Эти рассказы написаны рукою Ветерана Великой отечественной Войны Лышковым Николаем Александровичем.

ВОТ ОДИН ИЗ ЕГО РАССКАЗОВ О БУДНЯХ ВОЙНЫ

В СУХОМ БОЛОТЕ

Генерал фон Штебер, командир боевой мотодивизии, в этот вечер был в пресквернейшем настроении. Из его цепких рук уже вторые сутки ускользал какой-то «недобитый», как он изволил выражаться перед своими боевыми командирами, советский стрелковый полк. И не просто ускользал, а даже больно «кусался», устраивая ему ловушку за ловушкой. Генерал нервно ходил взад - вперёд по просторной, тщательно убранной комнате. У его седых висков ощутимо бился нервный пульс. Мысленно он называл себя большим идиотом. – Как же так? – думал генерал. Он, опытный, не имевший за всю свою долгую солдатскую жизнь поражений, теперь сам себе лезет в заготовленные для него капканы. И вообще, его неудачные боевые действия против русских в последние месяцы - надо отдать должное их возросшему и боевому мастерству - привели к тому, что у него время от времени начинают появляться искорки в глазах, а в ушах возникает и не подолгу не проходит противный назойливый звон. Командиров двух своих полков Краузе и Нушке, которых он называл болванами, до сих пор не покончили с этими русскими. Мало того, за эти два дня преследования они потеряли столько солдат и техники, сколько дивизия в целом не теряла за всю компанию на Западе. Сегодня, когда до него дошло известие о том, что эти русские ушли из очередного «мешка», и вдобавок в одной из лощин артиллерией положили почти целый батальон из полка Нушке, генерал в порыве гнева едва не застрелил командира этого батальона. Он был не в духе еще и от того, что взятый утром в плен раненый советский солдат, несмотря на «искусный допрос», повторял только то, что он комсомолец, и что на вопросы бандитов отвечать не будет. Штебер приказал пытать пленного, но от солдата так ничего и не смогли добиться. У двери в почтительной позе замер молодой офицер – адъютант Штебера. Он время от времени поглядывал на свои швейцарские часы и слегка покачивал головой. Генерал остановился посередине комнаты и, пронзив холодным взглядом адъютанта, спросил резко: – Так вы вызвали полковника Курта? - Так точно! – вытянувшись в струнку, отчеканил адъютант – Полковник Курт уже выехал. И, как бы в подтверждение его слов, на улице послышался шум подъезжающего «Опеля». Раздался стук в дверь, и в комнату поспешно вошел полковник Курт. Генерал с неприязнью относился к этому молодому выскочке, недавно переведенному в его распоряжение с повышением, и, по слухам , имеющего весьма влиятельного покровителя в Вермахте. – Полковник, вы, очевидно, догадались, зачем я вас вызвал? И, получив полуутвердительный кивок, продолжал: – События разворачиваются так, что преследуемый нами советский полк завтра может соединиться со своими основными силами, вернее, он будет стремиться к этому. Но я не допущу этого, вы понимаете? Мы разобьём русских завтра утром вот здесь, реки. И он показал карандашом на карте, висевшей на стене, место у излучины реки к востоку от села «N», куда, по данным его разведки, направлялся советский полк. – Мы утопим их в этой реке. – Они отходят по этой дороге через болото, – продолжал он водить карандашом по карте, – мимо села «N» в сторону реки, и, по моим расчетам, должны быть на берегу не раньше завтрашнего утра. Мост через реку я распорядился разбомбить нашей авиацией. Ваш полк должен немедленно выступить, во что бы то ни стало догнать русских, и на подходе к реке завязать бой. Ваша задача - оттеснить их к излучине и не давать переправляться через реку. К этому времени к вам, вот отсюда, - он нарисовал стрелку слева от кружка, которым он обозначил русский полк, подоспеют Нушке и Краузе. И на этом нужно будет считать с ними поконченным – отчеканил он и, посмотрев на Курта, резко поставил косой крест на кружке. – Вам все ясно? –спросил генерал. Курт всё это время не сводил со Штебера своих стальных серых глаз, слегка выдававших какое-то внутреннее раздражение не то самим видом генерала, не то его приказаниями. Курта коробило от самомнения этого чванливого служаки, резали слух фразы «по моим расчётам», «не допущу» и было неприятно выдерживать взгляд его воспаленных глаз. Но он стоял, молча, и кивал. На последний же вопрос Штебера полковник ответил скупо двумя словами: – Так точно. Затем генерал, убежденный в безошибочности своих замыслов, добавил: – А командира советского полка, этого - как его фамилия? – обратился он к адъютанту: – Майор Немов – ответил молодой офицер. – Да-да, этого Немова вы должны взять живым или мертвым, лучше живым. Несмотря на усталость, валившую с ног бойцов, потрепанный стрелковый полк Немова день и ночь продолжал практически без передышки идти форсированным маршем. Вторые сутки с упорными боями он вырывались из стальных клещей гитлеровцев. Оставался последний, решительный бросок. Уже где-то совсем близко, впереди, были свои. Это чувствовал каждый солдат и ещё больше напрягал последние силы. В полночь, миновав село «N», полк подошёл к реке. Для прикрытия переправы был оставлен батальон старшего лейтенанта Етковского и батарея Крупнова. Бойцы быстро заняли свои рубежи. То ли от чрезмерной усталости, то ли от того, что кругом было сыро, а ночь очень тёмной, а может быть и последней, бойцы глубоко в землю не зарывались, а старались, по возможности, приспособиться к местности. Многие из них сразу же задремали, свернувшись в шинелях в три оборота и крепко прижав пальцы к автоматам и винтовками. Село давно спало, или казалось таковым. Спали уставшие бойцы батальона. Командиры своих подразделений Етковский и Крупнов сидели в крайней избе и обсуждали способы связи и порядок взаимодействия, и при этом никак не могли согласовать позицию батареи, убеждая друг друга в своей правоте. Молодой и энергичный, Етковский, как всегда, проявлял горячность в споре и предлагал Крупнову поставить пушки у дороги, за первой ротой: – Здесь твоим пушкам будет лучше всего, немцы как на ладони, и дорога рядом, и в случае отхода мы тебе поможем, если будет нужно. – Нет - степенно возразил Крупнов, - не дело предлагаешь, комбат. Во-первых, об отходе я меньше всего думаю. Во-вторых, спасибо за помощь, в которой я не сомневаюсь. Но только помогать-то, возможно, мы тебе будем. А, в-третьих, мы в этом месте сами у немцев будем, как на ладони, и нас там заклюет не только артиллерия и танки, но и сомнет пехота на своих бронетранспортёрах. А если мы после этого уцелеем, днём авиация легко сравняет позицию с землей. Ну а когда они нас сметут, то и ротам долго не продержаться: – Ну, а где же тогда? – спросил Етковский, – можно за стыком первой и второй роты, у «самоваров», или у здесь, сараев. Не будешь же ты ставить их в болоте? Неподалеку от села действительно было небольшое болото, правда слегка высохшее и вполне проходимое. - А впрочем, тебе виднее. Только бы не получилось, как в прошлый раз у Ракитного, когда вы по уши завязли. Я теперь за ваши пушки душой болею не меньше твоих батарейцев. – Охотно верю комбат, но на сегодня, как видишь, обстановка складывается совсем по-другому. Что скрывать, если мы продержимся до рассвета и останемся в живых, то уцелевшие пушки, согласно приказу, придётся взорвать, а нам… – Крупнов умолк и стал выбивать пепел из погасшей трубки. Лишнее напоминание о возможном неблагоприятном исходе боя холодком отозвалось в груди Етковского. Но на его бледном и усталом лице по-прежнему чувствовалась решимость и уверенность в своих силах. – Я думаю, – набив и раскурив трубку, продолжал Крупнов – батарею нужно поставить восточнее сараев. Место очень удобно и для закрытой позиции, и для открытой, при необходимости. К тому же я чувствую, что здесь когда-то тоже было болото, уж больно местность для него подходящая. И огороды здесь крестьяне разбили неспроста. И если об этом противник не знает, то мы в таком случае многое можем