Она смотрит на пламя и мысли её горят,
Исчезая в огне, пляшут лёгкие мотыльки.
Было время - и сотни великих вставали в ряд,
Чтобы только однажды коснуться её руки.

По болотам-трясинам ведёт непролазность троп,
Через вязкую тьму, что, порой, не даёт вздохнуть.
Как же этот простак, столь беспомощный остолоп
Одолел, лишь героям подвластный, последний путь?

Он стоит. Улыбается. Гордо не прячет глаз.
Через пляску костра видит - пальцы её дрожат.
И хотела бы крикнуть: давай же! Сейчас, сейчас!
Развернись и беги. Ты успеешь ещё бежать!

Но в танцующих отсветах губы её немы
И тюрьмой возвышается верный привычный лес...
Было время - и кости великих истёрлись в пыль.
Глупый юный мальчишка, что ждёшь отыскать ты здесь?

Он стоит. Улыбается, слабо, едва дыша.
Страстно шепчет: прошу, разреши мне тебя любить!
Она смотрит, как пламя целует бока ножа
И привычным движением перерезает нить.
__
Маленькое пояснение: речь идет об Атропе, одной из греческих Мойр. Именно Атропа представляла собой рок, неизбежность. Атропа - перерезающая нити жизни.

Ночью приходит тенью нежная Эвридика.
Шепчет ему на ухо: там, за границей тьмы
Душат чужие мысли, держат чужие руки,
Мелко дрожат от крика стены моей тюрьмы.

Ночью его ладони иглами гладит стужа,
Голос - такой знакомый! - колет клинком ребро.
Перебирая числа там, за границей комы,
Стягивая всё туже раненое нутро.

Следом за ней сатиры, гарпии и химеры,
Змеи свивают гнёзда возле его лица.
Если бы мог пробиться через "нельзя" и "поздно",
Не обернуться первым, выдержать до конца!

Ночью она приходит тенью в его покои,
Мягко целует впалость бледных усталых глаз.
Шепчет сквозь рокот Стикса: - Что от тебя осталось?

... Он каждый вечер воет волком: - Не спас. Не спас.

Вьются-мечутся тропы дикие с чешуей из следов копыт.
Через толщу воды вижу лики я тех, кто прожит и пережит.
Что ты жалобно блеешь с берега и зовёшь отвести беду?
Вечным домом теперь стала мне река. Не зови меня. Не приду.
Расплелась паутиной-ряскою лента в спутанных волосах.
На тебя бы смотрела ласково - да ослепли мои глаза,
Бездыханная грудь прикована к замутнённому илом дну.
Разделяющий горе поровну - не зови меня. Не приду.
Камень стягивал шею туже мне, чем нутро не свершенный вдох.
Где теперь мой любимый-суженый, что меня отличить не смог?
Точит нож. И в холодном мареве мне мерещится неба край.
Ты советов не слушал, маленький.
Не зови меня.
Умирай.

Кто-то умел от рождения быть крылатым:
Перья росли через кожу, одежду, латы,
Небо затмив, разверзалась упруго сила,
Звезды манили, мол, где же тебя носило?

Ты же - прозрачный кокон. Ни то, ни это.
Не надломиться, не встать, не увидеть света.
Вечно беспомощный, еле живой придаток
Боли, взрезающей гребни твоих лопаток. 

Кто-то умел. Кто-то верил и рвался в битву...
Ты - только горечью травишь одну молитву. 

Что тебе толку от крыльев, когда не можешь
Вылупиться из своей человечьей кожи?

Говорят мама с бабушкой: Ю, не броди в саду, не лови по ночам очищающий лунный свет.
Ты накличешь беду. Непременно, найдешь беду! Наведешь всех матаги* на наш позабытый след.
С твоей статью и личиком будет достойный муж, с твоим голосом ты не найдешь неуместных слов.
Ты не будешь ходить в смоляную лесную глушь и зализывать след от собачьих кривых клыков.
Говорят мама с бабушкой: Ю, опасайся кур - в их зрачках отражается верная суть вещей.
Они видят сквозь морок и помнят расцветку шкур. Помнят, как мы любили их кости и хруст хрящей.

А с твоими ладонями - делать цветочный чай. А с твоими плечами - потупливать скромно взор.

