Я слышал так: когда в бессильном теле
порвутся стропы и отпустят дух,
он будет плавать около постели
и воплотится в зрение и слух.
(А врач бессильно разведёт руками.
И даже слова не проговорит.
И глянет близорукими очками
туда, в окно, где желтый свет горит.)
И нашу плоть увидит наше зренье,
и чуткий слух услышит голоса.
Но всё, что есть в больничном отделенье,
нас будет мучить только полчаса.


Страшней всего своё существованье
увидеть в освещенье неземном.
И это будет первое познанье,
где времени не молкнет метроном.
Но вдруг начнёт гудеть легко и ровно,
уже не в нас, а где-то по себе,
и нашу душу засосет, подобно
аэродинамической трубе.
И там, вдали, у гробового входа,
какой-то вещий свет на нас лия,
забрезжит вдруг всезнанье, и свобода,
и вечность, и полёт небытия.


Но молодой реаниматор Саня
решит бороться с бездной и судьбой
и примется, над мертвецом шаманя,
приманивать обратно дух живой.
Из капельниц он в нас вольёт мирское,
введёт нам в жилы животворный яд.
Зачем из сфер всезнанья и покоя
мы всё же возвращаемся назад?
Какой-то ужас есть в познанье света,
в существованье без мирских забот.
Какой-то страх в познании завета.
И этот ужас к жизни призовёт.


...Но если не захочет возвратиться
душа, усилье медиков - ничто.
Она куда-то улетит, как птица,
на дальнее, на новое гнездо.
И молодой реаниматор Саня
устало скажет: "Не произошло..."
И глянет в окна, где под небесами
заря горит свободно и светло.


Давид Самойлов /Реанимация/