выиграть. – Постой, постой! Где это место на карте? – заинтересовался Етковский. Офицеры склонились над столом, но их внимание внезапно нарушил приглушенный стук в дверь. – Да! Входите, - раздался повелительный голос Етковского. Дверь слегка скрипнула, и на пороге показались сержант Мальцев, командир отделения дивизионных топографов, временно прикомандированный к батарее Крупнова, и молодой артиллерийский разведчик. По их возбуждённым лицам было видно, что они очень торопились поделиться какой-то информацией. В одной руке Мальцев держал немецкий ранец с обгоревшей рыжей шерстью, а другой придерживал автомат. – Ну что там случилось? – подавшись вперёд, задал вопрос сержанту Крупнов. В эти дни отступления он уже успел немного изучить Мальцева, во многом заменявшего ему недавно погибшего командира взвода управления, и чувствовал, что тот зря не станет тревожить командира. – Разрешите доложить? – проговорил сержант, и, увидев кивок комбата, быстро открыл ранец и достал оттуда какую-то карту. Аккуратно развернув, он положил её на стол, рядом с картой офицеров. – Эту карту случайно нашли в багажнике трофейной машины, которую мы взяли в засаде этим днём. Я ее, было, хотел использовать вместо своей - моя уж больно побита осколками - но как только взглянул на неё, так сразу к вам. Вы только взгляните на неё. Офицеры принялись внимательно рассматривать карту, при этом стараясь выяснить дату последней рекогносцировки. Судя по всему, в последний раз карта редактировалась более пятнадцати лет назад. – Вот оно где, это болото! – приглушенно промолвил Крупнов, сравнив свою карту с немецкой. Его предложение о месте огневой позиции для батареи согласно этой карте оказалось именно там, где на трофейной карте было обозначено болото. Из нее следовало, что это болото, довольно обширное, раньше простиралось на юго-восток от села, по правую сторону от дороги, по которой отошел полк. Сейчас на его месте раскинулись разбитые накануне войны колхозные сады и огороды Крупнов обратился к Етковскому: – Комбат, а ты, между прочим, прав – пушки действительно придётся поставить в болоте, но только в сухом – так, кажется, называют такие места местные крестьяне. И он нарисовал кружок на трофейной карте. – Да, идея заманчивая – согласился Етковский, – немцы ночью ни за что не полезут в это «болото» и тем более в обход не пойдут. Я, пожалуй, вторую роту могу выдвинуть немного вперёд, а днём, когда обстановка прояснится, можно будет легко отойти или перегруппироваться . – Правильно комбат, при таких боевых порядках мы сможем целую дивизию удержать до рассвета, а днём я пару орудий выведу на прямую наводку, «петеэровцы» залягут у дороги, и тогда ни один немецкий танк не прорвётся к реке до тех пор, пока мы будем живы. План возможного ночного боя был согласован, и бойцы батареи заняли позиции. В последний час перед рассветом всё было готово к бою. Ночная темнота, казалось, не собиралась расступаться, а сгущалась еще больше. В этой темноте затаилась зловещая тишина. Тревожная ночь порождала тревожные чувства в душе у солдат. Внезапно в эту тишину нарушил нарастающий гул моторов. Бойцы вздрогнули, вмиг слетела дремота с их лиц, а руки крепко сжали автоматы. Пулемётчики прильнули к холодной стали «максимов». Нервы каждого как струны натянулись перед жаркой схваткой - может для него она станет последней? Гул с каждой секундой нарастал всё сильнее и сильнее. Стал различимо слышен лязг гусениц боевых машин, почувствовалось дрожание сырой земли. Сотни глаз напряжённо всматривались в непроглядную тьму ночи. Бой завязался внезапно. Ракеты, рассекая темноту, взвились в небо и осветили резким слегка мигающим светом мотоколонну. Шквальный ружейный, пулемётный и артиллерийский огонь остановил головные машины. Из них, пригибаясь, стали выскакивать гитлеровцы, беспорядочно и наугад стреляя в разные стороны. Многие тут же падали, сраженные перекрестным огнем, а остальные спешили укрыться в воронках и кюветах. Крупнов с Мальцевым в это время находились на наблюдательном пункте Етковского, в боевых порядках второй роты. Из тесного и сырого окопа, наблюдая за перемещением противника, они управляли огнём батареи. Слышались их отрывистые команды телефонистам, которые те передавали на огневую позицию: – Правее 0-05. – Ближе два. – Огонь. – Левее 0-02. – Батареей. – Пять снарядов. – Беглым. – Огонь. В сухом болоте молнией, одна за другой, вспыхивали ярким пламенем, на мгновение озаряя окрестности, и быстро гасли залпы десятка орудий. Громовой рокочущий грохот сотрясал равнину. Тяжёлые гаубичные снаряды с хрустом рвались на дороге. Одна за другой факелами вспыхивали машины противника, рвался боезапас, сокрушая всё вокруг. Курт, дремавший в своём «Опеле», ехавшего в хвосте колонны, очнулся от резкого толчка. Вытянув шею в сторону шофёра и ещё не сообразив, что произошло, он хриплым голосом вскрикнул: – Что там случилось? Шофёр, широко раскрыв воспалённые глаза, испуганно всматривался вперёд. Перед ними на фоне каких-то вспышек вырисовывался развернувшийся боком бронетранспортёр, из которого выскакивали сонные солдаты. Впереди образовалась «пробка». Курт отчётливо услышал гром артиллерии и беспрерывную дробь ружейно-пулемётного огня. С него мгновенно слетели остатки сна. Курт больше всего в жизни боялся неизвестности, и в последнее время он стал очень осторожным, никому не доверял даже в мелочах. В каждом приказе ему фон Штебера он пытался усмотреть, что тот постоянно хочет сделать ему какую-нибудь пакость. Генерал видимо пронюхал, что его по ходатайству дяди вот-вот должны перевести на запад, и поэтому тот послал его в самое опасное место, причём ночью. – О, мой бог! – со стоном вздохнул Курт, и стал с опаской вылезать из машины. Ночной холод и сырость охватила его. Усилившиеся вспышки и грохот разрывов и полнейшая неизвестность разбудили в нём страх, по спине пробежали противные мурашки. Он развернулся было к машине, в надежде найти в ней укрытие, но в этот момент из темноты появился его адъютант. – Что там случилось? – Впереди русские, господин полковник. Вас просит на радиостанцию начальник штаба. Курт поёжился и, застегнув на все пуговицы походный плащ, сухо сказал: – Идём, – и последовал за адъютантом. В кузове огромной глухо закрытой машины тускло светились лампочки, терпкий запах аккумуляторов перехватывал дыхание. Вдоль бортов у радиостанций сидели операторы и усиленно вызывали своих адресатов. Посреди машины у маленького столика, согнувшись над картой, стоял начальник штаба. – Господин полковник, первый батальон атакован русскими силами одного полка. Связь с батальоном потеряна. Из второго батальона только что получено сообщение, что они усиленно обстреливается советской артиллерией. Роты залегли у дороги. Командир батальона ждёт ваших приказаний. С остальными устанавливаем связь, – при этом он растерянным, нетерпеливым взглядом посмотрел на радистов. – Ганс, где мы находимся? Доложите, где русские? – приказал Курт. Начальник штаба, взглянув на него, заметил, как сильно осунулось его лицо за последнее время. – Мы находимся на этой дороге, похоже - вот здесь, – не совсем уверенно ответил он, показав острием карандаша на дорогу в болоте у села N. – А русские, очевидно…- он не успел договорить, как адъютант доложил, что прибыл связной из первого батальона. Связной сообщил о том, что первый батальон русскими прижат к болоту, что потеряно много машин, а командир батальона ранен. – Русская артиллерия расстреливает наши роты и сжигает наши машины прямо на дороге – доложил связной. – Где русская артиллерия? – перебил его Курт. Тот пожал плечами – В двух километрах от дороги вправо, где-то в болоте. Начальник штаба пристально посмотрел на карту. – По моим соображениям – сказал он – русские пушки поставлены, очевидно, вот на этом выступе в болоте, на краю села, другого места, где можно было бы поставить дивизионную артиллерию, здесь