочий стол;
работалось легко и просто и свободно, и совсем не звонил телефон.
Точнее, он зазвонил один раз и долго орал на меня знакомым женским голосом,
орал проникновенно, истерично и надрывно, с вдохновением и упоением,
привычно зверея по дороге, заводясь и раскручиваясь, как маховик,
как вечный двигатель с КПД 119% и встроенным аккумулятором до кучи.

Мама грозила "непредсказуемыми последствиями" на фоне стандартных
"я не святая", "я за себя не отвечаю", "я сейчас приеду" и "я приму меры".

А я. А что я. Я уже давно — одно большое непредсказуемое последствие.
Зато у неё останется два книжных шкафа православных книг
и сладостное осознание собственной правоты.

Но почему-то кажется, что даже на меня мёртвого она всё равно будет орать.
Придёт на могилу, поначалу для порядка поплачет — положено ведь —
а потом заведёт мысленный диалог, привычно встанет в позу,
и пойдёт, — "А ты! А вот ты!".

Другой я её никогда не видел.