Не броди по садам, не подманивай птичьих стай. Каждый зверь нас узнает, едва подойдя в упор. 
Говорят мама с бабушкой: нынче подходит срок. Надевай кимоно, дожидайся исхода дня.
Тот мальчишка упрямо являлся на наш порог. И за это упрямство ему отдадим тебя.
Для твоих хрупких стоп только тёплый вишнёвый пол. Да с твоей нежной грудью - выкармливать дочерей. 
Мы накроем на стол. Мы его позовем за стол. Ты подашь ему сладкий, как мёд, молодой кипрей. 

Говорят. 

Мир дробится на запахи, вкус и звук.

Говорят.

И на шее дыбятся волоски:

Не показывай глаз, не сутулься, не пачкай рук. Отвергай свою душу, пока не умрешь с тоски. 

По безлюдной дороге. Ладони её в крови. Ю бежит через реку, вцепившись в куриный бок. 
Теплота мягких перьев дурманит - вгрызайся, рви! Ю смеётся: ну, старые, кто же из нас не смог?
Ю вдыхает весь мир. Ю грозится ему: держись! Распрямляется в весь умилительно малый рост.
Ю уходит в леса, забывает людскую жизнь. Из-под шелка подола виднеется рыжий хвост.

*Японская каста охотников.

В маленьком доме резные перила, цветастые витражи, запах корицы и яблок, улыбки, пушистый урчащий кот. 
Знает Агата: в сегодняшний полдень к ним в гости заглянет Жизнь - целое утро она терпеливо ждала её у ворот.
Агате одиннадцать. Яркое платье почти достаёт до пят. Щеки в веснушках, играется солнце на рыжих крутых вихрах.
- Скоро прибудет, скоро свершится! - взрослые говорят. Агата мечтает, как будет держать его, хрупкого, на руках
И помогать, если мама устанет, сказки читать и петь. Оберегать, укрывать одеялом, лучшею стать сестрой.

Солнце плясало на листьях деревьев и минула утра треть, и Жизнь появилась у них на пороге, чуть слышно шепнув - Открой.

В комнате детской рисунки, игрушки, распахнутое окно. Тёплые зайчики пляшут на стенах прощальным огнём зари.
Агате тринадцать. Она любит брата, заботится, верит, но он очень сильно болеет, никак не научится говорить.
Он с каждым месяцем легче и тоньше, уже не кричит навзрыд. Смотрит усталым измученным взглядом на маму, отца, врачей.
Агата сидит у кроватки ночами: - Скажи мне, ну где болит? - а он только плачет и лоб с каждым часом становится горячей.
В маленьком доме скрипят половицы, заброшен уют и быт. Тихие шёпоты, горькие слёзы, пьянящий дурман лекарств.

Агата трясёт маму за руку, просит: - Скажи мне, он будет жить? - но мама молчит, или, стиснув ладони, бормочет: - Бог даст. Бог даст...

В тот час, когда небо усыпали звезды, сияя, взошла луна, пробили часы на стене и непойманной минула ночи треть,
Минуя завесу из снов и покоя, испив темноту до дна, в их детскую поступью невесомой чуть слышно ступила смерть,
К его колыбели направила цепкий, загробно холодный взгляд, но вдруг отшатнулась от всполоха рыжего пляшущего огня.
Агата без страха взяла её за руку: - Это - мой младший брат. И я не отдам его. Слышишь, проклятая? Лучше возьми меня! 
И дрогнула Смерть. Тёплый ветер ворвался, взметнув пелену гардин, лазурным сиянием окутал Агату пленяющий лунный свет.

В тот день он остался один. Никогда он, с тех пор, не бывал один. И мысли о ней непременно окрашивал в матовый звёздный цвет.

В маленьком городе пыльно и людно. В город пришла война. Воем сирен и разбитыми окнами встретит забытый двор.
Гул самолётов дрожит над домами, как порванная струна. Он отдает указания. Он подберётся к врагу в упор.
О нём говорят, что он лучший из лучших. Удачлив, силён и смел. О нём говорят, будто гибель - и та обойдёт его за версту.
Он добровольцем явился на бойню. А кто бы из вас посмел? Если решитесь хотя бы когда-то ответить начистоту. 
Он отдаёт указания. Нынче не велено отступать. Через завесу из ливней и града идёт его храбрый взвод. 
За чьи-то семьи, за маленький домик, за добрых отца и мать!

Следит из-за грани Агата и брата без устали бережёт.