больше нет – кругом одно болото. Танки туда пускать нельзя, но уничтожить эти пушки нашим артиллеристам, пожалуй, можно и отсюда. Посмотрев, на часы он продолжал: – Скоро рассвет. Надо попросить авиацию, чтобы утром обработать юго-восточную часть болота, – он обвел предполагаемое место нахождения батареи, - Как можно лучше. Выслушав начальника штаба, Курт принял решение немедленно начать обстрел русских пушек, а к рассвету сосредоточить пехоту и танки у первого батальона. Утром, сразу же после бомбардировки с воздуха, отрезать дорогу к реке и уничтожить русских в болоте, не дожидаясь подхода Нушке и Краузе. Штеберу была отправлена радиограмма, в которой он доложил о вступлении в бой с полком Немова и запросил авиацию. Генерал, получив радиограмму, пришёл в замешательство. Все его планы рушились. – А может быть – мелькнула в его голове мысль – Курт что-нибудь напутал, ведь не случайно же Нушке частенько называет его паникёром. Вероятно, встретил какой-то дрянной заслон и давай строчить: «Советский полк, Немов, артиллерия, прошу авиации, разобью…» Ох и доберусь я до него. Если предположить что он действительно напоролся, только не на полк, а на батальон? – продолжал размышлять генерал. - Что же всё-таки мне делать с этим Куртом. И, в конце концов, не смотря на свой гнев, он пришёл к выводу, что русские способны на любые неожиданные штучки. И он отдал приказ Нушке и Краузе, двигавшимся в обход Немова, немедленно изменить маршрут и кратчайшим путём предельно быстро следовать к cелу N , а затем заказал запрашиваемую Куртом авиацию. В болоте, меж тем, продолжался бой. Артиллеристы Курта открыли ураганный огонь по батарее Крупнова. Его приказ – разбить, во что бы то ни стало советскую артиллерию в предполагаем месте они выполняли с усердием. До рассвета с воем сыпались снаряды, перепахивая землю в стороне от сухого болота. Батарея же Крупнова оставалась неуязвимой, и лишь изредка шальные осколки прилетали на огневую и, обессиленные, падали неподалёку. Но там на это никто привычно не обращал внимания, продолжая ритмично вести огонь по скоплениям противника. На правом фланге немцы дважды пытались отбросить от дороги первую роту, но их робкие атаки оба раза захлебнулись в шквальном огне батареи. Наступил рассвет. Над болотом поднялось холодное осеннее солнце, птицы, улетавшие на юг, далеко огибали негостеприимное место. Советские солдаты, преодолев ещё одну трудную боевую ночь, время от времени бросали взор на восток, куда ночью ушёл полк. Незримая живая нить связывала их. Они жили его приказами и ждали от него их. Последний приказ – «Стоять и ни шагу назад до особого сигнала» - они выполняли с чёткостью. Снаряды уже были на исходе. Петеэровцы бесшумно залегли у дороги. Гитлеровцы, не предпринимали новых действий. Даже артиллеристы Курта на время прекратили бешеную стрельбу. Умолкли и наши «максимы». И только один неугомонный бронетранспортёр на левом фланге временами нарушал тишину очередями из автоматической пушки. В тревожном ожидании замер батальон. Сырой болотный воздух пробирался под солдатские шинели и сковывал движения. Бойцы, молча, следили за дорогой. Вдруг надрывный гул моторов стал медленно заполнять пространство. По цепи из одного края в другой пронеслась команда «Воздух»! В сером утреннем небе показались большие группы «юнкерсов», шедших в походном порядке с запада. На миг замер передний край. Советские бойцы с лютой ненавистью смотрели на тяжело груженые стаи «стервятников». Для них стало ясно, что смертельная схватка только начинается. В этот момент по радио от командира полка Немова был принят сигнал отхода. Путь на восток был чист. Но последнюю схватку уже никто не в силах был отменить, с каждой секундой она зловеще приближалась к батальону. Его позиции ощетинились сталью. Бойцы приготовились с честью умереть в этом неравном бою. Головную группу «юнкерсов» вёл опытный боевой лётчик Арндт. Подойдя к назначенному месту, он передал команду: «Приготовиться к атаке». Его группа самолетов стала выстраиваться в одну линию над проселочной дорогой. Глазами азартного хищника Арндт выискивал цель. Справа от дороги вырисовывались ряды деревьев огороды. Арндт стал обращать на них внимания. Он хорошо помнил приказ: «Бомбить юго-восточную окраину болота у села N. И сейчас он, казалось, разглядел её. Она раскинулась впереди под ними, слева от дороги. В пожелтевших камышах и у дороги он стал различать в свете восходящего солнца очертания боевой техники и пехоты. - Русские собрались отходить, - решил он и, заложив крутой вираж, пошёл на цель. Вдруг он увидел, как оттуда стали взлетать белые и зелёные ракеты – «наш передний край». Это остановило его. Он выровнял машину и лёг на новый заход. Остальные самолёты, следуя его команде, послушно повторили маневр. Только теперь, на втором заходе, он, окончательно рассмотрев местность, убедился в том, что правильно сориентировался, и уверенно направил свою машину на юго-восточную окраину болота, откуда по-прежнему одна за другой пачками взлетали белые и зелённые ракеты. Он ухмыльнулся – русские его не проведут, он, как-никак, немного изучил их хитрости. Прижавшись к стенке сырой канавы, полковник Курт глазами затравленного волка смотрел в застланное тяжёлым удушливым дымом небо и не верил своим глазам. Оттуда со страшным рёвом моторов и сирен с выпущенными шасси – как когти стервятников, один за другим пикировали на его полк заказанные им же бомбардировщики. До настоящего момента, он почему-то считал, что пикирующий бомбардировщик несет две-три бомбы от силы. Теперь же он воочию нгаблюдал, как и от каждого самолёта оделялись по шесть-семь бомб и с нарастающим пронзительным свистом, догоняя одна другую, падали прямо на его позиции. Он закрыл глаза и начал судорожно что-то шептать, сам не осознавая смысл произносимых слов. Бомбы рвались всё ближе и ближе. Курт готов был иголкой влезть в колыхающуюся и вздрагивающую землю. Некоторые самолёты сбрасывали по одной большой бомбе, те в свою очередь распадались в воздухе на две части, и которых гроздью высыпались мелкие противопехотные бомбы. Полк Курта безжалостно истреблялся своей же авиацией. Солдаты бежали врассыпную, падали, сраженные осколками и тонули в болоте, а у дороги горели и рвались машины и техника, а уцелевшие танки на полном ходу отступали на запад. О, как в эти ужасные минуты Курт ненавидел авиацию. Если бы ему дали волю, он бы первым делом перестрелял бы всех лётчиков. Но больше всего он в это мгновение ненавидел самодовольного и ненавистного ему фон Штебера. Это он один и виноват в таком несчастии, в этом печальном конце Курта. Шум моторов слегка затих. На миг он снова взглянул в небо и снова отпрянул к стенке канавы. Третья группа самолётов теперь выходила точно на него. Вдруг он увидел как мимо его канавы пробежал солдат с испуганными глазами и непокрытой головой. Солдат держался руками за голову и безумно вопил: - О main Gott! О main Gott! Тогда он сам, не отдавая себе отчёта, выскочил из канавы, и, не успев сделать нескольких шагов, почувствовал резкий удар в спину. Всё внезапно пришло в хаотичное движение, а затем закружилось, завертелось и понеслось в темнеющее пространство… К вечеру батальон вышел к реке, через которую уже заканчивал переправу полк. - Товарищ майор, немецкую колонну накрыла наша батарея возле села, и к тому же они попали под удар собственной авиации - доложил Немову комбат. Рядом с Етковским стоял Крупнов и, слегка прищуриваясь, улыбался, держа в руке немецкую карту. – Вряд ли они смогут оправиться до следующих суток,- добавил Крупнов.- Тем более, что дорога разбита, а в болото они не сунутся - и он протянул майору карту. -Готовьте подразделения к переправе – ответил майор, разглядывая карту с пометками Етковского. - Выйдем к своим, а там можете вертеть дырки в погонах и гимнастерках, - с улыбкой закончил он, похлопав по плечу комбата.

