Я любил числа, и они сами роем слетались ко мне, как рифмы к Пушкину. Числа – это целый народец, со своими порядками и законами, со своим равенством и неравенством. Семьями и по одиночке, сходясь и расходясь, живут они то в скобках, то под корнями, то на мансардах числителей, то в подвалах знаменателей. Их возводят в степени и сокращают. И говорят они на своем языке. Но главное, что ни число, то личность, с характером! Есть среди них заносчивые гордецы, как Мишка Зеф, которые делятся только на себя и которых зря называют простыми, а есть настоящие простаки, вроде Авги Шулина, которых дели как хочешь и на что хочешь, есть таинственно-бесконечное числи «пи», напоминающее Ваську Забровского, и есть подозрительные, словно шпионы, мнимые числа. Даже и внешне числа похожи на людей. Номер моего бочонка от лото 81 – это вылитый портрет бабушки и дедушки из деревни… Я нашел бочонок еще в детсаду, когда и цифр-то не знал. Но две эти загибулинки так очаровали меня, что я вечером исписал ими полтетрадки, к удивлению и радости родителей, которые тут же показали мне и остальные цифры. Я часами колдовал над ними и, когда явился в школу, оказался почти профессором для первоклассника… Прошло столько времени, а бочонок я так и ношу с собой, хотя мне, дураку, уже вот-вот шестнадцать. От того раннего детства у меня ничего не осталось: ни дырявого сандалика, ни сломанной игрушки, ни растрепанной книжки, ни даже друга. Как это ни странно, но в нашем подъезде, пятиэтажном и двадцатиквартирном, не было моих сверстников, точно соседи договорились не рожать целую пятилетку. На три года старше и младше – пожалуйста, а ровни – хоть умри! Ну, какие же мне, например, друзья Нэлка Ведьманова, брякавшая на пианино, или Юрка, отец которого треснул о пол магнитофон? У Нэлки уже ребенок, а Юрка все еще мастерит луки да пулит чижика! Правда, были ребята из других подъездов, но это совсем не то! Туда не побежишь зимним вечером в тапочках и в майке, чтобы поделиться внезапной новостью, как побежал бы к близкому и теплому другу! Вот и остался я один, со своим маленьким деревянным талисманчиком…
Зеф ждал задачи.
Задачи были, конечно, легкими. Зефу просто лень думать. Я решил их и позвонил.
– Готово. Тебе одни ответы?
– Давай все!
Я продиктовал, и Мишка довольно заключил:
– Ну вот, быстро, дешево, красиво!
– Так мир или перемирие?
– За две-то задачи?
– Ну, делец!
– Еще какой! – польщенно согласился Зеф. – Кому это ты там музыку крутишь, девчонкам?
– Тебе бы все девочки!
Более серьезно выяснять отношения с Зефом не стоило: его близким другом я не хотел быть, а для закрепления перемирия хватит пустячной болтовни.
Вскоре позвонил Забор.
– Эп? Наконец-то! – радостно воскликнул он. – Я уже все двушки извел! Где тебя носило?
– Шишки собирал.
– Какие шишки?
– Сосновые.
– Зачем?
– Жизнь украшать.
– А «Скорую помощь» тебе не вызвать?
Я коротко рассмеялся и вздохнул:
– Вася, есть очень актуальный весенний призыв: каждому комсомольцу – по шишке!
– А комсоргу – две, для симметрии: на лоб и на затылок, – добавил Забор. – Так оно и будет, без призыва. Слушай, Эп, а вот что ты со мной сделал? Ведь до сих пор я думал, что я сносный комсорг – признаюсь без ложной скромности, – а ты меня двумя фразами уничтожил! Прямо сдул с должности, как пушинку! – И Васька дунул в трубку.
– Ты спятил! – сказал я.
– Забыл уже?.. А кто мне на перемене сказал, что наш класс – это кучка сектантов, которые неизвестно чем дышат? – напомнил Забор угрожающе, мол, как же ты, комсомолец, посмел обвинить в сектантстве целый класс.
– Да это я так, – смутился я .
– Не так, мой милый Эп, а прав ты! – выпалил он. – Я прикинул: семь компаниек выходит, которые вне школы не общаются, а в школе так себе. Чем не сектанты?.. Это я упустил, проборолся с вашими кулаками и двойками!
– Неужели семь? – удивился я .
– Даже восемь – Ваня Печкин собственной персоной!.. а кто чем дышит – вообще туман.
– Да-а!.. И что теперь?
– Понятно что, гнать меня из комсоргов! За ротозейство и мелочность! – категорически заявил Забор, и я мысленно увидел, как блеснул его жуткий гипнотический взгляд. – Гнать с треском! И комсоргом ставить тебя!
– Да знаешь ли ты, что Забор – лучший комсорг на земном шаре? – закричал я, ощущая мороз по телу. – Ты же золото у нас, если без ложной скромности! И мы тебя не променяем ни на каких Эпов! Так что не бзыкай, как говорит Шулин!.. Ну, упустил кое-что! Откуда же все знать? Думаешь, я знал да помалкивал? Ни фига подобного! Просто душа вдруг вспыхнула – и увидел глубже. А так откуда знать? Только ощупью. И не беда, что упустил, наверстаешь! Считай, что я тебя критикнул, и наверстывай! В жизни еще не то бывает! У отца вон гостиница трещит, и не критикой там пахнет, а тюрьмой. Так он что, бзыкает, думаешь? Он работает как вол. И все будет о’кэй! Так что, Василий, не хандри! – закончил я, понимая, что не сказал бы всего этого в лицо Забровскому, сконфузился бы, а тут перед телефоном расцицеронился.
– М-да, – вздохнул комсорг.
– Лето подскажет.
– Нет-нет, нельзя так разбредаться! Стадом уйдем, стадом придем. Надо что-то сделать! – опять оживился Васька. – Осталось полмесяца. Мало, но успеть надо, иначе нам грош цена!.. Вот я весь день и думал и тебя искал, чтобы вместе поломать голову. Смысл такой: сплотиться и узнать друг друга – это твоя программа. Прекрасная программа, но время… Не мог ты пораньше вспыхнуть! Вот что, прикачу-ка я сейчас к вам, посидим мы вечерок и помаракуем. Одна голова хорошо, а две, сам знаешь… Может, и тетя Римма с дядей Лешей помогут. Они у тебя, по-моему, самые толковые из наших предков.
– Не знаю.
– Кстати, по физике сделал?
– Сделал.
– Сдую заодно. Что-то сегодня неохота уроками заниматься. Погулять бы! Пособирать шишки! Как ты там сказал: каждому комсомольцу – по шишке? Ничего!.. Ну ладно, Эп, иду!