Год змеи ещё ползёт по мне, царапая чешуйками. Он же аккурат до моего дня рождения продолжается, да. Следующий астрологический год с 1 февраля, я посмотрел. Зря я надеялся на смену цифр. Вот вроде бы хуйня, пропал сигнал в теле-антенне. А для меня, это беда, потому что я привык засыпать под телевизор. Днём-то я прекрасно могу обойтись без злобного ящика, но ночью, ой-ой. Нет привычного светового пятна. Плюс, море радости, которое я сегодня получил, это эмоциональный всплеск, причём очень положительный сильный. И вот, четыре утра, а я не сплю.

Переделал кучу мелких дел, разумеется. Теперь вот антенна. Продолжают царапать чешуйки,. Уя, больно.

Это мы так в детстве восклицали, "Уя-а! Больно же!". Мата тогда для нас не было. Я знал пару слов, но совершенно не понимал их значения; пару раз продекламировал их дома, так бабушка меня отлупила, а прабабушка покачала головой, сказала, "Ну, ты поэт". Второе было обиднее, кстати.

Щас, прищемив палец или ударившись локтем, я чаще матом выражаюсь.
Но бывает и то детское подмосковное "уя".

На фото, розовая пятиэтажка прям у станции, их там пара. Никогда и нигде я не видел розовых пятиэтажек. Странно, что за тридцать лет так и не перекрасили — или это бетон такой.Больше нигде, вот нигде, честно, не видел ничего подобного. Дом-поросёнок. В нём жили пара моих одноклассников.



Вообще, в последнее время, когда стал актуален вопрос умирательной ямы, детство стало вспоминаться гораздо чаще. Какие бывают в оттепель мокрые тропинки, тропинки, протоптанные через лес. Утоптанная часть торчит, а снег-то рыхлый, ботинки у всех соскальзывают то вправо, то влево, и в результате идти почти невозможно. А тропинка узенькая, народу ходит немного. Решительно и зло топаешь по снегу, это проще.

А поле и пшеница, это же сказка... Нет его больше. Как охуительно было в этой пшенице бегать, из зелёных колосков выдавливать зелёные, ещё не затвердевшие зёрна, и трескать их. Пшеница была чахлая, но мелкому мне по пояс, и когда валяешься в ней, вокруг тебя только круг этой пшеницы, и небо, небо. Поля давно нет, разумеется, совсем новые домищи стоят.

Болото за газовой станцией тоже умудрились застроить. Конечно, не совсем болото, просто подтопленная местность, но лягушки там были. И кочки. Когда упоминается кочка, в памяти возникает образ именно тех кочек. И разумеется, я ужасно боялся болота, ходил только по твёрдой тропинке, то ли насыпанной, то ли природной, пересекавшей это подтопление. Болот с тех пор я вообще боюсь люто.

Порядка я не любил, вечно разбрасывал свои альбомы и журналы "Мурзилка". Один раз был странный случай, когда я привёл комнату в идеальный порядок, посидел-посидел, и вдруг сам не зная зачем, начал швыряться мелкими вещами со стола. Разбросал всё, но так и не понял, зачем. Пришлось опять собирать. Кстати, во взрослой жизни этот шаблон поведения повторился ещё несколько раз, уже в гораздо более серьёзном масштабе; не буду уточнять, это уже отдельная история. Сейчас он трансформировался в приступы "надо выбросить давно валяющееся, ненужное", вполне продуманные и сознательные, которые наступают весьма регулярно, и к пользе.

Обиды какие-то мелкие, стыд... Когда наша школа проводила игру "зарница", в которой цель состояла в срывании зелёных бумажных друг с друга (потерявший один погон, "раненый"; два — убитый), все уже разошлись, и в мокром утоптанном снегу только были разбросаны это рисованные "погоны", как конфетти. До сих пор помню обиду на себя, "не успел, опоздал".

Кошки. У нас были кошки, в разные моменты от одной до трёх. И кошки, и коты. Я очень удивлялся, когда народившиеся котята вдруг исчезали, и особо не задумывался, и слава Богу. Я бы такую истерику закатил, ой-ой! Эти вопли слышала бы вся область. А так, как-то мимо прошло. Один раз кошка сама отказал от выводка, выбрав одного, и кормя только его. Для этого она перетаскивала одного в отдельное место, а выводок бросала. Я очень её не понял, и притаскивал остальных на новое место; но она снова брала этого одного, и находила ещё одно место. Я оччень недоумевал, я не мог её понять. В принципе, и до сиз пор не могу. Неужели она понимала, что их всё равно утопят, и спасала хоть одного? Я до сих пор не знаю.

Жуки-пауки, это отдельная песня. Мечтой было поймать майского жука, но никак не удавалось. Или удавалось, но крайне редко. Зелёный панцирь казался мне очень красивым, и эти его усы, как гребёнки, вах. Ну конечно, бабочки, куда ж без них — до сих пор помню, как увидел какого-то махаона, но сильно крупнее других, его крылья были обведены рядом голубых точек. Я ну очень старательно подкрадывался к нему с сачком, но в послежний момент он улетел. Тоже обида — вот есть у меня такое, уязвим я перед эмоцией, когда упускаешь что-то, чего уже никогда не будет (как с игрой "Зарница").

Ну, про то как я едва не утонул в карьере, я рассказывал; только страх и воля спасли меня тогда; про таинственный заколоченный троллейбус у местной больницы тоже рассказывал (сейчас я понимаю, что там хранились строительные инструментов или что-то такое, больница была свежая, "с иголочки") тоже рассказывал. Про остатки старых дореволюционных вагонов тоже рассказывал, но очень давно... На станции был длинный запасной путь, поросший травой, я любил там шататься. Иногда там появлялись какие-то вещи, иногда исчезали. Ходил я туда редко, ибо далеко, и, один раз добравшись, обнаружил, что там разрезали старые вагоны (пара ещё стояла целая). Весь путь был усеян кусками каркасов вагонов, но колёсные пары всё ещё стояли на рельсах, неравномерно раскатившись по пути. На меня напал приступ вот этой грусти, когда видишь уничтожение старого; такие приступы одолевают меня до сих, хотя сейчас, конечно, гораздо более избирательно. Нет для меня грустнее зрелища, чем снос старого красивого дома, или гибель старинного автомобиля. Вот, что-то сжимается у меня в груди. Видимо, осознание бренности всего сущего, (обожаю Экклезиаста, надо перечитать), — а мне хочется чтобы всё было неизменным, надёжным. Надёжность, это вообще в топе качеств, которые я ценю и очень уважаю. Когда подростком я попал во Францию, это был рай для меня — я видел настоящие средневековые дома, которые никто не сносит! И не планирует! И ухаживает! А-а-а! (Хотя мы помним про Экклезиаста, и даже там ничто не вечно).

Ладно; наверное, хватит. Спать я всё равно не могу — наступает рабочая неделя, значит опять административный ад больниц и многочасовые сидения в коридорах. Но сегодня был просвет, реально. Я давно не был так счастлив. Спасибо огромное всем, кто приехал.

С антенной надо что-то делать, это пиздец. Но это тоже завтра.