 31.12.1960 год.

Вечер. В одной из живописных рощ, каких немало на границе Курской и Воронежской области, в лагере N-ского артиллерийского дивизиона после учебного дня оживлённо и весело. У палаток взвода управления это оживление чувствуется как-то особенно. Разведчики с телефонистами, не смотря на сумерки, продолжают усердно забивать «козла» на высадку. Их голоса и задорный смех звонко разливаются по роще. У штабной палатки на опушке, на окраине рощи, снуют посыльные, офицеры и старшины. А у курилки собрались топографы, и под дымок ядреного солдатского табачка ведут разговор о сегодняшней глазомерной съёмке местности. Молодой худенький солдат Шевченко, виновато улыбаясь, пытается оправдаться в неудачной привязке, сетуя на то, что у него неважный глазомер и не такое зоркое зрение, как у его товарищей.
– Плохо получается у меня «на глазок». Когда работаешь – кажется, что всё ладно, а закончишь и проверишь - самому тошно становится. А вот с приборами я, товарищ старший сержант, чувствую себя гораздо уверенней.

Действительно, приборами Шевченко владеет в совершенстве, и любые топографические задачи решает в уме. Обожает он математику и мечтает после службы поступить в университет на матмех. В школе, бывало, на контрольных по алгебре или геометрии он первым решал самые трудные задачи и под завистливые взгляды товарищей досрочно сдавал работу. Особенно хорошо ему давались задачи по геометрии с применением элементов тригонометрии. И даже здесь, в армии, он не забывает о своем увлечении, и свободное время посвящает учебнику по аналитической геометрии. Товарищи порой подтрунивают над ним, но все же относятся  к нему с уважением и переживают за маленькие неудачи.
– А ведь товарищ старший сержант говорил, что у нас есть хороший инструмент, и с ним мы и привязку и другие задачи всегда делали без ошибок. И вы еще сами говорили, что на передовой с таким инструментом работали даже под огнём, когда и голову боязно было от земли оторвать.

– Это всё так, Шевченко, я с вами спорить не собираюсь, – рассудительно молвит комвзвода,- А вот глазомер вам всё-таки полезно развивать, и делать это упорно и, по возможности, каждый день.

И, немного подождав, продолжает таким же неспешным тоном:
– Глазомер - это, брат, великое дело. В соё время сам Суворов, да и адмиралы наши Ушаков и Нахимов большое значение придавали этому качеству. И сейчас глазомеру следует уделять немало внимания, особенно нам, артиллеристам. Я вам давно хотел рассказать один весьма поучительный случай из моего фронтового прошлого.

Он замолчал, присел, оперевшись локтем о колено, закурил папироску, и, оглядев нас и убедившись, что все его слушают, начал свой рассказ.

- Как сейчас помню, наша дивизия после форсирования реки Прут вышла за речку Жижиа. Есть такая река в Румынии, летом она почти вся пересыхает. Так вот, за этой рекой на высотах, недалеко от города Яссы, и остановилась наша дивизия и заняла оборону. Немцы, немного оправившись от полученных ударов, попытались снова нас отбросить за Прут.

Стояла жаркая, как говорят фронтовики, лётная погода, и в августовском небе не было ни облачка. Немцы бросили на нас авиацию, свою и румынскую, подтянули свежие танковые эсесовские части и особые румынские полки.

День и ночь мы не смыкали глаз, отбивая атаку за атакой. Батареи зачастую вели огонь прямой наводкой. Мы все, включая разведчиков и связистов, держали оборону вместе с пехотой, а порой и вовсе оставались одни, и вели автоматный огонь вместе с нашими батарейцами. День и ночь горели подбитые немецкие танки, и чёрный дым подолгу висел в  воздухе, слабо разгоняемый редкими дуновениями ленивого южного ветра.

На десятые сутки противник окончательно выдохся и перешёл в оборону. Наступило затишье. Нас отвели на передышку во второй эшелон недалеко от переднего края, и мы занялись повседневной боевой подготовкой.
Командный состав дивизиона был вызван на сборы в распоряжение начальника артиллерии дивизии, и в дивизионе оставался лишь один начальник штаба и замполит.  Каждое подразделение занялось отработкой своих обязанностей согласно боевому расписанию. Мы, топографы, привели в порядок своё хозяйство, и, получив новые карты, приступили к решению различных типовых задач на местности.

В один из дней, после обеда, нас срочно вызывает к себе начальник штаба. Прибываем мы в штабную землянку, располагаемся у  раскладного столика и слушаем начальство.
«Собрал я вас, - говорит он нам - для того, чтобы поставить перед вами серьёзную задачу, от успешного решения которой будет зависеть не только лично ваша репутация, но и честь всего нашего дивизиона».

Мы все насторожились и начинаем внимательно вглядываться в его слегка прищуренные и строгие глаза. Начштаба встает и начинает медленно ходить по утоптанному полу просторной землянки.
«Вчера у офицеров на сборах проходили зачетные учебные стрельбы. В них принимала участие одна из батарей дивизиона, а дивизион наш, вы сами знаете, считается одним из лучших в дивизии. Привязку делали топографы этого дивизиона, вы их тоже прекрасно знаете, топографы неплохие. Стрельбы прошли неважно и, как стало мне известно при разборах,  во многом оказались виновны именно наши «топорики»»

 Он всегда в шутку называл нас так, но сейчас это слово прозвучало как-то укоризненно

- Не справились они с привязкой основной позиции - и, помолчав,  немного, добавил - Такие вот дела.

Не только мне, да и всем нам после этого стало как-то неловко. Будто не топографы дивизионного расчета, а все мы оказались виноваты в плохой работе.
«А теперь – говорит начальник штаба, – очередь за нами. Сейчас на огневую позицию выйдет батарея Макарского, и вам также предстоит  сделать привязку этой батареи и наблюдательного пункта. Я буду надеяться на то, что вы сможете отстоять честь нашего дивизиона.»
– Жильцов, – обратился он к нашему помкомвзвода. – Поскольку командир взвода находится на сборах со всеми офицерами, вы будете его замещать. А теперь смотрите сюда.

Он подозвал нас к раскладному столу, на котором лежала свежая, пахнущая типографской краской глянцевая карта.
– Вот на этом склоне высоты 193,6 - показав на карте карандашом кружок – будет огневая позиция, а вот здесь – показал он левее – наблюдательный пункт. Учтите, что на высоте 193,6  тригонометрического пункта  нет, и вообще нет каких-либо выделяющихся ориентиров. Задача трудная, и нужно постараться. Я думаю, что вы не ударите в грязь лицом.
Прибыв на место, мы сами убедились, что перед нами была поставлена действительно  непростая задача. Чёрные глыбы развороченной земли свидетельствовали о том, что здесь недавно прошли жаркие, ожесточённые бои. Глядя на эту изуродованную местность, трудно было найти  место, где должен был находиться тригонометрический пункт, или тригопункт, как мы говорим. В том месте, где ему, судя по карте, полагалось быть,  возвышались три дзота, и угадать, под которым из них был погребён этот знак, установленный еще задолго до войны, было практически невозможно. А может быть он и вовсе стоял совсем не здесь, а где-то поодаль.

На одном из дзотов торчал какой-то приметный камешек, который, по всей вероятности, служил ориентиром для наших топографов-неудачников, поместивших его туда вместо исчезнувшего тригопункта. Правы были они в своих расчетах, или нет -  гадать было некогда, время уже давно перевалило за полдень, и солнце с каждой минутой все быстрее клонилось к закату. А вокруг, куда ни кинь взгляд, не просматривалось ни одного мало-мальски  примечательного ориентира или знака, по которому можно было бы сделать привязку. К западу от позиции, за рекой Жижиа, различались обгоревшие останки села Типилесчий. Если бы там еще оставалась стоять старая церковь, то это еще могло бы послужить хотя бы каким-то ориентиром. Но и от церкви тоже почти ничего не сохранилось. Немного левее села чернел наполовину вырубленный для дзотов и спаленный  лес. Тоже тот еще ориентир. Признаться, мы здорово приуныли. Один Жильцов, казалось, не потерял бодрости духа. Насвистывая какую-то мелодию, он принялся вымерять шагами высоту вдоль и поперёк, при этом останавливался время от времени и оглядывался по сторонам, что-то подсчитывая в уме. Затем подошел к нам и сказал:
– Нет, хлопцы, боюсь, ничего не выйдет у нас, если мы начнём работу именно здесь. В трёх из пяти случаев мы получим невязку метров до ста, а то и больше.
Глазомер у Жильцова был, прямо всем на диву. Он, бывало, вытянет перед собой руку, держа в ней карандаш или нож, и, сопоставив его с наблюдаемым объектом,  определит расстояние до него с такой изумительной точностью, что нам приходится только поражаться его сноровке и завидовать такому глазомеру. Вдобавок ко всему, шаг у него  всегда был твёрдый и уверенный - идёт ли он строевым, спешит ли куда или прогуливается вразвалочку – поступь не меняется, и знает он ее с точностью до сантиметра. В этом мы сами убедились, несколько раз из интереса замерив его следы и не предупредив его об этом заранее. Сами знаете, есть у нас, топографов, такие профессиональные причуды.  А приборы он уважал не хуже вас, Шевченко. Любили мы его за его весёлость и простоту, завидовали мастерству и смекалке и старались ему  во всём подражать.
- Придётся нам, – говорит он, - возвратиться на огневую позицию и поискать там что-нибудь примечательное.
Через полчаса мы вернулись на  позицию, но и там легче не стало – засечку мы не смогли сделать, как у нас говорят, ни прямую, ни обратную. Тогда решили мы более внимательно изучить прилегающую к позиции окрестность.

Неподалёку от позиции находился небольшой овраг. А метрах в двухстах от него проходила грунтовая дорога, которая в этом месте делала крутой поворот налево. После тщательного обмера местности мы пришли к выводу, что расстояния между этими ориентирами не соответствовали размерам, указанным на карте. Теперь мы сами убедились, что у нас и здесь ничего не получается – ни инструментальный подход (как говорил наш лейтенант – «классический»), который был нами отработан в совершенстве, ни  земная, прямая и обратная съемка. Пора было возвращаться на огневую позицию. Напоследок мы решили провести два шаговых замера, или как мы выражаемся – хода - от позиции до конца обрыва и до поворота дороги. Но как только мы сравнили полученные результаты с картой, то получили такую сильную невязку, что нам совсем стало не по себе.
По одному ходу огневая позиция получалась на одном месте, а по другому - на другом. А расстояние между ними было около полусотни метров, что, сами понимаете, величина немалая. Вот и гадай теперь какая позиция настоящая, а какая ложная. А может и обе они неверные. Почти отчаявшись, мы ещё раз проверили наши ходы. Результат был тот же.

Мы вообще редко когда делали ошибки, только при больших ходах. А тут - такая неудача. Настроение  стало подавленное, чувствовали мы себя не лучше, чем при бомбёжке или как при обстреле. Поставленная задача не выполнена, доверие не оправдано, да еще и в дивизионе перестанут нас уважать разведчики, а связистки проходу не будут давать. У нас с ними вроде соревнования было – кто лучше выполнит свои обязанности, кто больше проявит находчивости и инициативы. Иной раз мы даже держали пари и никогда не проигрывали.

Мы, молча, присели и закурили. Только Жильцов, как ни в чём не бывало, продолжал ходить вдоль обрыва и вымерять его своими шагами, временами останавливаясь и нагибаясь к земле.  Я, признаться, смотрел на эту затею, как на безнадёжную. Наконец он выбрался наверх, посмотрел на наши удрученные лица и улыбнулся. По выражению его веселых глаз было заметно, что он, наконец, разрешил,  казалось бы, несложную и  давно знакомую, но на поверку оказавшуюся довольно каверзной задачу.
-  Хлопцы, – говорит он нам, – а ведь конец обрыва вовсе не там, откуда мы начинали нашу работу.
– Как это конец обрыва не там, где его конец, что-то не понятно – промолвил я.
– Не там, говорю, а вот здесь. – и он резко ударил каблуком сапога по сухой земле.
– Глядите сюда – он отошёл немного в сторону, отломил кусок почвы у обрыва, показал его нам, и спросил:
– Скажите, что это за почва?
Мы с любопытством посмотрели на желтоватого цвета комок сухой земли и пожали плечами. К чему это клонит сержант? А Жильцов, видя наши недоуменные взгляды, растёр на ладони этот комок.  
– Это, братцы мои, настоящий суглинок – и при этом  он прищелкнул языком.
– А теперь – продолжил он – пойдём сюда.

И он зашагал к концу обрыва, где  также отломил кусок грунта и принес его нам Это была настоящая глина.
– Неужели вы и теперь не догадываетесь, в чём здесь секрет? – спросил он, улыбаясь, и его серые глаза задорно заблестели. Но никто из нас четверых не смог ему ответить.
– Эх вы, хлопцы вы мои, взгляните на карту и проверьте, когда  была последняя рекогносцировка местности – аж при царе Малюте!
– Неужели, товарищ сержант, этот обрыв так дождями размыло с тех пор? – спросил Жильцова мой друг Жора Княжко.
– Нет, его не столько дождями размыло, сколько самими румынами. Здесь залегают пласты настоящей строительной глины, которую местные жители с давних пор, по всей вероятности, могли брать для нужд строительства, Только последние три – четыре года, похоже, они перестали это делать, и склон изрядно зарос. Видно туговато румынам пришлось с немцами жить и воевать, так что не до строительства было.
Глядя на этого сержанта, я подивился его находчивости и смекалке, свойственной жителям сельской местности. А  ведь он был коренным москвичом, и всегда гордился этим.
Сделав поправку с учетом высказанного предположения, «на глазок», Жильцов, предложил заново проделать привязку. На этот раз обе огневые на планшете слились в одном месте. Хотя привязка сделана была нами в старых государственных координатах, мы с некоторым облегчением перевели дух и отправились на наблюдательный пункт.
Но в этот день сделать привязку НП нам не удалось, так как по дороге к нему нас застигла ночь. Эту ночь у НП я провёл почти без сна. Мысль о том, что мы могли ошибиться, не покидала меня с самого вечера. Я даже представил себе, как начальник артиллерии выстрелит первым, а разрыва снаряда у цели так и не увидит. Вот думаю, будет позор, так позор. У нас такого случая за всю войну ни разу не было, и даже тогда, когда привязка вовсе осуществлялась «на глазок». Первый снаряд всегда ложился неподалеку от цели.

Помнится, ночью ко мне подошёл Жора Воронко, он стоял «на часах», и спросил тихо, сплю ли я. Я повернулся и слегка привстал. Он и говорит:
– Слышишь, Саша, танки гудят. Я вот уже целый час слушаю эту «музыку». Куда они идут - не пойму.
А я со свой назойливой мыслью в голове не замечал всего этого рокота. А по долине реки Жижиа вот уже вторую ночь шли колонны «тридцатьчетверок» и «самоходок», которые мы называли «зверобоем». Они тянулись куда-то на северо-запад, где, судя по всему, формировался мощный наступательный кулак. Шум их моторов гулко разносился по долине, и порою казалось, что они идут где-то совсем рядом, и если подняться  и посмотреть в ту сторону, то их вполне можно разглядеть.

Немецкие самолёты-разведчики надсадно рыскали над дорогами, «вешали фонари» и изредка сбрасывали бомбы, которые с треском рвались где-то в стороне, никому не принося вреда.
Прислушиваясь к грохоту машин, я почувствовал облегчение и прилег на койку, прикрыв глаза.
После небольшой паузы Воронко, будто почувствовав мои мысли, тихо проговорил:
– Чует моё сердце, ох и зададим мы немцу жару, только держись - тикать будет без оглядки!

Ночь пролетела быстро. Наступающий день был тихим, безоблачным, и к «работе» мы приступили с рассветом. Ещё и не успела растаять утренняя роса, как НП был привязан способом обратной засечки. Затем мы оборудовали боковой НП и решили несколько задач по условным целям. Ещё не успели закончить все приготовления, как из-за бугра выскочил «Виллис», и, подпрыгивая на кочках, подъехал к НП. Это к нам прибыл сам начальник артиллерии дивизии с каким-то майором. Жильцов доложил ему по всей форме, и попросил продолжить работу.
– Нет, не стоит, – сказал он – а связь с батареей есть?
– Так точно, есть – ответил Жильцов.
– Хорошо, а данные вон той цели? – начальник артиллерии указал Жильцову на макет пушки, едва видневшийся неподалёку от еще темневшей рощи.
– Есть – спокойно ответил Жильцов.
– Ну что ж,– полковник повернулся  к стоявшему рядом майору – попробуем, а заодно и проверим вашу привязку. При этом вновь лукаво посмотрел на Жильцова.
Жильцов слегка смутился, но бойко ответил : «Топографы сделали всё, что могли товарищ полковник» – и, уже потупив глаза, добавил – «Будет не хуже, чем в Пеленёнках»
– О, тогда обязательно попробуем – с улыбкой сказал полковник.
– А ведь мы, майор – обращаясь к своему спутнику – тогда на Украине отступали вместе с Жильцовым, и в Пеленёнках такое устроили противнику, что я до сих пор не могу без удовольствия припомнить детали этого боя. А они ведь нас, сволочи, застали можно сказать, врасплох у этих Пеленёнков.

 После изнурительных кровопролитных боев у нас оставалась лишь одна гаубичная батарея, которая во время отступления застряла в одной из лощин близ этого села. Была распутица после проливных дождей. Да и к тому же в машинах кончался бензин, и гаубицы вытянулись цепочкой на выходе из села. С нами отходил остаток от одной стрелковой роты. В ожидании немцев, мы решили принять бой, и, развернув свои орудия, выдвинули остатки этой роты вперед, на высотки по обеим сторонам дороги. Жильцов сделал тогда привязку батареи быстро и «на глазок».

Через какое-то время разведчики доложили, что в нескольких километрах на подходе к селу показалась немецкая моторизованная колонна. Мы открыли огонь из  гаубиц, и, затаив дыхание, ожидали результаты выстрелов. Первый снаряд упал перед головной машиной, а второй – прямо в неё. Колонна остановилась. Мы перевели огонь на хвост колонны, и одним из первых снарядов накрыли концевую машину. Колонна окончательно встала. Немцы не понимали, в чём дело, поскольку не видели, откуда ведется огонь, а податься им было некуда. Вот тут мы и задали им «перцу». Пехота стала «крыть» их из пулемётов, а мы перешли на осколочные. Тогда мало кто из них ушёл целыми. А мы, братец, и бензинчиком разжились, и своих догнали.

Полковник ненадолго замолчал, вспоминая этот бой, а затем, повернувшись к Жильцову запросил у него данные по пушке-мишени. Мы уже все находились в траншеях НП. Телефонисты, которые перед приездом начальства наладили связь, теперь ждали его команды.
Полковник, посмотрев на планшет, а затем на карту и, подсчитав что-то в уме, спокойно распорядился:
– Передать первому орудию – «По местам»!
И, как только орудие было изготовлено к стрельбе, начарт отрывисто скомандовал:
– по орудию,
– гранатой,
– взрыватель осколочный,
– заряд шестой,
– буссоль 05-00,
– прицел 96,
– зарядить и доложить!
Телефонист быстро передавал на огневую команду за командой. Мы все находились на своих местах в окопах и внимательно прислушивались к голосу полковника. Каждое слово гулко отдавалось в моих ушах, сердце билось с удвоенной частотой. Но я старался всем видом не выдавать своих волнений. Мельком поглядывал то на Жильцова, то на начарта. Рядом со мной стоял Жора, усиленное сопение которого также выдавало его волнение. Все пристально смотрели на цель. В этот миг почудилось, что сама природа вокруг замерла, затих утренний ветерок, а воздух, поднимавшийся, от земли, неожиданным жаром обдал грудь и лицо.
– Первое готово! – выкрикнул телефонист.
– Огонь! – скомандовал начарт. Телефонист немедленно передал команду и сразу же выкрикнул:
– Выстрел!
Я непроизвольно затаил дыхание и застыл. А через несколько секунд раздался глухой гаубичный выстрел и, вслед за ним над нами стал быстро нарастать и затем удаляться шуршащий звук тяжело летевшего снаряда. И вдруг звук этот внезапно пропал, как будто его кто-то выключил. Я впился глазами в макет орудия. Сердце еще сильнее заколотилось в груди. Разрыва же нигде не было видно. В голове молниеносно проносились картины нашей привязки. Промазали, подумал я и огорчённо посмотрел на начарта. Внешне он был спокоен и тоже смотрел в сторону цели. Ему, конечно же, тоже было больно за промах, подумалось мне. Вдруг я почувствовал, что все подались вперёд. Я перевел взгляд на Жильцова и увидел, как его напряженные глаза вдруг вспыхнули каким-то особым блеском. Майор выронил планшетку. В тот же миг я посмотрел на цель. Там, где только что стоял макет орудия, медленно расплывалось серовато-чёрное облако дыма. Вслед за этим раздался характерный хрустящий взрыв, и послышалось, как вдалеке в воздухе запели тысячи осколков.
– Ух ты! Вот тебе и Пеленёнки! – многозначительно выдохнул полковник – чистая работа!
– Удивительно – промолвил майор, продолжая глядеть на то место, где чернела свежая воронка – если бы это не было действительностью, то я бы оставался при своём мнении, что такие случаи бывают только в кино.
– А я, между прочим, подумал – не подвох ли это, и не пристреливались ли наши уважаемые топографы до нас – лукаво улыбаясь, проговорил начАрт. Но, заметив обиженный взгляд Жильцова, он поспешно добавил с улыбкой:
- Вы не обижайтесь, Жильцов, это я вам говорю потому, что вы наделали нам делов. Скоро должны прибыть наши офицеры, а куда они будут стрелять, по вашей воронке, что ли? Главной цели то нет!
Мы, топографы, чувствовали себя, как на самом большом празднике, будто одержали какую-то важную победу. И, когда по приказанию начарта мы бодро построились и подтянулись, он объявил нам благодарность за отличную привязку. Мы с небывалым воодушевлением дружно ответили:
– Служим Советскому Союзу!
И ещё долго эти торжественные слова отдавались эхом, сначала от рощи, а затем и в нашем сознании…

Комвзвода замолчал и обвел солдат глазами. Солнце уже коснулось края рощи, и его багровые закатные лучи мягко отражались в десятке пар глаз притихших топографов.

- Так что, товарищ Шевченко, не всегда и во всем надо полагаться на наши приборы. Оно, конечно, дело полезное, знать технику и уметь ею пользоваться, но и она не всесильна. И жизнь порой ставит такие задачи, решить которые помогает смекалка, острый ум и верный глаз солдата.

Наступившую тишину прорезала команда на построение и вечернюю поверку. Заканчивался очередной день, и солдаты, поднявшись со своих мест, молча, потянулись к месту сбора, невольно представляя себе улыбающееся лицо молодого сержанта на фоне коварного оврага,  запах гари и воронку на месте той далекой мишени…

Генерал фон Штебер (командир мотодивизии), в этот вечер был в пресквернейшем настроении. Из его цепких рук уже вторые сутки ускользал какой-то «недобитый», как он изволил выражаться перед своими боевыми командирами, Советский Стрелковый полк. И не просто ускользал, а даже больно «кусался», устраивая ему, Штеберу, ловушку за ловушкой.

Генерал Штебер, нервно ходил взад и вперёд по просторной, тщательно убранной комнате. У его седых висков судорожно дёргался пульс. В уме он называл себя большим идиотом.

 – Как же так? – думал генерал он, опытный не имевший за всю свою (солдатскую)жизнь поражений, теперь сам себе лезет в заготовленные для него петли. А по его «опытной» голове русские бьют так, что у него не переставая, сверкают искры в глазах, а в ушах появился противный назойливый звон, и не пропадает.

Своих командиров полков Краузе и Нушке, он называл скотами, за то что они до сих пор несмотря на его приказы не покончили с русскими. Мало того они за два дня преследования, отступающего солдатского полка, потеряли солдат и техники столько, сколько дивизия в целом не теряла за всю войну на Западе.

Сегодня же, когда он узнал о том, что русские опять ушли из «мешка», да в добавок в одной лощине артиллерией выложили почти целый батальон из полка Нушке, генерал в порыве гнева чуть было не застрелил командира этого батальона.

Он был не в духе, и от того что взятый утром в плен раненый советский солдат, несмотря на «искусный допрос», ничего кроме того, что он комсомолец и что на все вопросы бандитов отвечать не будет. Штеберг приказал пытать пленного, но солдат так ничего и не сказал. У двери в почтительной позе замер молодой офицер – адъютант Штеберга. Он время от времени поглядывал на свои хронометры и слегка покачивал головой. Вдруг генерал остановился посередине комнаты и, пронзив холодным взглядом адъютанта, спросил:

 – Вы вызвали полковника Курта?

-- Так точно! – вытянувшись в струнку, выпалил офицер – Полковник Курт уже выехал. И как бы в подтверждение его слов, на улице послышался шум подъезжающего «Опеля». В комнату ворвался полковник Курт.

– Полковник, вы, очевидно догадались зачем я вас вызвал?

И получив утвердительный ответ, продолжал:

 – По моим подсчётам, советский полк завтра должен соединиться со своими основными силами, вернее будет стремиться к этому. Но я не допущу этого, вы понимаете? Мы разобьём русских завтра утром вот здесь…у реки

И показал карандашом на карте, висевшей на стене, место у излучины реки, в десяти километрах к востоку от  села «N», куда ушёл советский полк

– Утопим их в этой реке.  

– Они отходят по этой дороге, – продолжал он водить карандашом по карте, – Мимо села «N» через болото, что по обе стороны от дороги, и по моим данным у реки должны быть не раньше как завтра утром. Мост через реку сегодня нашей авиацией разбит. Ваш полк должен немедленно выступить, догнать русских, во что бы то ни стало, на подходе к реке и завязать бой. Постарайтесь оттеснить их к излучине и не давать переправляться через реку…К этому времени к вам вот отсюда, слева, подоспеют Нушке и Краузе… и на этом нужно будет считать – он сказал он торжественно, посмотрев на Курта и резко черканув на карте у излучины крест.

– Вам ясно? – немного помолчав, спросил генерал.

Курт всё это время не сводил со Штебера своих серых глаз, таивших какое-то внутреннее недовольство не то генералом, не то его приказаниями. Курта раздражали самомнение генерала, его слова: «по моим расчётам», «я разобью их»; но он стоял и молчал. Но последний же вопрос Штебера ответил скупо двумя словами:

 – Так точно.

Затем генерал, убежденный в непогрешимости собственных доводов, добавил:

 – А командира советского полка, этого… как его фамилия? – обратился он к адъютанту:

 – Майор Немов – ответил молодой офицер

– Да…да этого майора Немова, Курт, вы должны взять живым или мертвым…лучше живым.

Несмотря на усталость, валившую с ног бойцов Немова, полк продолжал днём и ночью идти форсированным маршем. Вторые сутки с жестокими боями он уверенно выходил из стальных клещей гитлеровцев. Оставался последний бросок. Впереди где-то близко были свои. Это чувствовал каждый солдат и ещё больше напрягал последние силы.

В полночь, миновав село «N» полк подошёл к реке. Для прикрытия переправы был оставлен батальон старшего лейтенанта Етковского и батарея Крупнова.

Сильно поредевшие роты батальона Етковского быстро заняли свои рубежи. То ли от чрезмерной усталости, то ли от того что кругом было сыро, а ночь очень тёмной, а может быть последней, бойцы глубоко в землю не зарывались, а старались, по возможности приспособиться к местности. Многие из них сразу же задремали, свернувшись в «три раза» в шинелях и крепко и крепко прижав с автоматом и винтовками.

Давно спало село. Спали уставшие бойцы, Договорившись о связи и взаимодействии в ночном бою, они долго не могли решить, где же поставит батарею Крупнова. Молодой и энергичный комбат Етковский, проявляя, как всегда, горячность в споре, убеждал Крупнова поставить пушки у дороги, за первой ротой:

 – Здесь твоим пушкам будет лучше всего, немцы как на ладоне и дорога рядом, в случае отхода, и мы тебе поможем, если будет нужно.

 – Нет, степенно возразил Крупнов, не дело предлагаешь комбат…во-первых, об отходе я меньше всего думаю; во-вторых, за помощь, которую ты обещаешь и в которой я не сомневаюсь, спасибо, но только помогать-то, возможно, мы тебе будем…и в-третьих, мы в этом месте сами у немцев будем как «на ладошке», нас там «заклюют» не только артиллерия и танки, но и пехота на своих бронетранспортёрах…а днём авиация сотрёт в «порошок». Ну а если они нас сомнут, то и ротам долго не продержаться:

 – Ну, а где же тогда? – спросил Етковский, – за   стыком первой и второй роты, у «самоваров» или у сараев? Не будешь же ты ставить их в болоте. А  впрочем, тебе виднее…Только бы не получилось как в прошлый раз у Ракитного…, я теперь за ваши пушки душой болею и не меньше твоих батарейцев.

 – Охотно верю комбат, но на сегодня, как видишь, обстановка складывается по-другому , что скрывать от самих себя: если мы продержимся до рассвета и останемся в живых, то уцелевшие пушки, согласно приказа придётся взорвать, а нам… – Крупнов  умолк и стал выбивать пепел из погасшей трубки.

Лишнее напоминание Крупновым о близком вероятном конце больно отдалось в груди офицеров. Но на их бледных и усталых лицах, по-прежнему чувствовалось решимость и уверенность в своих силах.

– Я  думаю, – закурив трубку, предложил Крупнов – батарею нужно поставить восточнее сараев…место очень удобно для закрытой позиции, и для открытой при необходимости. К тому же здесь когда-то было болото, а теперь огороды и сады; и, если об этом противник не знает, то мы в таком случае многое выиграем.

 – Постой, постой! Где это место на карте? – заинтересовался Етковский. Офицеры склонились над столом, но их внимание было внезапно нарушено резким стуком в дверь.

– Да! Входите, - раздался повелительный голос Етковского.

Дверь легонько скрипнула и на пороге показались: сержант Мальцев – командир отделения дивизионных топографов, временно прикомандированный к батареи Крупнова и молодой артиллерийский разведчик. По их возбуждённым лицам было видно, что они очень торопились. В одной руке Мальцев держал немецкий ранец с обгоревшей рыжей шерстью, а другой слегка придерживал автомат.

 – Что случилось? – подавшись вперёд, задал вопрос сержанту Крупнов. В эти дни отступления он очень хорошо изучил Мальцева, во многом заменявшего ему недавно погибшего командира взвода управления, и был уверен, что он зря не придёт.

 – Разрешите доложить? – проговорил сержант. Получив разрешение, он быстро открыл ранец и достал немецкую карту. Аккуратно развернув, он положил её на стол, рядом с их картой – товарищ старший лейтенант. Эту карту мы только что случайно нашли в ранце с трофейной машины, которую мы взяли днём. Я её хотел приспособить вместо своей, побитой осколками, но как только взглянул на неё, то сразу к вам. Вы только взгляните на неё…

Офицеры уже внимательно рассматривали карту,

 – Вот оно, вот оно где! – полушёпотом говорил Крупнов, сравнивая одну карту с другой. Его предположение о выбранной им огневой позиции для батареи, согласно принесённой карты, рекогносцировки 1929 года, находилось там где было обозначено болото. По карте обширное болото у села N простиралось на юго-восток и по правую сторону дороги там где сейчас раскинулись молодые колхозные сады и огороды до самого большака по которому ушёл полк. Крупнов обратился к Етковскому:

 – Комбат, а ты между прочим прав – пушки действительно придётся поставить в болоте, но только в «Сухом» - так кажется, называют его местные жители. И он поставил кружок на трофейной карте.

 – Да ... идея замечательная – согласился Етковский, – немцы ночью ни за что не полезут в это «болото» и, тем более в обход не пойдут. И я, пожалуй вторую роту могу выдвинуть вперёд, а днём видно будет – к тому времени обстановка прояснится.

 – Правильно комбат, при таких боевых порядках мы сможем целую дивизию удержать до рассвета, а днём я пару орудий выведу на прямую наводку, «петеэровцы» залягут у дороги и можно быть уверенным, что ни один немецкий танк не прорвётся к реке, до тех пор, пока мы будем живы.

План ночного боя был решён.

В последний час перед рассветом всё было готово к бою. Ночная темь все больше и больше сгущалась. В этой темноте притаилась тишина. Тревожная ночь и тревожные мысли на душе у солдат.

Вдруг в эту тишину внезапно ворвался нарастающий гул моторов. Вздрогнули бойцы, вмиг исчезла дремота. Руки крепко сжали автоматы, винтовки и карабины, пулемётчики прильнули к холодной стали «максимов». Насторожился в тёмной ночи, перед жаркой схваткой батальон. Может для него эта схватка будет последней?

Отгремят над «Сухим болотом» прощальным салютом последние залпы. Упадёт на землю последний боец и на сомкнувшихся ресницах скупой слезой блеснёт утренняя роса. Крадучись как воры пройдут мимо мёртвого батальона немецкие танки.

Но полк уйдёт и будет жить своей боевой и трудной жизнью, и будет мстить за тех кто в ту ночь в неравном бою прольют свою горячую кровь за жизнь полка.

Гул с каждой секундой нарастал всё сильнее и сильнее. Стало ясно слышно, как гремят и лязгают гусеницы боевых машин где-то на дороге, как дрожит сырая, чёрная земля. И сотни глаз напряжённо всматривались в непроглядную тьму ночи.

Бой завязался внезапно. Взвились в небо, рассекая темноту, ракеты и осветили резким мигающим светом мотоколонну Курта. Шквальный ружейный, пулемётный и артиллерийский огонь остановил головные машины. Из них выскакивали гитлеровцы, беспорядочно наугад стреляя в разные стороны. Многие тут же сраженные падали, а остальные спешили укрыться в канавах и кюветах.

Крупнов с Мальцевым находились на наблюдательном пункте Етковского, в боевых порядках второй роты. Из тесного и сырого окопа они управляли огнём батареи. Команду за командой передавали телефонисты на огневую позицию:

 – Правее 0-05.

 – Ближе два.

      – Огонь.

 – Левее 0-02.

 – Батареей.

 – Пять снарядов.

 – Беглым.

      – Огонь.

В «Сухом болоте» молнией одна за другой вздрагивают и пропадают вспышки орудий и громовый рокочущий грохот сотрясал равнину. Тяжёлые гаубичные снаряды с хрустом рвались на дороге. Одна за другой факелами вспыхивали машины противника, рвались бензобаки, боезапас, сокрушая всё вокруг.

Полковник Курт, ехавший в своём «Опеле», почти в хвосте колонны, проснулся от резкого толчка. Вытянув шеи в сторону шофёра и ещё не сообразив, что случилось он хриплым голосом вскрикнул:

 – Wasistdas?

Шофёр, широко раскрыв воспалённые глаза, испуганно всматривался вперёд. Перед ними на фоне каких-то вспышек вырисовывался развернувшийся боком бронетранспортёр и которго выскакивали сонные солдаты. Впереди образовалась «пробка». Курт отчётливо услышал гром артиллерии и беспрерывную дробь ружейно-пулемётного огня. У него мгновенно пропал сон. Курт больше всего в жизни боялся неизвестности, и в последнее время он стал очень осторожным, никому не доверял даже в мелочах. В каждом приказе он стал подозревать, что Штебер хочет сделать ему пакость. И сейчас он ни сколько не стал опровергать мысль, что Штебер, очевидно, узнав что Курта по-особому распоряжению дяди скоро отзовут на запад. И теперь он нарочно посылает его в самые опасные места и, причём ночью.

– Oh mein Gott! – со стоном вздохнул Курт, и с большим нежеланием вылез из машины. Ночной холод и сырость охватила его. Усилившиеся вспышки и грохот разрывов и полнейшая неизвестность разбудили в нём страх, по спине забегали мурашки. Он повернулся было в машину – как в укрытие, но в этот момент из темноты появился его адъютант.

 – Что там случилось?

 – Впереди русские господин полковник, вас просит на радиостанцию начальник штаба.

Курт поёжился и, застегнув на все пуговицы походный плащ, сухо сказал:

 – Идём, – и последовал за адъютантом.

В кузове огромной глухо закрытой машины тускло светились электролампочки, терпкий запах аккумуляторов перехватывал дыхание. Вдоль бортов у радиостанций сидели операторы и усиленно вызывали своих адресатов. Посредине машины у маленького столика, полусогнувшись над картой, стоял начальник штаба.

 – Господин полковник, первый батальон атакован русскими силами одного полка. Связь с батальоном потеряна. Из второго полка только что получено сообщение, что батальон усиленно обстреливается советской артиллерией, роты залегли у дороги…командир батальона ждёт ваших приказаний. С остальными устанавливаем связь. – При этом он недружелюбным, полным отчаяния взглядом, посмотрел на радистов.

 – Ганс, где мы находимся? Доложите где русские? – приказал Курт.

Начальник штаба, взглянув на него, заметил как сильно осунулось его лицо.

 – Мы находимся на этой дороге и, кажется вот здесь, – не совсем уверенно ответил он. Показав тупым карандашом на дорогу в болоте у села N.

 – А русские, очевидно… и не успел он договорить, как адъютант доложил, что прибыл связной из первого батальона.

Связной сообщил о том что первый батальон русскими прижат к болоту, что потеряно много машин, а командир батальона ранен.

 – Русская артиллерия расстреливает наши роты и сжигает наши машины прямо на дороге – доложил связной.

 – Где русская артиллерия? – перебил его Курт.

 Тот пожал плечами – В двух километрах от дороги вправо…где-то в болоте

Начальник штаба пристально посмотрел на карту.

 – По моим соображениям – сказал он – русские пушки поставили очевидно вот на этом выступе в болоте, у сараев, другого места, где можно было бы поставить дивизионную артиллерию здесь больше нет – кругом болото. Танки туда пускать нельзя, но разбить русские пушки нашим артиллеристам можно пожалуй отсюда. Посмотрев, на часы он продолжал

 – Скоро рассвет. Надо попросить авиацию, чтобы утром обработать юго-восточную часть болота, как можно лучше.

Выслушав начальника штаба Курт принял решение немедленно начать обстрел русских пушек, к рассвету сосредоточить пехоту и танки у первого батальона, утром сразу же после бомбардировки с воздуха, отрезать дорогу к реке и уничтожить русских в болоте, не дожидаясь подхода Нушке и Краузе.

Штеберу была отправлена радиограмма, в которой он доложил о вступлении в бой с полком Немова и просил авиацию.

Генерал, получив радиограмму, пришёл в замешательство. Все его планы рушились.

 – А может быть – мелькнула в его голове мысль – Курт что-нибудь напутал, ведь не случайно же Нушке частенько называл его паникёром.

Вероятно встретил какой-то дряный заслон и давай строчить: «советский полк…Немов…артиллерия…прошу авиации…разобью.» Ох и доберусь я до него. Так, а если предположить что он действительно напоролся, но только не на полк, а на батальон – продолжали бежать мысли у генерала. Что же всё таки мне делать с этим Куртом.

И в конце концов не смотря на гнев, обуявший генерала, он пришёл к выводу, что русские способны на любые неожиданные штучки.

Хотя он их ещё не знал, как следовало бы знать генералу, но кое в чём он уже разбирался.

Прийдя к такому выводу генерал отдал приказ Нушке и Краузе, двигавшимся в обход Немову – немедленно изменить маршрут кратчайшим путём и максимальным ходом идти с cелу N, а затем заказав для Курта авиацию, со своей «особой группой» помчался к нему.

А в болоте продолжался бой. Артиллеристы Курта открыли ураганный огонь по батарее Крупнова. Его приказ – разбить во что бы то ни стало советскую артиллерию у сараев они выполняли с усердием. До рассвета с воем сыпались снаряды, перепахивая землю в стороне от «Сухого болота». Батарея же Крупнова оставалась неуязвимой, лишь изредка шальные осколки прилетали на огневую и обессиленные падали неподалёку. Но там на это никто не обращал внимания, продолжая уверенно вести огонь по скоплениям противника.

На правом фланге немцы дважды пытались отбросить от дороги первую роту, но их робкие атаки оба раза захлебнулись в шквальном огне батареи.

Наступил рассвет. Над болотом поднялось холодное осеннее солнце, птицы улетавшие на юг далеко огибали негостеприимное место.

Советские солдаты преодолев ещё одну трудную боевую ночь, воспалёнными глазами время от времени посматривали на восток куда ночью ушёл полк. Незримая живая нить связывала их. Они жили его приказами и ждали от него их. Последний приказ – «Стоять и ни шагу назад до особого сигнала» - они выполняли с чёткостью.

В «Сухом болоте» расчёты открыли последние ящики со снарядами. «Петеэровцы бесшумно залегли у дороги. Гитлеровцы не предпринимали ни каких действий. Даже артиллеристы Курта на время прекратили бешенную стрельбу. Умолкли и «максимы». И только один неугомонный бронетранспортёр на левом фланге глухо стучал из автоматической пушки. В тревожном ожидании насторожился батальон. Сырой болотный воздух пробирался под солдатские шинели и тяжело сдавливал грудь. Бойцы молча следили за дорогой.

Вдруг надрывный гул моторов стал медленно заполнять пространство. По цепи из одного края в другой пронеслась команда «Воздух»! В сером утреннем небе показались большие группы «юнкерсов», шедших в походном порядке с запада. На миг замер передний край. Советские бойцы с лютой ненавистью смотрели на тяжело груженные стаи «стервятников». Для них стало ясно, что смертельная схватка только начинается.

В этот момент по радио от командира полка Немова был принят сигнал отхода. Путь на восток был чист. Но последнюю схватку уже никто не в силах был отменить, с каждой секундой она зловеще приближалась к батальону. Его позиции ощетинились сталью. Бойцы приготовились с честью умереть в этом неравном бою.

Головную группу «юнкерсов» вёл опытный лётчик Арндт. Подойдя к назначенному месту он передал команду: «Приготовиться к атаке». Его группа самолетов стала выстраиваться в одну линию. Глазами старого хищника Арндт выискивал цель. Он хорошо помнил приказ: «Бомбить юго-восточную окраину болота у села N. И сейчас он отлично видел её. Она раскинулась впереди под ними, слева от дороги, справа вырисовывались огороды и сады. Аридт на них не обращал внимания. Он высматривал в пожелтевших камышах и у дороги едва видимые, скопления машин и пехоты. Глядя на них, он сделал предположение: – «русские собрались уходить», - и, сделав крутой разворот, пошёл на цель.

Вдруг он увидел как оттуда стали взлетать белые и зелёные ракеты – «наш передний край».  – «Не может быть» - мелькнула мысль в его голове, но он всё же рывком выровнял машину и лёг на новый заход. Остальные самолёты следуя его движениям послушно кружили за ним